Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

На чтение потребуется 12 часов | Скачать: doc, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Из последнего вывода следует, что писатель и суверен в известном смысле представляют нерасторжимость, даже тождественность. И тот и другой помещен за пределом профанного мира. И тот и другой фактически не является простым смертным. И тот и другой занимают два полюса, между которыми – массовый «средний класс». И тот и другой, каждый – по своему, властвуют в сознании граждан.

Понятно, что политической власти не нужен альтернативный властитель дум, и если думы писателя лояльны господствующей идеологии, такого писателя власть условно включает в культурный официоз – а когда надо, то и делает выдающимся. Если же писатель пишет не то, что для власти полезно, в лучшем случае его ждет безобидное игнорирование. Но если он из заносчивости да по глупости откровенно прёт на рожон, его уделом будут запрет, опала, изгнание…

 

«Древнее германское право основывалось на категории мира (Fried) и обычае изгнания из общины преступника, который таким образом становился friedlos, лишенным мира, и как таковой мог быть безнаказанно убит любым человеком. Средневековый отверженный обнаруживает в себе сходные черты: он мог быть убит … каждый может его обидеть … или же рассматривался как уже умерший … то есть: изгнанный из своего города на смерть должен считаться мертвым. Германские и англосаксонские источники подчеркивают это пограничное положение отверженного, определяя его как человека-волка (wargus, werwolf, лат. garulphus, откуда французское loup garou – оборотень): так, смысл формулы wargus sit, hoc est expulsus в правдах салических и рипуарских франков сближает ее с sacer esto римского права, формулой, которая разрешает убийство homo sacer».

«Законы Эдуарда Исповедника (1130-1135) определяют отверженного как wulfesheud (буквально: "волчья голова") и сближают его с оборотнем … ибо со дня своего изгнания он носит на плечах волчью голову».

«Тот факт, что изгнанник определяется здесь как человек-волк, а не просто волк (выражение caput lupinum^[34] имеет статус юридической формулы), приобретает для нас решающее значение. Жизнь отверженного…– вовсе не некий остаток животной природы, никак не связанный с правом и городской жизнью. Напротив, она представляет собой сферу неразличенности и перехода между животным и человеческим, физисом и номосом^[35], исключением и включением».

«В этом свете восходящая к Гоббсу мифологема естественного состояния обретает свой подлинный смысл… Естественное состояние не является реальной исторической эпохой, хронологически предшествующей основанию Города, а представляет собой сущностное свойство этого последнего, проявляющееся в тот момент, когда Город предстает tanquam dissoluta … как находящийся в ситуации чрезвычайного положения. Поэтому, когда Гоббс полагает основанием суверенной власти принцип homo homini lupus^[36], в этом следует видеть скрытую отсылку к wargus и caput lupinum из законов Эдуарда Исповедника».

«Это не война всех против всех, а скорее положение, при котором всякий становится для другого nuda vita и homo sacer, то есть каждый делается wargus и gerit caput lupinum^[37]».

 

С отверженным – ясно. Однако и суверен, в чьих руках сосредоточена власть, симметричным образом неизбежно тоже становится оборотнем, и уже вот эта метаморфоза – гораздо более значима по масштабу потенциальных возможностей...

 

«Подлинным содержанием политики является лишь голая жизнь... Основание суверенной власти надлежит видеть не в добровольном согласии граждан поступиться своими естественными правами, а прежде всего в сохранении за сувереном его естественного права делать все что угодно по отношению к кому угодно… Лишь одним тем, что они отказываются от своего права, они расширяют его возможность использовать свое право так, как он это считает нужным в целях сохранения их всех».

«Право суверена на насилие в действительности основано вовсе не на договоре, а на исключающем включении голой жизни в структуру государства. И точно так же, как единственным и подлинным объектом суверенной власти оказывается способ существования, парадигмой которого является подлежащая смерти, но не заслуживающая жертвоприношения жизнь homo sacer, вместе с сувереном, или человеком, ставшим другому волком, в самой сущности города навсегда поселился оборотень».

«Итак, настало время подвергнуть радикальному пересмотру миф Нового времени об основании государства, представленный всеми его воплощениями – от Гоббса до Руссо. Естественное состояние представляет собой на самом деле не что иное, как чрезвычайное положение, когда на мгновение … город предстает tanquam dissoluta. Основание города не есть, таким образом, разовый акт, совершенный in illo tempore, во время оно, но событие, сопровождающее гражданское общество на всем протяжении его истории в форме суверенного решения. Это решение непосредственно соотносится с самой жизнью (а вовсе не со свободной волей) … однако эта жизнь – не просто воспроизводство природного существования, zoe греков. Но это и не bios, понимаемый как некий определенный образ жизни. Речь идет именно о жизни, ставшей голой жизнью – homo sacer'oм и wargus'oм, о зоне бесконечного перехода от человека к зверю, от природы к культуре и обратно в их неразличимости».