Калашникова Татьяна. Сборник стихотворений «Далёкий остров».

Мы с тобою давно знакомы –
 десять сотен иль тысяч лет.
 Не поверив земным законам,
 шаг за шагом и след во след
 мы бредём за собою тенью,
 повторяя один маршрут –
 робких взглядов пересеченье
 на короткие пять минут.
 
 По чертам едва уловимым
 мы друг друга, спустя сто лет,
 узнаём. Я шепчу: «Любимый».
 «Я любил», – шепчешь ты в ответ.
 
 Промелькнуло ещё столетье.
 По белёсой морской гряде,
 в золотистом закатном свете,
 предаваясь ночной звезде,
 мы навстречу идём друг другу,
 узнавая друг друга вновь...
 Повторяется жизнь по кругу.
 Повторяется взгляд-любовь.
 
 И пройдёт не одно столетье –
 шаг за шагом и след во след –
 на закате и на рассвете
 «Я любил», – прозвучит в ответ.

Калашникова Татьяна. Рассказ «Тапёр».

За окном сыпал снег. Крупные мягкие хлопья медленно кружили и опускались на землю, освещённые приглушённым светом, мерцающим за большими витражными окнами ресторана. В этом городе снег был редким, почти небывалым явлением. Старожилы говорили, что последний раз снег выпадал лет тридцать тому назад, а до того ещё лет пятьдесят назад. Картина за окном навевала томное чувство сладкой грусти. В дальнем углу маленького зала ресторана, меланхолично закинув голову, перебирал клавиши фортепиано и негромко пел на английском что-то лиричное тапёр с чёрными, как смоль, плотно уложенными назад волосами. В зал он не смотрел. Казалось, пел для самого себя. Едва заметный акцент, кокетливый изгиб рта, печально приподнятые брови придавали его внешности ту детскую непосредственность, которая вызывает у женщин смешанное чувство материнской нежности и симпатии.

Невысокого роста, слегка косолапивший в движении камерьер уже несколько раз суетливо пробегал в ожидании заказа мимо столика, за которым устроилась хрупкая женщина лет тридцати. Красного сочного цвета гольф плотно облегал её фигуру, подчёркивая изящные формы и оттеняя слегка загорелое милое лицо. «Почему-то хочется на него смотреть. Что-то знакомое есть в его внешности, фигуре.… Поёт так себе. А смотреть хочется», – возня у стойки камерьера прервала её мысли. Седовласый с обрюзгшими небритыми щеками мужчина размахивал руками и что-то доказывал камерьеру. Наружность нарушившего степенное течение вечера вызвала у гостьи ресторана некоторое удивление. Мужчина был одет в спортивную куртку, серые, вытянутые на коленях брюки и белые махровые тапочки из тех, что являлись неотъемлемым атрибутом номеров гостиницы, сдаваемых в наём. К спорившим скоро присоединился бармен, услышавший шум в зале ресторана. Тапёр, аккуратно прикрыв крышку фортепиано, тоже направился к месту, где все больше разгорались страсти, с явным намерением «поддержать своих».

– Нет, ты мне неси две, две бутылки шампанского неси, – громко напирая на слово «две» и для пущей убедительности тыча в лицо камерьеру два пальца, кричал владелец махровых тапочек...

Калашникова Татьяна. Сборник миниатюр «Все цветы».

...– Когда мне будет семьдесят…

– Я не доживу.

– Когда мне будет семьдесят, родная, вся моя пенсия будет уходить на звонки к тебе. Я буду звонить тебе каждый день.

– Ты полагаешь, судьба разнесёт нас в разные города?

– И я всё так же буду ждать тебя… так же, как и все предыдущие тридцать лет.

– А если ты переживёшь меня?

– Всё равно… Я куплю большое круглое кресло. Помнишь, тебе понравилось? Это будет твоё кресло. Оно тоже будет ждать тебя вместе со мной.

– Бедное кресло.

– По вечерам я усаживаюсь напротив и подолгу разговариваю с тобой.

– Ты и тогда будешь терзать меня расспросами о том, где я была вчера с двух до четырёх?

– Я непременно приготовлю что-то изысканное и очень вкусное. Я всегда хотел приготовить ужин для тебя.

– Мясо, обязательно, мясо.

– Конечно. Мясо, сочное, с большими кольцами лука… Этот пустой бокал на столе – тоже твой… Я налью немного «Мартини»…

– Ты же знаешь, – я не люблю «Мартини».

– Ну, тогда водки с лимоном.

– В таком возрасте?! Мы упадём после первых тридцати грамм.

– Хорошо. Вина. Да?

– Да, сухого красного вина.

– Я буду смотреть в твои глаза и взволнованно дышать…

– Ещё бы. К тому времени ты обзаведёшься кучей болячек.

– Каждый новый день моей жизни будет начинаться очередной строкой поэмы, которую я не сумел сочинить для тебя раньше...

Калашникова Татьяна. Поэма «Белая поэмa, или Неоконченный портрет».

...Хоть на денёк, хоть на час полечу домой
Прижаться к отцу, тёплую маму обнять.
Часы с кукушкой и старенький домовой
будут бережно ночью меня охранять.

И, как раньше, подерутся скворцы поутру.
Паучок на узорчатой тюли белой.
Сквозь цветочную тюлевую дыру
пробивается солнечный луч несмело.

Голоса на кухне. Все проснулись давно.
Сладкий запах. Знаю, – мама жарит блины.
В старый сад за домом выпорхну через окно,
кислого щавеля наемся и малины.

А потом, гонимая утренним ознобом,
обратно в детскую тихонько заберусь.
Под белым пуховым одеяла сугробом,
подбирая колени, клубочком свернусь...

Калашникова Татьяна. Эссе «Бунтовала душа. Бунтовало сердце».

…Так сложилось, что отец мой – добрейшей души человек, большой оптимист и жизнелюб, ушёл из жизни относительно рано (ему было 63 года, мне – 28). Смерть отца как-то сразу подкосила, стала уходить почва из-под ног, рассыпаясь в песок. Семья лишилась главы, своего рода внутреннего стержня. Возникло и стало расти чувство потерянности и незащищённости. Казалось, так будет теперь всегда. Но вскоре после этого горького события в моей жизни стали появляться новые лица – люди, которых как будто нарочно провидение посылает мне, люди, которые, хоть и не смогли бы никогда заменить мне родного отца, но уж совершенно точно могли бы и смогли стать для меня поддержкой в различных аспектах. Позже мысленно именно так я их и именовала – мои отцы. Недавно почивший Василий Пригодич (Сергей Сергеевич Гречишкин) из их числа. Я благодарна судьбе за то, что свела меня с этим человеком на безмерных просторах литературного Интернета. От Сергея Сергеевича – джентльмена, прежде всего, в отношениях с женщинами – всегда исходило тепло отеческой заботы.

Знакомство наше было, как принято сейчас выражаться, виртуальным и сводилось к общению на литературных форумах и путём частной переписки. Увы, мы никогда не встречались в реальной жизни. И, тем не менее, я с уверенностью могу сказать, что Сергей Сергеевич, был для меня не только своего рода поддержкой, он стал для меня еще и великолепным примером последовательности, умения держать ноту. Один из моих университетских преподавателей любил повторять «Стабильность – признак высокого класса». Сергей Сергеевич в отношениях с людьми был весьма последователен и стабилен. Во всяком случае, на уровне того, чему я лично так или иначе оказалась свидетелем. На похоронах Сергея Сергеевича прозвучала мысль о том, что он создал особый стиль общения в Интернете («Мои высокие сетевые друзья!»), под чем я лично подписуюсь обеими руками…

Калашникова Татьяна. Эссе «Звезда поэта».

...Говорят, что когда рождается поэт, в небе загорается звезда – его звезда, а когда умирает – звезда гаснет… Или все же нет? Не гаснет, но продолжает дарить своим тихим мерцающим светом живущих в подлунном мире красоты, гармонии и созидания, тех, кто чувствует, понимает и глубоко ценит прекрасное, дарованное им Природой и её талантливыми детьми.

Юрий Григорьевич Каплан был и остается одним из тех, кто сумел поделиться с миром своим светлым даром Поэта, донести до многих людей чистое «звучание Вселенной», пронизывающее сердце и душу Поэта:

Осень Бессонница. Нервная дробь курантов.
 Тучи топорщатся. Звезды идут на убыль.
 Звук неразборчив. Но пробуют варианты
 Тени листвы, шевелящиеся, как губы.
 Господи, дай насмотреться, на эти звезды,
 Дай намолчаться с тобою. Ни слова всуе.
 Вроде бы выверен и на вентуре сверстан
 Каждый мой вдох. Но по сути – непредсказуем.
 Что ж, перепробую ноты, приметы, путы,
 Перелопачу пространство в пределах млечных.
 Боже, насколько же проще включить компьютер
 В память и боль. Персональный. И бессердечный.
 Чтоб не вгрызаться по новой в пласты забвенья,
 Чтобы пластом не улечься на раздорожьи.
 Воспоминания, в сущности, – тоже ценник
 Гиперинфляции: с каждым витком дороже.
 Вот мы и спелись с тобою, листва ночная.
 Вот и притерлись друг к другу, боль-недотрога,
 Я начинаю. Я сызнова начинаю.
 Благослови меня, Боже, опять в дорогу...

Калашникова Татьяна. Рассказ «Крокодильи слезы».

Вот вы говорите: дарвинизм, эволюция, геном... Модно нынче стало рассуждать на эти темы. Хочется человеку определиться, наконец, со своим происхождением. Атеисты-дарвинисты всё никак не могут до конца разложить цепочку амёба – ... – человек, верующие, им, конечно, проще – все кровными узами связаны, так как произошли от одного отца и одной матери. Есть еще такие, которые всё инопланетного производства себя мнят, вот только спор у них идет между женщинами и мужчинами, – кто был все-таки инопланетянином из двоих прародилей рода человеческого: он или она. Женщины, понятное дело, напирают на то, что все мужики по своей сути – орангутанги, и потому, соответственно, пришелец, вступивший в случайную связь с землянином, была, безусловно, Она – тонкая, чувствительная, нежная и всепонимающая. Мужчинам, конечно же, приятнее считать примерно то же, только с точностью до наоборот.

А вот недавно решил я отдохнуть съездить. Первый раз за последние семь лет. Раскошелился. Надоело. «Что ж я, не человек, что ли?» – думаю. Все – кто куда, у кого на что хватает. Я – в Турцию. А там наших... куда голову ни поверни, отовсюду наш разговор. Хочешь не хочешь, да и подслушаешь...

Калашникова Татьяна. Рассказ «Ангел-хранитель».

Венечка родился худеньким. Таким худеньким, что можно было пересчитать все его хрупенькие косточки на вытянутом тельце. Оттого мать жалела его больше других своих детей. Прикладывала к груди, всякий раз охая от боли. Теплое сладковатое молоко Венечка поглощал с жадностью, больно прикусывая истерзанный крепкими деснами младенца материнский сосок.

Трех месяцев внутриутробной жизни Венечка чудом был сохранен. В приемном отделении скорой помощи, куда доставили мать со срывающимся Венечкой, их встретил совсем молодой еще врач. «Что ж, срыв, значит. Всё», – ёкнули сердца матери и Венечки.

 – УЗИ покажет, – ответил врач на безгласый вопрос, стоявший в тревожных глазах женщины.

Через час ее пригласили в кабинет врача. Врач, к удивлению женщины, стал уговаривать её сохранить Венечку, разрушив последние её сомнения решительным:

 – Я гарантирую вам – все будет хорошо...

Калашникова Татьяна. Сборник рассказов «Жизнь во сне».

...Темно. Прохладная августовская ночь. Пробираясь на ощупь, Эльза выходит на крыльцо в одной сорочке. Знобит. Медленно ступая  босыми ногами по холодной траве, углубляется в сад. Неожиданно под своей слегка вытянутой худощавой ступней Эльза чувствует что-то склизкое и тёплое, кажется, еще минуту назад дышавшее жизнью. В блеклом свете полупрозрачной тарелки луны не разглядеть... что-то... Кровавая догадка приливает горячим потоком в голову девушки. Попятившееся, растерявшееся от страха сознание мечется по лабиринтам мозга и пульсирует тонкой жилкой в виске. Эльза бросается в бег, пересекая длинные картофельные грядки, так, как убегает животное от охотника, не оглядываясь, но чувствуя близость преследователя  всем своим существом. Топот лошадиных копыт всё ближе, уже слышны голоса всадников. Что говорят, непонятно – чужой и странный язык. Эльза подкошенной ланью падает в высокие кусты цветущего картофеля, её дыхание тяжело отчеканивает: «Только бы не увидели, только бы не увидели». А в возбужденном мозгу возникают отвратительные человеческой сущности мысли о содержимом растерзанной «дичи», которое выбрасывают за ненадобностью, о том, что делают со всем тем остальным, что когда-то было живым человеком: «...А потом они сварят мою голову и со смехом будут рассматривать гадкую фиолетовую кочерыжку с выпуклыми двумя пузырями, бывшими несколько часов назад карими глазами. Нет!  Никогда! Бежать!» Всадники пронеслись мимо. «Может быть, они гнали другую дичь?! Бежать, бежать...»...

Калашникова Татьяна. Очерк «Южный дивертисмент или "У природы нет плохой погоды"».

...«Какое же это нужно иметь здоровье, – сотрясало воздух и воображение одного, вернее, одной из числа отдыхающих, – чтобы поглощать и перерабатывать все это бесконечное жареное, вареное, пареное, а так же, сырое съестное и немыслимых расцветок в немыслимых же количествах спиртное самых разных видов, начиная с восьми утра, и заканчивая в районе полуночи?!»  Есть такие разновидности аквариумных рыб, которые едят столько, сколько им дают, рискуя при этом издохнуть от неспособности переварить съеденное сверх меры. Человек в этом отношении ушел не слишком далеко от своих водоплавающих собратьев. Главное его отличие составляют, прежде всего, продолжительность жизни и степень жизнестойкости его перерабатывающего пищу механизма. У него, у этого неутомимого труженика, практически непрерывно пропускающего через себя и расщепляющего тонны жирного, острого, соленого, сладкого, горького, полезного и вредного, не остается ни минуты свободного времени даже на то, чтобы предупредить своего хозяина о предстоящей рано или поздно расплате. «Ах, если б у печенки руки были, она бы горло задушила», – метко шутит один из современных сатириков. Именно этот, самый могучий по своей поглощающей съестное и спиртное способности, вид составляет наибольшее число отдыхающих. Среди них есть разговорчивые и  молчаливые, умные и глупые, сангвиники и флегматики… Разные есть. Но объединяет их всех – малая степень подвижности. Впрочем, какая уж тут подвижность, когда дышать трудно...

Калашникова Татьяна. Критический обзор «Джазовая стихия».

...Так вот, описанные мною не слишком, скажем, яркие события начали происходить около четырех лет назад. А вот задолго до этого произошло другое, на самом деле, яркое событие в жизни далеко не начинающего талантливейшего русского поэта и великого, как некоторые неглупые люди его определяют, технаря слова поэтического Иосифа Бродского – он стал Нобелевским лауреатом. Заслуженно и грандиозно! Мы, русские, можем искренне гордиться еще одной ярчайшей фигурой в истории нашей культуры. Вслед же за этим ярким событием последовала уже цепь событий, вытянувшаяся в одно длинное однообразное событие. Набирая скорость семимильными прыжками, началось поголовное увлечение современных поэтов всех видов, сортов и уровней новыми формами. Собственно, справедливо было бы отметить, что подобные всплески модных шумих вокруг литературных новаторов происходили и прежде – были у нас и тонкий Мандельштам, и громогласный Маяковский, и горячая Марина Цветаева, и виртуозный Пастернак (тоже ведь Нобелевский лауреат)... Разница только состоит в масштабах этих всплесков, а также в социальных и политических обстановках в России на момент происходящего. Здесь стоит отметить, что популярность новаторства Иосифа Бродского волей судеб совпала с периодом начала перестройки в тогда еще не развалившемся СССР. Нет ничего странного или зазорного в популярности той или иной яркой личности. В конце концов, понятие моды всегда распространялось на все области человеческой жизнедеятельности. Литература и искусство не являются исключением. А главное-то – поиск новых форм оказался тем, чего так давно жаждала душа закрепощенного в рамки классических ямбов, хореев, сонетов, триолетов... и задыхающегося в этой своеобразной клетке, душа современного поэта, поэта двадцать первого века. Вот она – перестройка русской поэзии! Грянула! Наконец, свершилось! Ринулись к трибунам, прокричали накопившуюся правду... потом еще раз прокричали накопившуюся правду... потом еще раз... потом, все же, приступили к делу – начали создавать новые формы. Начали, понятное дело, кто как умел. Да и потом, чего стесняться, лишь бы новая. И чем новее, тем, значит, лучше. Старается народ поэтический, кто на что горазд. Стихов в новых формах полны литературные издания – для тех, кто оказался в нужное время в нужном месте; полны зарождающиеся и разрастающиеся, как трава на сдобренной почве, литературные интернет-сайты – для счастливых обладателей доступа ко всемирной паутине; полны, наконец, и ящики письменных столов тех, кто оказался последним в очереди за успехом. А что особенно приятно современному поэту, – напрягаться слишком не нужно – чего зазря свое мастерство оттачивать(?), к чему эти старомодные венки сонетов(?). Есенина и его последователей можно тихо с уваженьицем отложить на полочку очень хороших талантливых русских поэтов (хороших, но... отложить), Пушкина – так сам бог велел отложить в архаику просто гениальных русских поэтов (гениальных, но... отложить), тем более что сам «отец и учитель» отзывался о нем без особого, мягко говоря, восторга и... искать... искать... искать... новые формы(!!!). Идет поиск – щепки летят. И так и эдак слова с места на место переставляются. Рифма только мешает слова переставлять – убрать рифму (!); ритм тоже всё путает – убрать ритм (!); смысл лучше вообще и не пытаться вкладывать – совершенно невозможно смысл вкладывать, когда поиск идет, а, кроме того, начнешь смысл вкладывать, так попробуй тогда его в процессе поиска не утратить – убрать смысл(!); идея – вообще старомодное дурацкое и советское слово – убрать идею(!) и искать... искать... искать... Ну, понятное дело, за всю историю русской, да, что там русской, мировой поэзии, новых неповторимых форм – раз два и обчелся. Непростое это дело, оказывается, новаторство. Но есть выход – ИМПРОВИЗАЦИЯ. Вот оно то, что спасет многотысячных «новаторов» от уничижительного «слабО». А что же такое, собственно, импровизация? Индивидуальная неповторимая игра с уже известной формой, мелодией стиха (поскольку речь идёт о поэзии). А что же такое уже известная форма и мелодия стиха? Да ведь всё те же ямбы, рифмы, размеры... приемы, в конце концов. Итак, возвращаемся на круги своя и пытаемся работать в жанре «поэтический джаз». А как джаз играть-то, ежели по нотам дуть не научились, ежели пальчики не только далеко не стерты на гаммах, но и вовсе гамм этих скучных никому не нужных не помнят? Увлекаясь «джазом» (заметьте, именно в кавычках, потому что само искусство джаза – весьма непростая вещь, и на самом деле – Искусство), многие современные поэты незаметно, но довольно быстро перешли просто на шумовые эффекты. Удобно, легко и признанно. Кто же станет возражать против новаторства Нобелевского лауреата, великого технаря и джазмена?  И о какой уж тут духовности можно говорить, когда нотной грамотой   владея так сяк, «мастера» слова поэтического пытаются джаз исполнять, искренне, при этом, веруя, что им это удается. Результат налицо – скудость, опустошенность, подтасовка и спекуляция именем великого новатора в угоду собственным лени и бездуховности...

Калашникова Татьяна. Сборник стихотворений «Из цикла «Напевы»».

Две серёжки – две слезинки,
 две настенные картинки, –
 всё, что в память мне осталось
 о тебе, мой добрый друг.
 Я почти что позабыла
 как лиловые чернила
 на бумаге расплывались
 под нажимом нервных рук;
 
 как вода у ног плескалась,
 и как капелька стекала
 на виске, оставив стежку
 белой соли в жаркий день;
 как сквозь ивовые ветви
 солнце золотистым светом,
 рассекало на мережку
 неспасительную тень.
 
 Вот уж грустною капелью
 дождик шелестит за дверью,
 еле слышен из прихожей, –
 осень песенку поёт.
 И под зонтиком седая,
 друг о дружку согреваясь,
 пара старичков в калошах
 медленно сквозь дождь бредёт.
 
 "Всё проходит. Всё проходит, –
 осень лейтмотив выводит. –
 Ваша жизнь – такая малость,
 как сезонов мерный круг".
 Две серёжки – две слезинки,
 две настенные картинки, –
 всё, что в память мне осталось
 о тебе, мой добрый друг.

Калашникова Татьяна. Очерк «В направлении от цивилизации или Непутёвые путевые заметки».

...Вот уже полчаса, как я пытаюсь пристроить весла к большой четырехместной лодке с тем, чтобы плыть на необитаемый остров. И когда наконец-то все было готово для переправы, повертевшись минуты три на одном месте, разбираясь в том, как следует поступать, чтобы лодка двигалась в нужном направлении, я отправилась на свой остров. Лодку все время сносило течением, усиленным совпадающим с ним направлением ветра. И вот победа – первый урок гребли завершен благополучным прибытием на остров. Но что это? «Ну-у-у! Так нечестно». Прямо посреди острова стояла «избушка на курьих ножках». Казалось, небольшой домик на деревянных подпорках точно вот-вот повернется к лесу передом, а ко мне задом.

За четыре года проживания в тихой некриминальной Оттаве я уже привыкла к тому, что двери запирать особенно-то незачем, что подростки здесь бывают опасны, скорее, с виду, нежели на самом деле... И все же в первый момент стало немного не по себе: «А вдруг это какое-то наркоманское логово? Или еще что-то неблагополучное?» Воистину, любопытство – движущая сила. Потоптавшись немного на берегу в нерешительности, всматриваясь в темные, не зашторенные окна домика, пытаясь хоть по каким-то признакам догадаться о том, есть ли кто-то внутри, я двинулась на сближение с неизвестностью. Никаких свежих признаков человеческого присутствия я не заметила и потому, набравшись того, что именуется людьми невежливыми нахальством, заглянула в окно (очень уж хотелось увидеть, что подобные избушки представляют собой не только снаружи). Понятное дело, одна комната совмещала в себе гостиную, спальню и кухню. Уютно, просто, чисто... «Боже мой! И здесь, на острове, умывальник, холодильник и электрическая плита! Невероятно! ... Нет, не суждено мне побывать на настоящем необитаемом острове. Во всяком случае, этим летом... О, красная футболка на дальнем берегу метушится, – муж с ремнём поджидает. Погребу к своим. Уже соскучилась"...

Калашникова Татьяна. Очерк «Венеция севера. Утро 1.01.2006».

Приходилось ли вам, господа, когда-нибудь прохаживаться по полупустынным улицам утреннего города в первый день нового года? Да-да, именно первого января, спустя несколько часов после того, как шумный, праздничный в своем пьянящем веселье город быстро утихает, лениво распластавшись под новогодним небесным сводом. Отщелкали и отыграли грандиозными разноцветными огнями бесконечные ракетницы, отшумели улицы, улочки и подворотни смехом, свистом, громкими поздравлениями и шипящими брызгами шампанского. Тротуары и мостовые покрыты серпантином и мишурой растерзанных хлопушек, а в воздухе все еще звучит, постепенно растворяясь, вечно-старое вечно-новое «С Новым Годом! С новым счастьем!». Признаться честно, лично мне прежде никогда не приходилось наблюдать ничего подобного по той простой причине, что я, как и большая часть жителей нашей планеты, утром после встречи нового года, мирно почивала, утомленная длинной, бессонной новогодней ночью. И вот так случилось, что первого января свежеиспеченного 2006-го года я впервые оказалась в центральной части одного из наиболее интересных городов мира, города, славящегося своими свободными нравами и многочисленными водными сплетениями и каналами. Вероятно, вы уже догадались, что речь идет о столице Голландии, Амстердаме. Мне не хотелось бы слишком забегать вперед и потому предлагаю вам, дорогие читатели, осуществить небольшую прогулку по улицам Амстердама вместе...

Калашникова Татьяна. Поэма «Признание в любви ».

Печальный любовный рассказ
о взглядах моих и о Вас, –
я верю, – Вам в сердце проник, –
пробудит уснувший родник.

И я, неизвестный поэт, –
но только не смейтесь, о, нет, –
твержу безнадёжно и страстно:
"Вы так величаво-прекрасны.

Вы – мой молчаливый удел…"
Мне жаль, – я сказать не сумел
теченье восторгов безбрежное.
Вы так беззащитны, о, нежная.

Откроюсь, – Вы – мой идеал.
Я это ещё не сказал?