Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Впервые разглядев свой будущий монастырь, поражённый вытянувшимся в пространстве мгновением, Фоно мучительно вспоминал, где и когда раньше видел его. Во сне? Наяву? Пытался остановить движущуюся картину: подобно посланцам Господа по лестнице Иакова, восходили-и-нисходили, из зелени вырезываясь, жемчужного цвета постройки.

Память блуждала в потёмках, вспыхивало свечение, холодное, притягивающее необычной, нездешней, неземной красотой. С огромной силой могучий магнит тянул склон горы, монастырь, вросший накрепко в бурую землю. Отстранился, словно в музее, пытаясь вспомнить, понять, разгадать. Вдруг жемчужным свечением пронеслось: Эль Греко, Толедо. Там светло-жемчужный, холодного свечения Грек жил долго, в конце жизни увидев снизу вверх крутыми улицами в небо воспаряющий город.

Подобно Дельфийскому храму, монастырь приютился на склоне горы. Кельи под черепичной, рыжеватой от времени крышей были внизу. Здесь же, выстроившись в параллельный главному ряд, хозяйственные постройки, над ними невысокая колокольня – горный воздух на многие километры разносил перезвон. Из зелёного в голубизну прорастая, самых немощных церковь ввысь поднимала, приближая к низким, крест в туман обнимающим небесам.

Спускаться по широкой тропе, причудливым росчерком соединяющей небо и землю, после молитвы на трапезу было легко. Говорили, что формой тропа похожа на вопросительный знак с точкой в самом низу. Кто это мог доказать? Сверху не видно, снизу не разглядеть.

Где бы ни был, Эль Греко всюду искал. Точкой отсчёта художника был Христос. Краеугольный камень исторической памяти обретя, двинулся вперёд и назад: к апостолам, богословам, к образам Библии, и, что оказалось ещё одним откровением, к Иоанну Предтече. За Иоанном – бурое небо, холмы, холодный жемчужный мерцающий свет, который, прорываясь сквозь тяжёлые тучи, смиренно освещает лицо, фигуру аскета, крест тростниковый, остриём в небеса устремлённый. Иоанн – изнемогшая мощь – сам подобен кресту между землёю и небом.

Видел его идущим снизу вверх, то ли к церкви по монастырю поднимался, то ли в Толедо в небеса восходил: Иоанн сын Захарии, жреца, и Елисаветы, обоих Ааронова рода. Поздравить Елисавету с рождением сына в Эйн-Керем пришла Мария, беременная Иисусом, которого через шесть месяцев родила.

Внизу, в долине черепичные крыши рвутся из зелёного морока. Из окна его кельи Эйн-Керем, Виноградный источник, как на ладони. На месте рожденья Иоанна францисканцами выстроен монастырь. Неподалеку ещё один росток древа Франциска Ассизского – Notre Dame de Sion, основанный Альфонсом Ратисбоном, крещёным евреем. Дня три пути отсюда – Кумран.

Иоанн был похож на Учителя Справедливости. Или иначе: духовный вождь кумранской общины был похож на Предтечу. Оба призывали удалиться в пустыню, стать отшельниками, аскетами. Таким и был он, Креститель: длинные волосы, борода, власяница верблюжья, посох, пустыня, акриды, пещера в жёлто-коричневой бесконечности.

Вспомнил, дед его и маленького жреца сводил в музей с длинным названием, которое дед, как это часто бывало, начисто игнорировал, называя украинской фамилией его основателей. Подвёл к иконе, проделавшей длинный путь во времени и пространстве: с четвёртого века из Синайского монастыря Елены святой через Одессу и Петербург в век нынешний, в музей имени украинской фамилии. На иконе греческий, тогда им не читаемый текст, который прочёл в переводе: «Вот Агнец Божий, который на себя грех мира берёт». Измождённый старческий лик: длинное вытянутое лицо, длинные волосы, длинная борода. И дед, говорящий им, почему-то к нему обращаясь: «Фоно! Это икона Иоанна Предтечи, крестившего Иисуса Христа в Иордане».

Через много лет увидел и Иордан, и пустыню, где отшельничал Иоанн. Тогда же узнал: Рождество Иоанна, солярные черты обретя и слившись с культом летнего бога Купалы, словно в издевательство над аскетом, о котором молва утверждала, что он женщину не познал, превратился в праздник языческой плоти. Купала? Народная всемогущая этимология ничтоже сумняшеся порешила: Предтеча купал Иисуса.

Монастырей, как известно, без легенд не бывает. Одни верят в них истово: быль – не легенда. Другие скептичны: кто знает, проверить-то как? Третьи, Фоно среди них, полагают, было ли, не было, вовсе не важно. Коль родилась Афродита, за пеной морской остановки не будет.

Главной здешней легендой была встреча двух матерей, отдыхавших под дубом. Заросли мимозы, журчащий источник. Вода пробивается сквозь мягкие известковые скалы, и, озерцо образуя, падает метров с двух, течёт между камней, окрашивая их зелёным мхом, в знойные дни высыхающим и обретающим коричневатый оттенок. Рассказ, как оленьи рога, ветвится, на версии расщепляясь. Матери-кузины Мария и Елисавета были во всех непременно: и у человекобога с предтечей должны матери быть, не для того, чтобы родить – чтобы любить.

В первый день Пасхи, поднявшись к заутрене, запаздывая и торопясь, поднимался в церковь, наверх. Миновав колокольню, шёл вдоль кустов. Ветви мимозы пахли жёлтой утренней свежестью и, о садовых ножницах позабыв, желали прохожего зацепить, словно игривая собачонка, норовящая куснуть, ухватить. В другой раз, может, остановился бы на мгновение взглянуть на долину, играющую красками, вдохнуть дурманящий аромат. Но времени не было, и, укоряя себя: снова проспал, торопился. Почти дошёл, точней, почти добежал. Доносилось: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ».

Торопился – и зацепился. Зацепился – споткнулся. Зацепился за ветку, коварно искусителем-змеем выползшую на дорогу. Споткнулся – и растянулся. Растянулся – кожу на ноге разодрал. Встал, хромая, шагнул. Охнув, коварные ветки перебирая, боль за собой таща, до скамейки доковылял. Крови не было, боль не отпускала. Никого вокруг. Надо дождаться, когда, помолившись, братья будут спускаться трапезничать. Обидно, почти успел, почти добежал. Почти – словечко малое, неприметное, но ехидное, многозначное.

Солнце уже припекало. Безлюдно. По дороге, огибающей монастырь, беззвучно несутся машины. В кустах жужжит, шуршит и гудит. Время, с ним вместе споткнувшись, устало остановилось, под шелестение ветерка задремало. Это ж надо, на ровном месте споткнуться! Споткнуться – почти добежав. В том-то и дело: почти! Не слово – пробел, закорючка, зазор. Малое, не заметное, но коварное. Мал сатана, да козни его велики. Не козни, но – ковы.

Кто он, библейский сатан? Обвинитель! Персонаж, который, едва появившись, скрывается, исчезает. А что сатана, которая по дороге из Ветхого завета не только пол изменила, но и роль свою в мире, попутно обрастая поклонниками-синонимами: дьяволом в греческом, чёртом в немецком? Вот, этот греческий дьявол предлагает одному еврею превратить камни в хлеба, броситься вниз с Храма, предлагает власть над всеми царствами мира, взамен требуя одного – ему, дьяволу, поклониться. Но у образованного еврея, как водится, на всё есть ответ, и не просто так, от себя – из Писания! Какой дьявол устоит перед этим? Вот и этот уходит со сцены, его место ангелы занимают.

Но так просто его не прогонишь! Тем более, если эпоха попалась такая, что оближешь даже грязные пальчики. Возрождение! Ренессанс! Вот тогда Сатана-Дьявол-Люцифер и сделал карьеру. Великому флорентийцу огромное от Диаболло исполать. Поэт первопричину зла поместил, в пародийные одежды её облачив, в глубине ада в лёд вмёрзшим по грудь.

В книге Иова сатан – провокатор масштаба космического, спровоцировавший Господа Бога подвергнуть испытаниям непорочного Иова. Вот начало карьеры! Данте, за ним вслед и другие хорошо потрудились для реабилитации провокатора.

А вот евреи после Иова достойного места ему не нашли. У них он, театрально-киношным языком рассуждая, звезда разве что мюзикла, роль, может, и яркая, но плана второго.

Для христианства Сатана-Дьявол-Люцифер – олицетворение зла. Для иудаизма – преграда к добру. Дьявольская разница, согласитесь.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: