Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Это случилось в те жестокие времена, когда треугольники отношений должны были быть всенепременно разрушены: Карфаген. Дуэль, яд, наёмный кинжал – детали зависели от места и времени. Но времена изменились. Треугольники стали выходом, бегством, спасением для тех, кто брезгует ядом, дуэлью, наёмным кинжалом. Жестокие времена.

– Империя зла?

– Империя страха.

Взгляды, касания, звуки, похожие на слова, как зародыш на человека, со-вращение – отталкиваясь, прилипая, снова, петляя, падала детская улица в лужах, чтобы, вознёсшись, стать рекой, несущейся в Борисфен, кромсающий судёнышко на порогах, то взлетали, то падали, глаза безнадёжно зажмурив. Если об этом не точным, расплывчатым словом не ясным: их повело, закружило и завертело. Откуда она? Из пены морской, из случайного сплетения звуков, из радужного ослепления? Из горчащей сладости воскурения? Ночью стал день. Днём стала ночь. Солнце – луной. Луна стала солнцем. Время в вечности растворилось щепоткой соли, брошенной в море.

Со стороны, сливаясь, казались цветком, в юлу обратившимся, чьё вращение пожирало лица, фигуры, слова. У юлы какие слова? Дрожание. Дребезжание. Безгласная молния шаровая. Дед был рад, глядя с опаской: юла, прекращая вращение, упадёт, дай Бог, не слишком больно. Молния шаровая исчезнет, выжженный след оставляя. Ожоги долго не заживают. Плохо лечению поддаются. Глядя на них, дед повторял то, что выучил в детстве у отца своего, тот от его деда узнал, который – у отца своего, его прадеда…

 

Голос любимого моего!

Вот, он идёт!

Скачет он по горам,

прыгает по холмам!

 

Мой любимый подобен газели

или же оленёнку,

вот, он стоит за нашей стеной –

смотрит в окна,

вглядывается в оконца.

 

Заговорив, мне любимый сказал:

– Встань себе,

моя милая и прекрасная,

за мною иди!

 

Это был сон, из которого он вывалился в реальность? Или реальность, из которой он в сновидение провалился?

Он медленно, очень медленно плёлся без цели, без направления, без разбора, втянув голову в плечи. Шёл, наверное, дождь. Какой же в здешних краях летом дождь? Или он вернулся в жёлто-кирпичное детство и плывёт по Почайне, текущей вдоль Борисфена, с могучей рекой соревнуясь, и, обессилев, в Дельфы впадает, жёлтым бессильным листом опадая. Может, Почайна сочится с горы, исчезая в тоннеле, из которого пьёт город жрецов, им не суждено Город от врагов отстоять, Господь их рассеет, унесёт в вечный город, где Тибр мутно-зелёный.

Это был сон, который страшен не так, как реальность: можно проснуться. А что делать, если в чреве сокрылась, её поглотившем, словно Иону. Дожидался на площади, на солнцепёке, когда улетит, потом открыл сумку, в которую положила ему бутерброды. Поев, слонялся до вечера, базар был роскошен, но денег совсем не осталось, хорошо, в поезде сердобольные пассажиры, увидев, что отворачивается, его покормили.

Когда спохватились, билетов, конечно же, не было: «Молодые люди, не тратьте время, не было и не будет». На тридцать первое августа: «Милый внучок, ты идиёт?» – в таких случаях бабушка акцент изображала умело. И всё-таки всем назло получилось: один на поезд, один на самолёт. Врозь, ну, и что? Одна только ночь.

Поселились на окраине Фороса, не ставшего ещё знаменитым. Лачуга. От берега близко. Оглядела: «Не жильё, на бедность налог». Открыла окно: «Что-то с нашего острова Александрия совсем не видна». Тогда он не понял. Решил, просто дурачится. Лишь через целую жизнь, съездив в Египет, когда их Форос, окутанный тайной, давно прорвался в историю, узнал: по-гречески форос – налог, остров и гавань древней Александрии.

Вниз сотня метров глины с песком крутого обрыва и – галька, море, скала. На пол-лачуги матрас. Над ним на стене ветхий вышитый коврик: деревья, как бы зелёные, звери, какие не разобрать, что-то грязное на пригорке. Такие привезли с войны победители, всю жизнь завидовавшие побеждённым. Умывальник у входа с зеркалом, режущим лицо пополам. Раз вместе в зеркало поглядели. Трещина рваным зигзагом друг от друга их отсекла. В красном углу паучок, икона из паутины. Под окном в человеческий рост лопухи, пыльные, как искусство с моралью, плоской, как галька, секущая волны. В окне с утра солнце, ночью – луна.

На берегу, под скалой с татарским названием – узнали значение: чёрный палец – сложил очаг из камней, она жертвенником окрестила. Кипятили воду в жестянке, варили яйца, жарили колбасу. С топливом было плохо, он рыскал по берегу, собирая не слишком мокрые ветки, шишки и щепки, особо ценной была бумага. Впрочем, это он называл скалу Чёрным пальцем, она по-своему нарекла, в тихую минуту шелестение волн или ветра услышав. Дала имя скале Лорелея.

Однажды выбрался в город, купил пачку газет. С растопкой стало полегче. Разодранная на клочки, газета сгорала мгновенно, едва успев подсушить мокрое топливо. Дымок, стелящийся у подножья скалы, крепчал, вытягивался, вырастал, словно юноша из ребёнка, поднимался всё выше, окутывая вершину Чёрного пальца, на небеса указующего, и рос, восходил, в облаках исчезая.

Влажные ветки и щепки шипели, трещали, но огню поддавались. Тот был настойчив и терпелив, и когда топливо подсыхало, торжествуя, вздымал сперва беловатый, а затем настоящий, чёрным пиратским флагом мятущийся дым.

Он возился с огнём, переменчивым, ненадёжным, капризным, она любила идти, следя за движением дыма по берегу, за который веками, день ото дня неустанно с землёй вода воевала. Насытившись лицезрением дыма, возвращалась тиха, молчалива, словно он, приносящий жертву, её слова с дымом вознёс, небесам возвратив.

Набрав в киоске газет, заглянул на базар не по южному скудный купить ей цветы: нарциссы и лилии, никаких больше не было. Бабуля претенциозно – у нас, мол, не хуже, чем в городе – сотворила букет: переложила цветы какой-то колючей травой, завернула в газету. Ещё купил зеленоватые яблоки.

Зашёл потный и пыльный, в шортах и майке, в одной цветы, в другой руке яблоки. Смеркалось. Она, положив руки на плечи, заскользила, лаская и обнажая, опускаясь перед ним на колени. Тени сошлись, друг к другу припали причудливым знамением неизъяснимым. Ощутил тёплое нёбо, горячие губы, легкоскользящий язык. Миг вечностью обернулся, время остановилось. Задрожав, выронил: яблоки покатились, лепестки, белоснежно и разноцветно взлетев, тихо опали.

Жадным оленем в зимней голодной вымерзшей тундре он слизывал слегка горьковатую соль со стремительно высыхающей кожи. Она, ласку светлых лучей уловляя, округло навстречу губам его жадным змеилась.

Со стены огромными, в полморды глазами в стаде непонятных зверей таращились пугливые лани, недоверчивые газели. А вдали, над горой поднимался дымок, унося в небо счастливые души. жертву, с дымом вознес, вернув в небеса, туда, откуда пришли. по берегу ух

Домой шёл с вокзала пешком. На трамвай не осталось. Стояли в двери, ожидали. Дед сказал. Ответил, что понял: над морем.

Чёрное море. Чёрный Эвксинский понт.

Потом всё повалилось.

Слова закружили, поволокли, подхватив под микитки.

Взлетели, закаркали, заволокли чёрной тучей вороньей. Подумал: затмение солнца.

Дёрнулся искать закопчённое стеклышко – посмотреть.

Кто-то стиснул плечо. Оглянулся: дед.

Неужели он, его дед, мог такое сказать?

Над морем? И что ж, что над морем?

Умора. Над морем. У моря.

У самого синего моря.

Глупость. Не синее, и не чёрное, а зелёное.

Светло-зелёное. Тёмно-зелёное. Разно-зелёное.

Не синее. И не в море. Над морем.

Над морем? Умора.

Её любимое слово: умора.

Он над этим смеялся.

– Доброе утро, Умора.

– На море?

– Просыпайся, Умора.

– А может, кто-то подсматривает в бинокль?

– Кому мы нужны, Умора.

– Ну, может, ты никому и не нужен.

– Ах, так никому?

– Вот так, никому!

Встать не успевала – ловил и осторожно заваливал на матрас, который, пружиня, сопротивлялся, но он был настойчив, словно гаучо, ковбой аргентинский.

– Почему аргентинский, а не чилийский?

– Что чилийские против нас, аргентинских!

Вначале молча, привыкнув, продолжали болтать, словно знали друг друга всю жизнь, повзрослев, мужу-жене изменив, пустяки обсуждают за чаем.

Такой Карфаген треугольный.

Так у них повелось.

– Так хочется чаю! – Невинно при посторонних.

Она краснела. Он повторял:

– Только заварить надо покрепче.

Наступала на ногу.

– Как ты будешь? С лимоном?

Щипала. С лимоном было верх неприличия, к которому долго склонял, вычитав где-то, что если уж так, то непременно с лимоном.

Два месяца. Даже чуть меньше. В эти два месяца начал носить рубашки навыпуск. Мало ли что. Хилая, но от чужих взглядов кое-какая защита.

Это было безумие. Первое, и не дай Бог, последнее.

Он уснул? Он проснулся? Вопросы звучали в ушах, понять невозможно, кто задаёт. Потом догадался: вопросы он вспоминал. Слова сказанные, написанные и прочитанные не пропадают, не исчезают – в подсознании оседают, как ил в параллельно великому Борисфену текущей мёртвой Почайне. Казалось, куда ей, исчезнувшей навсегда, с впадающим в море в величии состязаться. Тот несёт воды, как нёс, впадает, как и впадал, а она? Мёртвого прошлого отголосок! Не несёт, не течёт, не впадает.

– Гляди-ка, гляди! – Ему, выходящему из анфилады дворца.

– Анфилада!

– В ней ни смысла, ни лада.

– Анфилада!

– Не надо!

– Почему?

– Сегодня не надо.

Он идёт, минуя двор за двором. Целая улица-анфилада. Шум за спиной, оглянулся: за ним продвигаются, по пути вширь и ввысь вырастая. Он от них, они, вырастая, за ним. Карабкается на дрова, те под ним осыпаются. Зовут его как-то иначе, он бессильно пытается вспомнить, времени нет, надо бежать, надо, цепляясь за гладкую стену, без трещин-зазубрин, перемахнуть, убежать, скрыться, исчезнуть. Те не дремлют, вырастая быстрей, чем он убегает. Вырастают, над ним нависают. Оглянулся: узнал бабушку, деда узнал.

Всё. Чёрные воды сомкнулись и понесли его, анфиладу дворов, вечный город и город вечности, дома жёлто-кирпичные, Борисфен, Иордан и Почайну.

Остатки самолёта искали и не нашли. Может, не слишком искали? Дорого. И к чему? Отыщут – будет морока, останки погибших, родные, гробы.

Если б живые, а так? Чем Чёрное море кладбища хуже?

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: