Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

«Он пытался показать, что голой жизни изначально присуще суверенное начало. Однако, вместо того чтобы признать ее политическую природу (точнее, даже биополитическую), он включает этот опыт, с одной стороны, в сферу священного …а с другой – он помещает его во внутренний мир субъекта, который и обретает его в некие сокровенные мгновения. В обоих случаях – как в ситуации ритуального жертвоприношения, так и в ситуации присвоения индивидом чрезвычайных полномочий – суверенная жизнь, согласно Батаю, появляется там, где вдруг происходит нарушение запрета на убийство, его трансгрессия».

«Таким образом Батай подменяет политическое тело homo sacer, которое подлежит смерти, но не подлежит жертвоприношению, то есть тело, которое вписано в логику исключения, привилегированным телом приносимой жертвы, которое, напротив, задается логикой трансгрессии. Заслуга Батая состояла в том, что он, хотя и не осознавая этого, впервые обнаружил связь между голой жизнью и суверенной властью, хотя в то же время эта жизнь остается у него запертой внутри амбивалентных границ священного».

«Жан-Люк Нанси был первым, кто сумел обнаружить двойственность позиции Батая относительно жертвоприношения, и всякому искушению жертвы твердо противопоставил концепцию "существования, не подлежащего жертвоприношению"».

«В Новое время представление о священности жизни полностью освободилось от идеологии жертвоприношения, и судьба термина "священное" в нашей культуре наследует семантической истории homo sacer, а вовсе не "жертвоприношения"… Сегодня мы можем наблюдать, как человеческая жизнь становится объектом беспрецедентного насилия, которое сделалось частью нашей повседневности, оставаясь при этом абсолютно профанным и тривиальным».

«С этой точки зрения, создавать вокруг истребления евреев жертвенный ореол, пользуясь термином "холокост"^[39], – непростительная историческая слепота. Преследуемый нацистами еврей прекрасно подходит на роль записного антагониста биополитической власти новейшего времени, являя собой, таким образом, безусловный образец homo sacer, то есть жизни, подлежащей убийству, но не подлежащей жертвоприношению».