Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Шёл весёлым солнечным днём, дороги не разбирая, по цветному Парижу. Бульвары. На площадь Бастилии повернув, затерялся в улочках, переулках, пока не уткнулся в серый фасад. Господи, где и такое?

– О, нет. Это вы зря. – Главный был в расположении духа менторски дидактическом.

– Серость невыносима. Может, в ином деле простительна, но...

– В нашем не простительна – необходима.

– Глупостей не наделать.

– Наделать, не наделать, кто это знает? Глупость глупости рознь.

Что-то тогда их прервало. Что? Исчезло из памяти. В серости растворилось.

Высокий и седогривый Главный производил впечатление олимпийца, от пустяшной земной суеты отрешённого. Но взирал на мелкое копошение с высоты не всегда. Рассказывали, незадолго до его появления, тот отличился хулиганством, вошедшим в анналы. Версии, как всегда в таких случаях, были отличны. Был в те времена влиятельный администратор, приходившийся главному шефу то ли седьмой водой на родном киселе, то ли армейским дружбаном: ночёвки в сырой палатке, сухарь на двоих. Отвечал за снабжение, дорогое и скверное. Мужик вороватый и не брезгливый, не слишком умный, жил напоказ: роскошью дома убивал завистников наповал, машины менял чаще, чем женщин, до которых был смертельно охоч. Краснорожий, ладони лопатой, выщипанная бородёнка, кибуцник, оставив фамильное ремесло, выбился в люди, завёл дорогие костюмы, сорочки непременно в полоску, галстуки цвета слегка перезрелого персика – к мясистому носу, набухшим щекам, выпирающему животу. Самая лучшая одежда была красивой, пока висела на вешалках в магазине. Когда надевал, она верещала, рыгала, воняла, порой жалобно, тихо стонала, скулила щенком, вышвырнутым на помойку.

Однажды он герра Ольсвангера чем-то достал. Прикинув, сунул цифры под нос, на что обладатель фамилии Паз, т.е. золото, ответил грубо и, не будучи о репутации герра Ольсвангера осведомлён, даже заносчиво. Герр ни спорить, ни жаловаться не стал – не в его это вкусе. А на ближайшем сборище, удивив – такое за ним не водилось – слова вдруг попросил. Когда огласил красноречивую цифирь, ещё сильней удивились. Паз побагровел, бородка задёргалась. Родственник-дружбан побледнел. Сборище, насторожившись, притихло. Цифирь провисла молчанием, которое, как воды плотину, вместе с последней фразой взорвали аплодисменты. Мало кому безнаказанный Паз не нагадил: «Дурнопахнущий Паз вороватый!»

Будучи эпилогом, слова эти стали прологом. Дурнопахнущий вороватый подал на Главного в суд. Канитель длилась год. Вороватый оставили без последствий, видимо, суд это не счёл оскорблением. За дурнопахнущего обязал извиниться в том же собрании, где истец был оскорблён, и заплатить за моральный ущерб, что, ухмыльнувшись, Главный и сделал. Попросив слова, встреченный аплодисментами, подошёл к микрофону. Поднял руку. Зал нехотя стих, предвкушая. Речь была лаконичной, её окончание утонуло в аплодисментах и смехе. «Уважаемый господин председатель собрания! Дамы и господа! Как многим известно, суд рассмотрел жалобу на то, что год назад в этом собрании истец назван был мной вороватым. Эту жалобу суд не счёл оскорблением и жалобу отклонил. Тогда же и тот же был мною дурнопахнущим назван. Это прилагательное суд счёл оскорблением, обязав ответчика публично принести извинение, что я и делаю». По физиономии Паза оба слова растеклись багровыми пятнами, похожими на огромные в пол-лица волдыри. Поднялся, словно желая ударить. Но, поперхнувшись не сказанным словом, мучительно его проглотил. После этого сборища дурнопахнущий Паз вороватый пропал, исчез, неизвестно где навсегда растворился.

 

Сказать, что дед новые названия не любил или же презирал, невозможно. Не замечал, не знал, не существовали. Когда малознакомый отзывался, его поправляя, немедленно реагировал: «Я ведь старый. Выживший из ума. Правда, некоторые считают, что я в него не вживался». Были среди новых названий такие, которые дед ненавидел. Немного. Но были. Однажды кто-то поправил: «Свердлова». Дед поперхнулся, скривился, словно в рот муха влетела, и выплюнул: «Прорезная!» Что до названий, возникших на месте полей, их просто не знал. «Ну, там, на Нивках», рукой помогая: мол, там, где земля закругляется. Но и к старым настоящим названиям относился по-разному. Одни не жаловал, бормоча, к другим относился вполне равнодушно, артикулируя скороговоркой, небрежно. Любимые выделял, произносил их, смакуя, как дегустатор, перекатывающий глоточек во рту. К одним любимым полагался плавный, продолжающий длинную улицу жест, к любимым другим – жест решительный и короткий, как переулок в несколько неприметных домов.

Так названия в его памяти и остались с прилипшими жестами и смятением губ, не смеющих прорваться в улыбку. Дед говорил: Про-рез-на-яяя, словно от Крещатика с трудом поднимаясь к Золотым облезлым воротам, минуя безобразные здания, возведённые пленными немцами в стиле, дедом определённым: сталинский (пауза для не артикулировавшегося словца) вампир.

Он вместе с дедом шёл, по Про-рез-ной поднимаясь чем выше, тем медленней – не в одышке дело, хотя улица была изрядно крутой. В отличие от начала улицы, дальше шли дома постройки старой, любимой, родной.

Шли, поднимались, и шло, поднималось выше руин Золотых ворот, выше белоснежной и бирюзовой колокольни Софии, видневшейся справа, возносилось в голубизну, после заката сгущавшуюся, тающую в пространстве, задевая краешком вечность: «Дед, почему Про-рез-на-яяя?!»

 

Через Золотые ворота он въедет в город. Но когда это будет? Пока же он ехал долго, издалека. Вместе с караваном идущих в Русь. Откуда точно не знали. Говорили, из городка на реке под названием Рейн. Ещё говорили, что учёности знатной, хотя молодой. Надеялись, приживётся, со временем в учёности сравняется с прежним жрецом. Тот ведь был знаменит, к нему нередко хаживал учёный монах, который великому князю осмеливался говорить нелестное слово. Звали того игумен Федосий, жил в пещерах с братией далеко: от Козар путь неблизкий, но приходил по ночам о святых книгах с жрецом говорить, мудрости набираться.

Там, где река Почайна, что на языке здесь живущих славян означает «вода», текла от Вышгорода параллельно великой реке, отделяясь узкой песчаной косой и единясь в половодье, там, где в устье принимала чужеземные корабли, за что притыкой наречена: здесь притыкивались они, там, где великий Владимир язычников окрестил, там начиналось предместье Козары. Оно тянулось от прибрежных песков к холмам, нависающим над предместьем, словно изгнание над еврейским народом. Место сырое, гиблое место. Но разве гость выбирает место за хозяйским столом?

Жрец умер в Козарах. Вот и позвали другого. Приносить жертвы запрещено, хотели, чтобы был у них жрец, которому Всемогущий и Всеблагой посылает небесный свет, озарение, а он передавал бы всем, верящим в единого Бога, где бы ни жили, в Иерусалиме или здесь, в древнем городе по прозванью Самватас, который иные в Европе называют именем Манкерман. А есть и такие, что называют именем перевоза через Борисфен, именем Киев.

 

Весной, в самом начале апреля обломилась неделя. Работы было немного, его очередь далеко, Главный вытолкал в отпуск. Погода была неустойчивой, то несколько жарких дней, то дождливых, он предложил: на север, она согласилась молчаливо и, как всегда, без восторга. Что поделаешь, восторгаться человек не привык, не приучен. Бывает. Сын ещё не родился, свободные, могли податься, куда глядели глаза. Его глядели на север, вот, туда, не спеша, покатили. Добрались вечером до города кабалистов, утром пошли по улочкам, заглядывая в прославленные синагоги, дошли и до кладбища. Тут она взбунтовалась, ей были не интересны ни улочки, ни синагоги, ну, а кладбище совсем ни к чему. Ладно, пошли посмотрим художников. Салоны, салончики, лавки, лавчонки, под стеклом, под небом открытым. Он шёл чуть быстрей, чем ему бы хотелось: видел, ей скучно и здесь. Было немало откровенной мазни, вторичной, третичной, безвкусной и разной. Но были и вещи, его поразившие. Он знал о художниках, работавших с буквами. Видел такие, но здесь их было великое множество. Мимо одних проходил, у других останавливался и втянулся, заметив, как буква, в ритм композиции попадая, графически изменяется. Так ветер паруса надувает, стихает – обвисают, трепещут и замирают.

Одна из работ его пригвоздила. Мгновенный порыв – и мелкие буквы, словно собранные случайно, вдруг, единясь не в слове, но в ритме, идут неуклюже, и, встрепенувшись, бегут, словно растущие дети. Буквы растут, что-то движение им задаёт ввысь и вперёд, пока, ломая, не закружит водоворот, понесёт речная стремнина, и, взорвавшись, слабея, они неровным усталым строем плетутся, друг с другом связь потеряв, и валятся от усталости. И всё затем, чтобы, встрепенувшись, с места сорваться, помчаться и полететь: ввысь и вперёд, не разбирая дороги – олень по весне, о деревья обламывая рога, с которыми жить боле невмочь, освобождая дорогу новым, растущим, жить не дающим, жаждущим появиться.

Стоял у прилавка, над которым висела работа. Буквы, возникшие в нижнем углу, поднимались диагонально, и там, где кончалась дорога, крутая, как дедова Про-рез-на-яяя, движение пресекалось. Ветер утих, ритм поломался, буквы рассыпались, утратив их единившее, обрели больную свободу, пронёсшись из финикийского забытья в горный, дождливый Цфат, город кабалистов, поэтов, художников и сумасшедших.

С купленным и тщательно упакованным пиршеством букв осмотрелся: её нигде не было. Зашла в магазин? Заглянула в кафе, ест пирожное, пьёт кока-колу? Пошёл, почти побежал, благо, как всё в этом городе, гостиница рядом. Тихо сидела в кровати. Телевизор исходил страстями, орал женскими визгливыми голосами и хрюкающими мужскими: кошки с котами весной. И впрямь, ведь весна. Начало апреля. То солнце, то дождь. Не сказав ни слова, он развернул. Кроме большого, оказался и маленький лист, подарок, с наклейкой-рекламой в углу. Из буквами очерченной глубины над жертвенником поднимался редеющий дым, в котором возникали воздетые в жреческом благословляющем жесте, раскрытые в пространство ладони. Присмотрелся: буквы слагались в благословение, им жрецы благословляют народ.

 

Благословит Господь тебя и сохранит!

Озарит Господь тебя ликом Своим и помилует!

Обратит Господь Свой лик на тебя и даст тебе мир!

Возложат на сынов Израиля имя Моё, и Я их благословлю!

 

Это было неожиданно, долгожданно. Оглянулся. Спала. Он выключил телевизор.

Телевизор занимал в её жизни особое, мало с чем сравнимое место. Она впивалась в него, словно в никчёмном ящике высматривала судьбу, её тайные знаки выглядывала. Впивалась взглядом сытого варвара, только что сожравшего сердце врага. Она вглядывалась в экран, а он смотрел на неё, поражаясь, зачем связал с ней, с её ящиком свою жизнь, другой ведь не будет. Лицо её не было очеловечено ни радостью, ни страданием. Со временем научился понимать её непроизвольные реакции на экран. Факты на заданную самим себе тему копились и множились, но их смысл раскрылся вдруг, мгновенно, случайно. Пришёл поздно вечером. Открыл дверь ключом: подниматься от телевизора она не любила. Вспомнил: дед вообще ключ не носил. Когда возвращался, бабушка была дома, а если случалось в кои веки ей отлучиться, Настя открывать дверь призывалась.

Сын уже спал. На экране – поляна, во весь экран – белизна, белизна, белизна. Но оказалось: не бесконечна, вырезана из зелёного, в глубину темнеющего пространства, из которого с разных сторон осторожно, благородно ступая гвардейцами на плацу, на параде, маленькие фигурки оленей. Режиссер скомандовал крупный план, камера выхватила из бело-зелёной пустыни сперва одного, затем другого красавца. Ступая вальяжно, направлялись друг к другу, подняв гордые головы, словно на подиуме манекенщики. Шерсть лоснится, пар изо рта, ноздри раздуты, губы воздух жуют. Её глаза мечутся, одного взглядом лаская, испепеляя – другого. Один, чужой, идёт медленно, неохотно. Другой, родной, идёт решительно, учащённым дыханием себя подгоняя. Тянет её, самки, безумящий запах. Напряглась: рот приоткрыт, словно олени с экрана импульс страсти и битвы ей посылают. Блудно блуждает улыбка. Вздрогнула, Анна, завидев в победном мыле Фру-Фру, задрожала, часами Дали банальненько растеклась.

Дед однажды ни с того, ни с сего – с ним такое случалось – вдруг заявил:

– Блестящая Фру-Фру, как по мне, замечательнее блестящего Вронского. Был бы я Анной, непременно во Фру-Фру бы влюбился.

– Кажется, Фру-Фру не жеребец, а кобыла.

– Быть такого не может.

На экране один – она улыбнулась, словно узнав знакомого и родного – сделал решительный шаг, затем зачастил, голову опустил, рога выставил перед собою, теперь камера была только с ним, за него, на миг отвлекаясь на общий план, чтобы представить соперника, бегущего с ним сразиться. Он, её победитель, он сражается за неё. Какая разница: рыцарь он, трубадур, впрочем, нет, трубадура не надо – надо с мечом или с рогами. Он сражается за неё!

Мгновение – скрежещущий грохот, ветвистых рогов узоры схлестнулись: сплелось, брызнуло костной пылью, победой и поражением. Снежный занавес вспыхнул, скрыв от зрителей и оленей, и на заднике ристалища лес. Когда белый дым, опадая, рассеялся, её победитель, гордо вскинув рога, торжествуя, лёгкой звенящей пробежкой провожал несчастного побеждённого.

Могучее тело самца-победителя окутало облако: белый, восходящий над снежностью пар, словно жертвенный дым, наполняясь запахом победителя, истомой победы, пота, вражеской крови, поднимался над бело-зелёной скудной землей в высь голубую, где ещё шаг, ещё лишь мгновение, и он, настигнув, на неё взгромоздится, запрыгнет, вонзится в ждущую, жаждой отверстую плоть, всё сильней, невозможно сильней, огонь разжигая, будет томительно долго утолять безмерную жажду, а обессилев, неуверенно отойдёт, оглянувшись на того, на себя, который, едва рога не сломав, нёсся неудержимо, необузданно, неукротимо.

Ещё бы вниз большой палец направив, потребовать смерть. Сухие губы. Глаза маленькие, посажены глубоко, бегают и горят. Вздрогнула, словно рвоту, извергнув, животную жажду.

Экран на мгновенье погас. В мире животных наступила пора иного сюжета, кошачьего, милосердного.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: