Сапир Соломон. Рассказ «Корабль энтузиастов».

...– Слушай, – говорит Катя. – Ну почему это так? Глупо ведь.

– Глупо, – соглашаюсь я.

– Нет, почему люди бывают такими дураками? Почему раньше так хорошо было? – Она смотрит за борт. – Ведь хорошо раньше было? Скажи.

– Хорошо, – подтверждаю я.

– Ведь как жили, все вместе. И вот пришёл какой то немец, какой-то задрипанный немец – и всё вверх дном.

Она права. Всё пошло вверх дном.

– Я протестую, – сурово говорит Катя. – Я пойду и призову его к ответу… к дисциплине. Да! Я пойду и двину ему в рожу!

Я хватаю её за руку.

– Катя, ты никуда не пойдёшь. Ты с ума сошла.

– Ну, ладно. Я хотела сказать не то. Я… я пойду и выложу ему всю правду, всё, что я о нём думаю. Всё как есть. Вот так.

– Но, Катя, ты не знаешь немецкого.

– Ч-чёрт. Не знаю.

Она поворачивается и смотрит на меня с презрением.

– Иди к Степану Михайловичу, играй с ним. Иди куда хочешь. Оставь меня в покое. Что за пароход, где люди не поют, не танцуют? Все сошли с ума. Закрылись в каютах и сидят, как совы. Не пароход, а больница. Стошнит от такой жизни. Я не хочу так. Слышишь?

Я слышу. И она ведь права. За последние два дня перевернулась жизнь Корабля энтузиастов. Наш корабль подаёт сигналы бедствия. С чего началось?..

Сапир Соломон. Рассказ «Побег».

...Этот дом, стеклянный насквозь, как фонарь, солнечный днём и вечером. Расчищенный сад, игрушечный лев за речкой. По воскресеньям охота, в которой подстроено всё, зверь чуть ли не связан. Это называлось – отдых.

Жизнь медленная, как декабрьский рассвет. Пустая, голая – как выбеленная стена. До терпкой слюны, до горечи пропахнувшая аптекой.

Было всё: мягкое кресло, удобный стол, палка с резиновым наконечником… и ничего не было. Даже газеты спрятаны, не полагались. Книжный шкаф стоял у стены, большой, до отказу набитый книгами. Запертый на два замка.

Прочная тишина. Бумага, прижатая прессом. Остро заточенный карандаш… Всё было приготовлено для работы. И только работы не было.

Товарищи! Разве можно прогнать болезнь игрушечной тишиной? Именно игрушечной. Пальмы, кресла, ковры – всё это было ненастоящее, выдуманное.

И потому неправильное. Отдых, спокойствие? Так вот, лучше всего отдыхал он там, в Питере, в Смольном, на голой кроватной сетке. В октябрьскую суматоху.

Разве можно жизнь отодвинуть забором, ставнями, выключенным телефоном? И где? В тридцати верстах от Москвы… Да хоть в тысяче вёрст, всё равно.

Ну, разве не так, нет?..

Сапир Соломон. Сборник рассказов «Комсомолец Андрей Струг».

...Гроза уже началась. Глухая тьма чередуется вспышками. Свет приходит прерывисто, как пулемётная очередь. Ветер проносится над рекой. Осколки берега видны в темноте, рыжая трава на камнях, серые волны, окаменевшие на секунду, и брёвна. Брёвна!..

Расхлёстанная река лежит перед ними. Гроза рушится с неба, сразу и везде. Отсекр стоит прямо, скулы прыгают на щеках. Старик широко раскорячил ноги, нагнулся вперёд. Трубка его погасла. Тяжёлые слова лежат между ними, их почти невозможно сказать. И они снова ведут игру, пустую, ненужную.

– Как дела на сплаве? – спрашивает отсекр.

– Слышишь, – отвечает старик, – хрустят наши мостики.

– Как дела, отец? – повторяет отсекр.

Старик молчит. Губы его плотно сомкнуты. Он слушает неистовую трескотню, дребезг стальных тросов. Он слушает ночь, которая окружает его. Слушает грохот, который придёт скоро...

Сапир Соломон. Сборник рассказов «Последняя капля».

...Его убили вчера, Серёгу Клестова, уполномоченного по хлебозаготовкам. Образы уходят в прошлое. Кулацкий выкормыш, Андрей Кочетов, застрелил Серёгу из краденой трёхлинейки. Размозжил череп кирпичом, растоптал его мёртвое тело. Хрупкие кости хрустели под его сапогами.

Тяжёлый почётный караул. Я смотрю на стены, на окна, на людей, которые идут и идут мимо гроба. Я смотрю на предрика и на райуполномоченного, на агронома Гликштейна и я вижу только вату, йодоформенную вату с тошнотным приторным запахом. Вату, синие трупные жилки и… стеклянные, замёрзшие глаза.

Я раскачиваюсь. Винтовка оттягивает плечо. Над самым ухом кричит календарь.

Двадцать третьего мая. 1931 год…

Я запомню этот день навсегда. Люди идут мимо гроба, я не замечаю людей. Только вату и марлю. Я срываю вату и марлю. Пальцы мои погружаются в сукровицу и клочья мяса моего друга, Серёги Клестова…

Я поднимаю голову, смотрю на серый арестный дом, поправляю ремень винтовки.

Я становлюсь взрослым...

Сапир Соломон. Рассказ «Ленинградская ночь».

...Нескончаемым потоком люди проходят дворец Урицкого.

Моряк несёт на плече черноглазую девочку. Она передаёт письмо караулу.

На конверте: «Дорогому Миронычу Кирову. У меня теперь всё хорошо. По всем предметам хоры».

Под руки ведут слепого рабочего. Орден Красного Знамени поблёскивает у него на груди. Он вместе с Кировым дрался на Астраханских фортах.

– Прошу разрешить проститься с командиром.

Руками он прощается с лицом Мироныча...

Сапир Соломон. Рассказ «Я ищу тебя».

...Хуссаин даже не чертыхнулся, ему было всё равно сегодня, и этакое добродушное настроение не оставляло его. Спускаясь по лестнице, он напевал. Долго стоял у двери, улыбаясь и не зная, для чего он там стоит и чему улыбается. Но почему бы и не постоять. Опять ему представились сияющие глаза, и смешные плечи, и руки с коротко остриженными ноготками. «Какая она всё-таки милая, эта девушка, чёрт побери».

Она запомнилась ему, и он помнил её всё крепче, то весёлой, потому что встретил её, то печальной, потому что потерял. Теперь он убеждал себя, что и в трамвай-то полез из-за неё. Он её ещё раньше заметил, ну конечно. А ведь всё это страшно просто, он даже рассмеялся. Он знал её раньше, видел её у своего приятеля. Андрея. Конечно, она ведь его двоюродная сестра и, должно быть, и она узнала Хуссаина, потому так и смотрела на него… Где телефон-автомат? Занято, занято. И за что вам, телефонные барышни, только деньги платят? Бездельничаете….

– Сестра? – отозвался Андрей. – Двоюродная? Никакой сестры нет и никогда не было. Есть двоюродная бабушка. Прости за выражение, живёт на моей жилплощади и не съезжает. Могу одолжить… А в чём дело, старина?... Так, так, девушку проворонил. Понятно. Нет повести печальнее на свете. Ехала с островов? Занимается греблей? Загорелая? Волосы рыжеватые? Старина, езжай на острова и узнай расписание секций. Найдёшь, старина. А впрочем, я могу подключиться к поискам. Ха-ха.

Хуссаин представил франтоватого Андрея, работника соседнего главка.

– Я найду её, старина, – не унимался Андрей.

– Спасибо, ты настоящий друг, – произнёс Хуссаин. – Ты подал мне блестящую идею...

Сапир Соломон. Рассказ «Паспорта».

Окошко ударников открыли вчера. Его украшали целую ночь. И вот полотнища кумача рухнули вниз…

Нет. Лозунгов было мало, их, пожалуй, совсем не было. Начальник паспортного пункта недолюбливал лозунги.

– Показом… Показом, ребята, – начальник ладонью прятал смешок, – показом!

Показом? И Они показывали. Твердолицый кудрявый парень. Девушка с озорными губами, с волосами огненными, зажигавшими лицо; веснушки тлели, как угольки… Они показывали. Ночь напролёт. Лица их пожелтели от бессонницы и отвратительной охры.

– Показом… Показом, ребята.

И по широкому кумачу ползли зелёные танки, суставчатые и строгие. Грозный Пролетарий с молотом стоял рядом с Бородатым Крестьянином. Розовые заводы дымили лиловыми хлопьями. От заводских ворот шла целина. Рядом с ней золотые хлеба сгибались от тяжёлой зрелости колоса. Времена и сезоны спутались. Это было весело, это называлось «Весна республики».

Да, самое главное. Посредине полотнища жил барабан. Он существовал автономно. Он отщёлкивал неугомонную походную дробь… Страна на марше...