Похороны Святого благословен Он

 

Купить в журнале за январь 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется полтора часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Раздался звонок – они потянулись в зал, он двинулся к выходу, и по узкому тротуару, впритык к машинам, по дороге, петляющей по кромке горы над ущельем, пошёл по направлению к зубчатым стенам, не доходя, свернул направо и вверх, до первого перекрёстка, где перед светофором рядом с ним остановились одинокий прохожий, а на шоссе – тёмного цвета приземистая машина с отсеком без окон, наглухо отделённым от водителя перегородкой: впрямь, зачем тому знать, что происходит у него за спиной, где сейчас, в позднее время покойника не было – водитель возвращался с последней за день поездки, уставший от ожиданий больше, чем от езды.

Зелёный – они с одиноким пошли, машина обогнала. За полукруглым со следами от снарядов фасадом, несколько десятков метров вперёд – автобусные остановки. Никак не мог запомнить, какая по счёту его, так и шёл, голову задирая, отыскивая.

Чтобы запомнить, надо беспрестанно повторять слово за словом, за мыслью мысль. Мудрости в этом нет, и уменья не нужно. Они для того необходимы, чтобы, к границе, где повторение уже стирает слово за словом, за мыслью мысль, приблизившись, от неё отпрянуть, застыть, замереть, в тишину погрузиться, и, терпеньем насытившись, снова повторять за словом слово, за мыслью – мысль.

Автобус двигался почти без остановок по почти пустым улицам, так что газету едва успел развернуть. Просмотреть не успел – потому что наткнулся. Продаются три научных открытия. Математические доказательства по формулам. Три методики полной остановки старения человека: генетическая, компьютерная и донорская.

«По формулам» – это красиво. Даже лучше, чем «полная остановка». Посмаковать не успел – позвонил у своей остановки, автобус остановился, двери открылись – шагнул.

Здание, изнутри населённое суетой мелкой, уютной, извне трёхстенно бетонное, выставляло себя напоказ миру хрустальным дворцом – стеклянным фасадом, по прихоти архитектора в обе стороны совершенно прозрачным: urbi orbi обнажённо открыт, требуя взамен на равных открытости. Но равноправие с не всегда доброжелательным миром у жильцов вызывало протест. На время пожертвовав уютностью, суета потребовала, и требование было удовлетворено: теперь улица гляделась в затемнённые окна, а суета уютно, не боясь быть опозоренной, вглядывалась в мир, как в замочную скважину, когда и сколько было угодно её тишайшей душе.

О, как она жаждала знать, что там происходит! О, как желала, чтобы не знали там, что здесь творится!

Суета, таинственно многоярусная и кривоколенная, уподоблялась известному Замку? И что? Не власти ведь жаждала. Не власти? Чего же? Знания? Сопричастности? Чего желает, собственно, саркофаг, как не пожирания плоти! Не живой – не каннибалы. Мёртвой, бесхозной, никому совершенно не нужной. Ведь они там, в миру, собой не интересовались. Заглянуть в окна Хрустального дворца – дело другое. Но гнусное любопытство вовремя пресекли. Живое – живым, хоть и раздавались одинокие хриплые голоса о справедливости – замочную скважину замуровать с обеих сторон, ни они к нам, ни мы к ним: Хрустальный дворец тогда лишь хрустален, когда стёкла непроницаемо темны с обеих сторон.

В вестибюле пустынно, дежурная дремлет, на балконе с огромной лупой медленно смакует страницы тишайший читатель, не помнивший о себе ничего, пока не услышал голос: «Читай!». Последний читатель, за всех забывших печатное – с лупой с утра до вечера на балконе, и в утренний шум, и в вечернее возвращение, и в ночной тишине верно сидящий, вдыхая слова, и щурящийся неизменно, слегка раздражённо на тонкий, нежно мясной аромат – обеденный знак из комнаты двух сестёр, двух гнусноголосых, вскормленных падалью, парящих стремительно чаек, сестёр, родившихся в Польше, жизнь проживших во Франции, умереть пожелавших здесь, среди мелких, размолотых вечностью гор, над которыми мечталось им воспарить.

Обе, закованные в броню западноевропейских привычек, вязали свитера для своих женихов: погибали – они распускали, забывалось – начинали снова вязать. У обеих очень белые лица с очень красным румянцем. Белое, смешанное с красным, это цвет плоти. От них пахло обедом, смешанным со сплетнями, а от тишайшего читателя – книгами, смешанными с легендой.

Сёстры-близнецы, скованные узами взаимной ненависти, вяжущие-распускающие свитера одному жениху, подобно Ромулу и Рему, строившим один город, однояйцевым зачатием изначально были обречены отличаться от всех, близнечной пары не знавших.

Родившиеся в городе одной улицы, они всю жизнь шагали по ней. Когда одна шла снизу вверх от кладбища серпантинами к замку князя великого Свидригайло, другая, насытившись просторами, спускалась вниз, от замка, серпантинами – к кладбищу, возле которого, открыв книгу, читала о гнусных кознях унаследовавшего от князя омерзительную фамилию.

Голоса и мысли были у них одинаковы. Если одна замолкала, другая, вклинившись в паузу, с того же места, интонации не теряя, лёгкое сотрясение воздуха продолжала естественно, совсем не натужно. Их разговоры звучали как диалог расщеплённого сознания, и далеко не всегда щепки безопасно летали.

– Не сгущай, пожалуйста, краски.

– Сгущать краски? Зачем?

– Ну, этого, извини, я не знаю.

– Послушай, ничего портить я не привыкла. Краски не сгущают – разводят. Сгущённые – непригодны.

Рассказывая, сёстры не повествовали, но, восклицая, с удивлением вопрошали, ответов не дожидаясь, словно боялись, что за слова их сотрут в порошок, втопчут в землю, на кол безобидным кличем «судью – на мыло» посадят. Клич этот как безусловный рефлекс вызывал их редко совместное: если на мыло – хотя бы на туалетное. Такая у них была давнишняя общая глупая шутка.

Они – сироты, сёстры-сироты-близнецы-и-невесты: родителей отделили от них, затворили в лагере, откуда отправили в газовую душевую – отмыть от греха деторождения близнецов, оставив тех самим разбираться, в чём обычно детям своим помогают разбираться матери-и-отцы: в добре и зле, которыми они менялись всю жизнь, едва научившись играть. Менялись ролями. Ты сегодня добро, завтра – я, ты сегодня вяжешь свитер, я распускаю, ты солнце творишь, я – змей и колючки, ты сегодня Иаков, а я буду им завтра, ты сегодня бежишь от меня, я тебя догоняю, ты торгуешь похлёбкой – я её покупаю.

Когда сестре отрубают ноги, ей – руки, у той из глазниц аккуратно пинцетом вынимают глаза, ей – сердце, пережимая аорту, глаза жемчужинами, перламутрово, с кровавыми ободками падают на поднос, сердце, напоследок взбухая и опадая, сочится кетчупом, растекаясь по фарфоровой севрской глине коллекционной.

Когда одна в их день рождения общий, смахнув пенсне, дрожащее на обвисших шнурочках, вылавливала биноклем солиста из мимансной толпы и, подводя резкость, вытягивала его на край сцены, он, ускоряя шаги, выбегал, взвивался и зависал единым движением вонзающегося ввысь полноструйного тела, из которого она, прищуриваясь, вырезала набухающее ей навстречу его безумное вожделение. А затем, за кулисы прокравшись, выглядывала незаметно для всех, но не для него, он пятился назад и прыгал выше, чем когда-либо раньше, и, опускаясь на землю, ещё в полёте, выгибал шею назад, ломая позвонки – к ней, воздух целуя.

В это время другая, закончив стирку, развешивала на верёвке, протянутой под окном грязного бетонного дома с ржавыми трубами, по которым, как время, журчала вода, развешивала по порядку белый, как лист, словно буквами, окаймлённый узорами чёрными талес, длинный и узкий, как его тело, за талесом – брюки, всегда протиравшиеся между ног – едва ношенные, уже в шагу обветшали, за ними – флаг, который всегда вывешивали перед датами, им дорогими.

Флаг – белое полотнище, синие полосы по краям, посередине – звезда, два друг на друга наложенных треугольника, голубое соперничало, с белым боролось, как близнецы в утробе матери, и, сказав это, он велел купить чёрно-белый взамен прежнего талес. А из старого сделали флаг. Бело-голубой он более не хотел надевать, не желая прилюдно демонстрировать патриотизм, которого стеснялся, как выпавшего зуба, говоря, что в наше-то время приличней появляться прилюдно без брюк, чем без зуба. На это она возражала, забывая, что времена-то у них разные, возражала, что он в этом не прав: в наше-то время сплошь двуполых, андрогинных имён есть у неё подозрения, что через какой-то десяток лет по телевизору начнут демонстрировать унисексное совокупление однояйцевых близнецов в утробе матери.

На это он ничего не отвечал, не слишком её понимая.

Итак, они – сёстры-сироты-близнецы-и-невесты. А он?

Он: вывороченные в разные стороны ступни-плавники, с чёрными ободками ногтей.

Он: белая нахлобученная на рёбра грудь, проваливающаяся в развороченное кишащее кишками и червями красное, снизу опушённое чёрным, от которого отсечено мясницким ножом.

Он лежал на снегу без свитера, который никак не успевали связать, к небу – свежемороженными глазами.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за январь 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению января 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.