Михаил Ковсан
РоманНовая редакция
На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал
Оглавление 44. Часть третья. 4. Кольцо с хризолитом. 45. Часть третья. 5. Сухие кости. 46. Часть третья. 6. Воистину воскрес! Часть третья. 5. Сухие кости.
Как-то через год после вселенского горя дед вернулся с работы, напевая, что было признаком скверным, «Марусечку». Сегодня представляли нового главврача. Прежний, товарищ с довоенных лет и по фронтовому госпиталю, в одночасье был изгнан. Ничего хорошего сегодняшний день не сулил. Песенка, до финала не добираясь, крутилась на известных деду словах. Вытерев от супа и от «Марусечки» рот – бумажных не признавал, и Настя, чертыхаясь, салфетки стирала – подперев голову, со стола не вставая, смотрел на неё: не спрашиваешь? не интересно? может, уже сообщили? Надеялась: пронесёт, назначат кого-нибудь из своих, в крайнем случае, хоть и чужого, но – человека. – Ну и кого? – Никого. – Всё-таки? – Из блядей. Накануне было несколько версий. Оказалось: самая скверная. Пристроили выработавшую ресурс любовницу очень большого начальства. Когда-то в юности та училась чему-то почти медицинскому. Спустили команду: пристроить, чтобы другим, на её место идущим, было не жалко зря прожитой жизни. Пристроили. Не впустую. Как-то увидела, и та показалась постаревшей толстовской Элен, красивой по авторскому определению тяжёлой русской пышною красотой. Добавила от себя: жлобоватой. – Ладно тебе. Может ещё обойдётся. – Обойдётся? Ты хоть знаешь, как эту… зовут? – Какое имеет значение? – Какое? Марусечка! – Дед взорвался фальшивой, неуёмной, истерической бодростью, подхватил, закружил, рукой задел люстру, и та бешено расшвыряла по стенам, полу и потолку кривоватые блики: того гляди в окно камнем швырнут, и в него, на паркет роняя слюну, запрыгнет собака.
Моя Марусечка, танцуют все кругом, Моя Марусечка, попляшем мы с тобой. Моя Марусечка, а жить так хочется, И как приятно, хорошо мне танцевать с тобой вдвоём.
Слухи о погромах становились настойчивей. Настя с рынка их приносила, сообщала шёпотом, по привычке скрывая от внука, которого считала ребёнком. Одни знакомые говорили, всё это глупость, не те времена. Другие им возражали: для погромов времена всегда подходящие. Третьи считали, что слухи распространяет гебуха, затрудняясь ответить, зачем ей это надо. Четвёртые возражали, что теперь правит не партия, а чекисты, им это надо, чтобы свою власть укрепить. Пятые, совсем сумасшедшие – их появилось немало – твердили: Марс не попустит. На что шестые им замечали, что Марс – это да, но есть и другие. Ждала, когда внук проснётся и скажет: «Поехали». Не дождалась. Он был занят учёбой, работой в лаборатории у одного из дедовых учеников, быстрыми любовями между делом. Некогда спокойная лаборатория после Чернобыля мониторила воду, он ездил брать пробы. Этого ученика она не видела много лет. Последний раз – когда тот был студентом. Пришёл к ним вскоре после дедова возвращения. Круглолицый, румяный. Дед его по-украински парубком называл. Ел медленно и степенно, не слишком привычный к супнице, крахмальным салфеткам, серебряным ложкам. Она ему, отнекивания игнорируя, подкладывала, и парубок, смиряя рвущийся из узды аппетит, благодарил, направляя на вилку убегающие куски. Спросила, откуда? Оказалось, недалеко, из Сулимовки, деревни, забытой Богом, а некогда знаменитой. – Что вы делали раньше? От еды размякнув и осмелев, перешёл на сподручный язык: – Хвосты крутыв коровам. С тех пор из их лексикона исчезли коровы. Их место заняли коровы, которыми однажды гостя маленький жрец огорошил. Ехать ей не хотелось. Но дело не в ней. Не выдержав, решила поговорить. Как начать? Как вытянуть слово? В отличие от деда, не умевшего держать язык за зубами, внук был до немоты молчалив. В деде до последнего часа жила жажда поступка, безнадёжного и безумного. Но время! Оно кого угодно сделает осторожным. Поступок поступком, но жизнь-то одна. Семья, дети, работа. Шушенское считала несомненным поступком. Он так не считал. Поступок? Постыдное бегство! А внук? В нём живёт жажда поступка? Не знала. Всё знала о нём, ребёнке. Ничего не знала о выросшем. Отъезд – это поступок? Может быть, бегство? Решила одно: непременно, как можно скорей должна поговорить. Со слухов начать? Скажет: глупость, для того распускают, чтобы, испугавшись, сбежали. Решила начать с анекдота. Мол, вчера рассказали. Встречаются два еврея. Беседуют. Третий подходит и говорит: «Не знаю, о чём вы, а ехать надо». Не улыбнулся. Он торопился. Надевая пальто, обернулся: «Не знаю о чём ты. Но – собирайся». Понимала: внуку ничего здесь не светит. Она? Что значит её персональное неуклюжее бытие. Она отрезала поколения предков, оставляя их, как и деда, одних без присмотра. Тем немногим, кто спрашивал, отвечала, улыбаясь горько-лукаво: «Не почему, а зачем». Выбора не было. Но кому, с ярмарки возвращаясь, охота в чужой дом отправляться? Было бы легче, если можно было бы деда забрать. Пусть не сразу. Потом. Прочитала о безумной идее. В конце света восстанут мёртвые во плоти. Какими были, такими восстанут. Только те, кто похоронены в Святой земле, восстанут сразу, без мук, без страданий. Издалека будут с муками пробираться где-то там, под землёй. По тоннелям: тесно и сыро. Такой вот безумный материализм. Посмеялась. Но зерно не на камень упало. Что зерну остаётся? Одно: прорасти. Незадолго до того, как слегла, решила поговорить со знающим человеком. Не о возрождении мёртвых. Хоть и хотелось – стеснялась. О возвращении. Словечко мерзкое – про себя улыбнулась: научилась от деда-гурмана. Натыкаясь на слово, его про-из-но-сил. Потрясёт – и вдыхает, букетом любуясь, пробуя на язык. Подденет, повертит, на место положит, вернётся, отыщет, и, вывернув, вдохнёт, наслаждаясь. Оседлав телефон, добралась. Один из немногих говорящий по-русски и не заумно – человеческим языком. Коротко, внятно всё изложила. Ответил чётко и ясно. Переносят могилы, когда угрожает опасность: размывают подземные воды или – вандалы. Он понимает, у самого остались родные могилы, но переносить прах не считает возможным. Её право поступить, как сочтёт нужным. Препятствий с захоронением быть не должно. Кремация? Запрещена однозначно. Её дело верить, не верить, он объяснит почему. И рассказал – стилем деда напомнив – о возрожденье из мёртвых. Напоследок кивнула: мол, поняла. Окончательно тогда не решила. А потом… Вспомнила диалог деда с кем-то забытым. Не диалог даже – обрывок: – Вы всё время о мёртвых, никогда – о живых. – Жизнь – состояние временное. Смерть – постоянное. На старой, довоенной квартире, где они, несмотря на скверные – дед говорил: неоперабельные – времена прожили самые лучшие годы, она из подручных средств создавала то, что могло сойти за уют. Только одно раздражало: в большой комнате – дед гостиной её величал – на обоях два огромных пятна. Обои выцвели, пятна с дореволюционных времён цвет сохранили. Поменять? Пойди добудь. Повесить, как прежде, портреты предков? Но с их предков не писали портреты. Хорошо, если фотографии сохранились. С фотографий сборы и начала. Куда собиралась? Формула отъезда – сперва говорила: бегства – менялась, пока не сложилась. В провинцию. На край света. В центр мироздания. Поначалу мало что было по нраву: иная страна и климат иной, всё необычно и непривычно. Но – сама удивлялась – раздражения не вызывало. Напротив, вызывало странное чувство, словно вернулась в места, давно позабытые, погружаешься в воду, та выталкивает на поверхность. Одно раздражало порою до бешенства. Восточная музыка. Конечно, пусть каждый слушает то, что по вкусу. Но часто врубали с громкостью дикой, объявляя граду и миру о своих музыкальных пристрастиях. Как назло, на восточный музыкальный кошмар натыкалась повсюду. Как говаривал в детстве Фоно, поглаживая укус: – Комары меня любят. – За что? – ехидничал дед. – За то, что пью молоко. На это возразить было нечего. Музыкальный кошмар им и до войны пришлось пережить. Улица была чересчур музыкальной, особенно в пьяные праздники, других, впрочем, и не было. Она терпела, с трудом деда удерживая, чтобы не ринулся пьяный хор усмирять. А те о себе заявляли раз от разу всё громче и всё пьяней. Дед деда в Новороссию из восточной Польши пришёл. И хоть сам он в Польше никогда не бывал, но питал к ней окрашенный странным, неведомо откуда взявшимся ностальгическим чувством живой интерес. С гадливым чувством читал в «Правде» речь Гитлера:
Польша – государство, построенное на костях русских и немецких солдат и не имеющее никакого права на существование. Это уродливое порождение Версальского договора никогда не восстанет из праха. Это вам гарантируют две великие державы на востоке Европы.
Сипло, надтреснуто хрустнуло – кровать? позвоночник? Эпилог с прологом поменялись местами. Скрипнула дверь, взвизгнули тормоза, пламя свечи задрожало. Подстёгивала, пришпоривала уставшую память, чтобы та ей жизни крошку малую даровала. Пыталась – кое-что получилось. Слова, лица, события, словно сухие кости в пророческом озарении, вздрогнули, прах отрясая, оделись плотью, как дерево клейкими листьями. Жрец-изгнанник – кто же ещё? – возвращал ей желание жить. Что есть жизнь, если не память? Слова, лица, события, Господь их долго таил, но Судный день наступил, дверь Тайного тайных, скрипнув, открылась, в мир живых возвращая, и они, словно воды в иссохшей от зноя бессмертья пустыне, хлынули вдруг и внезапно, мир затопляя, облёкшись плотью, кости сухие. Душа расцвела, словно дерево, корни которого, страдая, сквозь засохшую вечность к воде дотянулись. Душа ожила, встрепенулась, светлой бабочкой на светло-зелёном лугу заплясала. Вода прибывала. Река разлилась. Земля набухала, превращаясь в болото, в котором появились лягушки, всякая нежить. И душа страхом мгновенно набухла. Тянет руки, голову поднимая, видит высокого старика: белые волосы, белая борода, белое одеяние. Судный день. Только научилась ходить, переваливаясь по-утиному. Белый старик – её дед. Ходит от дома к дому с ящиком, полным стёкол, в которых отражается солнце, танцующее, поющее, звенящее разноцветно. Оставшийся пятачок, на котором, промокнув до нитки, до костей оскудев, хоронилась, под воду ушёл. Болото чавкнуло, тёмно-зелёная жижа её поглотила.
Река, встав на дыбы водопадом, обрушилась с грохотом, закипела, просквозила в пространстве и успокоилась. Утренний свет, небеса озаряя, неудержимо вверх устремился, достигнув вершины, зависнув на миг, звёздно-лунным холодным бенгальским огнём на землю пролился. Так шампанское в новогоднюю ночь вскипало, пенилось, опадало, весело, возбуждённо, тревожно. Успей загадать желание: звезда вспыхнула – и погасла.
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года, оформите подписку или купите номер:
Оглавление 44. Часть третья. 4. Кольцо с хризолитом. 45. Часть третья. 5. Сухие кости. 46. Часть третья. 6. Воистину воскрес! |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||||||||||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|