Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Из небытия, из забвения первым всегда появляется взгляд, и только потом, и то не всегда, лицо, фигура, слова. Всё это взгляд вытащил, как удочка рыбу. Открыв, удивился: приметливым себя не считал, какие глаза у кого, он не помнил. Попробовал описать дедов взгляд, самое близкое, и не смог. Чувствовал, но сказать, какой он, не получалось. Пробовал. Слова трепыхались, мелко дрожа рыбёшкой на остром крючке, но словам даже самым могучим, всевластным дедов взгляд не давался. Так роль не даётся актёру: сделано точно, отмеряно мастерски, но зазор между ним и образом не исчезает. Малый шажок, ещё полшажка. Нет, не даётся: пугливая лань, не словить, лишь, застыв, издали любоваться. Любопытная, стоит, поводит ушами, не пропустит миг, когда прошуршит – мелькнёт, скользнёт и отпрянет, найдя опору, взлетит, воспарит, вознесётся. Глянь – уже за холмом, за шеломянем то есть. Так и взгляд: пуглив, любопытен. Из небытия в бытие путь мгновенен и бесконечен. Как там без меня? Почему без меня? The time is out of joint. Времён связь распалась? Зачем и кто их призван to joint?

Без взгляда жить тяжело! Опасно! Словно в ботинках со скользкой подошвой по тонкому безлюдному льду на другой берег идти, ползти, пробираться, по ломкому, словно кость старого человека, опасному, словно шушь, которая в горле, или та, что течёт подо льдом – впасть в Енисей, в могучести раствориться, унести в неё дедов взгляд, без которого тошно на свете.

Взгляд! Он взбегает по лестнице, задевая вверх и вниз снующих вестников-ангелов, Господних посланцев, несущих на землю вести добрые и дурные, несущих к сапфировому подножью престола с земли слова благодарности и проклятья.

Взбегает, распахнута дверь, он несётся по коридору, огромному, длинному, тёмному, по тоннелю, по которому ездил на трёхколесном велосипеде. Из столовой звуки настенных часов, если успеет домчать до конца коридора, пока те отбивают медное время, значит, он победил, значит, он добежал, успел и увидел.

Он бежит, но с тех пор, как исчез коридор, в памяти ни разу не возникая, вместе со связью времен в тартарары провалился, тоннель растянулся – до конца не дойти, вовек не доехать. Нет, это не коридор, а может, и коридор, презревший горизонталь, вертикаль возлюбивший. Представьте себе коридор, длинный, огромный, совсем бесконечный, поставленный на попа.

– Коридор?

– Таких не бывает.

– Если не коридор, то что?

– Вам, конечно, милый Плутарх, это простительно. Латынь, вероятно, не столь вам близка, как родное наречие беотийское. Но всё же, но всё же. Это ведь лестница! Как же вы не заметили?

– Простите, конечно, мой милый друг, вы правы. Просто вылетело словечко. Бывает.

– Конечно, бывает. Хочешь что-то сказать, а словечко, самое неказистое, гадкий утёнок, серенький, незаметный, возомнит о себе и взлетает.

– И кружит коршуном, высматривая добычу. Взгляд у коршуна злой, острый, пронзающий.

– Так, именно так. А глупцы на земле, гадатели, предсказатели, думают: коршун – наиважнейшая птица. Смотри на неё и читай, что говорит, что пророчит. Войну? Смерть? Победу? Славу? Забвение? Ха-ха-ха, и не знают, глупцы, не ведают, что это не коршун, и вовсе не птица, и даже, представьте, совсем не живое! А забытое слово! Умора.

– У моря, у синего моря? Или – a more? Простите, мой друг, не расслышал.

– Бывает. Умора!

– Умора? Смешно?

– Ну, конечно. Умора! Эй, мальчик, вина! Божественный фалерн!!! Скорей, мой еврей!

– Вы купили еврея-раба?

– Представьте, мой друг. Божественный мальчик. Ко всему, посмотрите: светловолосый. Среди евреев-рабов случается редко, почти никогда. Одним словом, хоть и ворона, но белая. – Засмеялся, захохотал, зашёлся. – К тому же не глуп, надо отдать мальчишку учиться.

– Чтобы продать дороже?

– Пройдёт пару лет, вырастет, повзрослеет, тогда и продам. Приведу сам на рынок – знаете, люблю иногда поразвлечься, сбросив белую тогу, и буду расхваливать: «Еврей! Обрезанный раб! Белоснежная кожа! Обучен! С ним познаешь медовую сладость! К тому же учён, словно жрец! Книг переписчик и сочинитель!»

– Не слишком?

– Нет. Вот послушайте, что он рассказал. Чем больше, говорит, узнаю о Риме, тем больше дивлюсь, как это на нас, евреев, похоже. Жрец Юпитера не может прикасаться к закваске. Совсем как в Песах у нас. Рим основали братья Ромул и Рем. Когда родила их весталка, царская дочь, детей у неё отобрали, положили в корзину и бросили в Тибр. Корзину прибило к берегу, совсем как Моисея-младенца. Их вскормила волчица. Когда выросли, братья решили основать город на Палатинском холме. Ромул выбрал одно место, а Рем, понятно, другое. Во время ссоры, как Каин Авеля, Ромул Рема убил.

– Сколько же просите за него?

– Недорого. Вы только взгляните. Ну да, товар не дешёвый, но стоит того.

– Почему же его продаете?

– Даже фалернское пей день-деньской с вечера до утра и с утра до самого вечера, и то надоест.

– Это слова, только слова.

– Ну, это вы зря. Слова и только слова важны в этом городе. Слова порождают сестерции, а за деньги не любое слово можно купить. Слова! Слова можно выплёскивать. Словно воду или вино. Слова можно ронять, словно… Бог его знает, с чем это сравнить.

– Можно сравнить с чем угодно, значит, ни с чем.

– Истинно, милый Плутарх. Истинно, верно! Быть вам в Дельфах жрецом, уловлять гекзаметром пифии бормотанье, словно… Кто-то намедни сказал… Кто же сказал? Не помню, какой-то маленький оборванец. Сеть, сказал, рыбари, людей, нет, постой, не людей, человеков, он не знает латыни, представляете, человеков.

– Милый друг, не пора ли нам отдохнуть?

– Пожалуй, ты прав, Плутарх. Хорошо б отдохнуть. Только, милый жрец, нет, погоди, всё не так, милый лжец, нет, снова не так, вот: милый жрец, погоди, дай-ка вспомнить. Тот оборванец ещё говорил, есть в ойкумене лишь одно главное слово.

– Какое?

– Не вспомнить. Надо оборванца того отыскать. Сейчас уже ночь. Прощай, милый друг, завтра я на поиски отправляюсь! Эй, мой славный еврей, прикажи моим именем двум рабам покрепче, постарше, взяв факела, друга Плутарха, жреца, домой проводить.

 

Только казалось, что коридор вертикален и бесконечен. На самом деле был виден конец, освещённый ослепительным светом. Смотреть было больно. Взгляда дедова не увидеть. Оттуда, из света лилась то ли песня, то ли молитва о единственном слове, оборванцем произнесённое, вылетевшее из памяти Луция Местрия Флора.

 

Say the word and you'll be free

Say the word and be like me

Say the word I'm thinking of

Have you heard the word is love?

It's so fine, It's sunshine

It's the word, love

 

– Вам срочно необходимо научиться радоваться.

– Чему?

– Всему на свете. Неумение радоваться не только пробел в вашем, простите невежливость, воспитании, но и грех непростительный.

Главный был прав. В отличие от деда, на которого он – так все говорили – был очень похож и внешне, и повадками, даже жестами, он радоваться не умел. Точней, его радость всегда была скоротечна. То, чего хватало другим на недели, на месяцы, ему доставало на полчаса. И то при условии, что ничего не отвлекло.

– Смотрите, какой удивительный цвет! – Герр Ольсвангер радостным взглядом растекался по рюмке. Янтарный цвет хорошего коньяка вызывал у него неподдельную радость.

Вспомнил: взгляд Главного выдавал настроение, то цепкий, въедливый, неотвязный, которым буравил, то растекающийся, которым ласкал.

Неумением радоваться они с ней были похожи. Она, правда, и печалиться не умела. Но это не в счёт. Её можно было назвать даже красивой. В конце концов, на вкус и цвет, как известно… Можно было бы, но взгляд выдавал: тусклый, блуждающий, блёклый.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: