Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Фоно сидел у окна, наблюдая, как на карнизе соседнего дома тает сосулька. Таяла медленно и только днём. Ночью возвращалась зима, и сосулька сил набиралась, чтобы выстоять днём, не исчезнуть. Он сидел за партой один: Кузмин Михаил – классные имя-фамилия, даже такой дурак, как Комар, не переврёт – сидел дома и чаем с лимоном горло лечил. Подумал про Комара – тут как тут зажужжал, загудел, объявился: «Скажи нам, Кафа… Э-э-э, Кава… – С первого раза Комар его фамилию ещё ни разу не сумел произнести, – скажи нам, Кавафис, как определял симфонизм академик Асафьев?» И чего, дурак, привязался? До сих пор не понял, что подловить его невозможно: если услышал хоть раз, обязательно повторит. Стукнув крышкой – Комара это бесило – медленно, класс веселя, отчеканил, разводя слова друг от друга подальше:

– Академик Асафьев писал, – здесь он запнулся, но тут же припомнив, продолжил, – симфонизм есть раскрытие замысла с помощью последовательного, целеустремлённого музыкального развития, включающего противоборство и качественное, – здесь он взвизгнул, имитируя Комара, – преобразование тем и тематических, – глядя прямо, проникновенно на Комара, словно не издевается, а любуется, повторил, – тематических элементов.

– Спасибо. Садись.

Стукнув крышкой, сел, ожидая от Кузмина Михаила услышать «ну, ты даёшь». Того, увы, не было, и Комар, постучав костяшкой пальца по парте, продолжал урок, который все ненавидели. Назывался урок теория музыки. Фоно, хотя играть опять полюбил, но ходить в музыкальную школу, особенно на урок Комара было мучением.

Сел. Посмотрел на сосульку. Комар зудел мерзко, монотонно и бесконечно. Быстро-быстро частил, не давясь, глотая слова, тремоло, насилуя единую ноту. «Симфония, от греческого слова созвучие, – музыкальный жанр крупной концептуальной формы фундаментального мировоззренческого содержания… Создателем классической формы симфонии считается Гайдн, значительный вклад в её развитие внесли...»

На Гайдне осторожно, чтобы Комар не заметил, вытащил из портфеля книжку с вырванными листами и без обложки, положил её на колени, подперев рукой щёку, изображая, что без зудения ему не прожить. Книжку случайно увидел в щели у водосточной трубы на школьном дворе. Ясный пень, кто-то заныкал: придёт, руку протянет. Как протянет, так и оттянет. Нечего листы выдирать. Ещё пытался зудение уловлять, но на Берлиозе от Комара отключился. Теперь только понял, почему повырывали листы. Таких картинок не видел он сроду. В учебнике истории Венеру Милосскую и Давида печатали до половины. То, что у Венеры вверху, чёрт с вами, любуйтесь. Но то, что ниже: ни-ни. В их классе в учебниках было пририсовано всё, чего не хватало.

Оказалось, книга была об искусстве. На первых страницах речь шла о вазах, что на этих вазах творилось, ему и не снилось. Да что там ему. Даже Кузмин Михаил, этого дела знаток, такого в жизни не видел. На красноватом фоне чёрные худые мужчины с длиннющими гонялись за девками и пацанами, а когда догоняли, приключалось то, что было на особой картинке большого формата, чтобы во всех подробностях каждый мог разобрать. На одной была даже коза, с ней длиннющим мужик делал то, что раньше с девками и пацанами.

Было понятно, почему половину картинок повыдирали и почему заныкали за трубой. Куда с ней пойдёшь? Если дома найдут? При входе в школу нередко проверяли портфели: открывай, показывай, что несёшь, нет ли там лишнего. Всю перемену, спрятав книжку в портфель, проторчал он за партой. Куда такой он пойдёт? Пиджак короток – не спасает. Следующий – снова урок Комара, книжку до конца пролистает.

Домой возвращался, когда было темно. Шёл, и фонари, жёлто-зелёным старушечьим светом от него отрывая, размазывали тени по стенам и по заборам, те, на мгновение вздрогнув, плясали, словно голые на картинках из книги. И он вместе с тенями плясал и гонялся, такое там вытворяя под зудение Комара, чего никто ни в школе, ни во дворе не мог и представить.

Помпеи, Везувий, вулкан, извержение. Ну, вулкан. Ну, Везувий. Но кто мог подумать, что они там, на стенах в Помпеях своих рисовали такое! Дядьки и тётки, каждая с каждым! Да что там Помпеи! Что дядьки с дядьками и пацанами, это он знал, хоть и видел впервые. Но тётки с тётками! Написано: античный краснофигурный сосуд керамический. Сосуд, значит, в него наливали. Краснофигурный тоже понятно. На чёрном фоне – обе фигуры, две тётки, не красные, а так красноватые. Одна другой что-то там делает.

На другом сосуде бородатый стоит на коленях, а перед ним пацанёнок, ноги на плечи бородатому положив, руками его обхватил, и тот суёт ему в попу. Молодому не больно, вроде бы улыбается, а бородатому не противно.

Фонарь оторвал от него безбородую тень, и, проходя мимо забора, он видит себя: улыбается, ноги на плечи задрал, и ему, как любит говорить Кузмин Михаил, это по кайфу. А над ним – голый Комар, схватил его, мнёт и противно зудит, мокрым в попе елозит, не попадая: «Скажи нам Кафа… Э-э-э, Кава… Скажи нам, Кавафис…»

Вечером, после ужина ему меряют температуру, и, хоть она чуть выше обычной, дают аспирин. Смотрят горло – да повернись же к свету, что за ребёнок! – ложкой прижимают язык, так что тянет на рвоту, и, хоть покраснения нет, велят выпить чаю с лимоном. Наконец отпускают, отправляют в кровать: никаких книг, свет выключить, утром решим, идти в школу или вызвать врача. Не идти в школу он вовсе не против. Только врач ни к чему. Ложится с фонариком под одеялом, сходя с ума от картинок, он извивается, тени – откуда только взялись – вместе с ним змеятся по стенам и потолку. Наконец, обессилев, он засыпает, продолжая рассматривать картинки во сне, извиваясь, и ему в подражание серо-зелёные болотные тени змеятся.

Снится картинка. Под ней слова непонятные. Тантрический ритуал, какая-то нижняя чакра. Спросить бы. Кого? Кузмин Михаил об этом знает, сколько он сам. Комара? Тот о музыке знает всё, только зудит очень мерзко. Во сне слова исчезают. Лысый, пузатый дядька медленно раздевается, снимает трусы, с тётки сдвигает зелёное одеяло и мнёт ей огромные дойки, как говорит Кузмин Михаил, а потом, одной рукой себе поправляя, другой тётке ноги толстые раздвигая, суёт. И тётка, руками обхватывая его толстый зад, улыбается блаженно, настоящая идиотка. Его тошнит. Открывает глаза. Глубже воздух вдыхает. Тошнота отпускает. Делает вдох, другой, засыпает, и в сон вслед за таинственной чакрой приходит богиня, о которой было написано: бледная.

Бледная? Почему? Фиг его знает. Совсем не бледная – ярко-жёлтая, а фон – тёмно-зелёный. Сидит, ноги расставив, чтобы всем всё было видно. Но главное, на картинке совсем не богиня. Не жёлтый, как Комар говорит, играет первую скрипку, а красный, даже не красный – кирпичный. А кирпичом что угодно можно нарисовать на асфальте. В руках у богини набухшие, выкрашены как раз кирпичом. Один вот-вот между ног богине залезет, потом – рассказывал Кузмин Михаил – задрожит (это он понимал) и кончит (это не понимал, но спросить не решался, боясь наткнуться на «детский сад» Кузмина Михаила).

Опять тошнит. Опять просыпается, и, отдышавшись, вновь засыпает. Ночь впереди. Жарко. Во сне сбрасывает одеяло и вслед за ним валится в пропасть. Долетев, слегка разгибается, в мокрые стены упираясь локтями, головой – в потолок. Мокро, холодно и воняет: влажной землёй, зеленью пожелтевшей, зелёными жабами. Знает: надо идти, назад нет дороги. Откуда знает? Знает, и всё. Идёт, тащится, сгибается и ползёт. И вот, свет впереди, бледно-зелёный, мерцающий, замечает: кто-то идёт, ползёт впереди. Ещё мгновение – позади дыхание ощущает. Один впереди, другой позади. И он посередине.

Всё длится долго, кажется, бесконечно. Лиц не видит, ни того, кто впереди, ни того, кто ему дышит в спину. Не видит, но знает: впереди голый Кузмин безбородый пацан Михаил, а сзади – бородатый голый зудящий Комар волосатый. От того, что делает он, от того, что делают с ним, долго мучительно рвёт.

Открыв глаза, видит, что утро. Сперва дышит с трудом, потом легче, вольней. Над ним суетятся. Кладут на лоб мокрую тряпку. Термометр. Появляется врач, похожая на жёлтого цвета богиню. Снова тошнит. Та его щупает. Его вырывает. Потом отстаёт. Становится легче. Богиня пишет рецепты. На неделю от школы освобождение. Полегчало. Неделя. Без школы. Будет дома один. Щупает под матрасом заветную книжку. Неделю! Сладкую, как повторяет часто не к месту зудящий Комар, словно грех! Вздыхает, глубоко, тяжело. Как бы не подумали, что ему хорошо, про школу не передумали.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: