Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

С рассветом он возвращается в этот мир. Молится и, съев и выпив последнее, торопится в путь. Идти не легко. Кажется, его провожают слова, растущие на деревьях. Если рты пересохли, не в силах вымолвить, может, Господь и впрямь деревьям их отдаёт? Разве слова доносятся из римского лагеря? Это вой дикий, шакалий. Разве слова, а не скрежет металла? Разве слова, а не глухой, утопающий звук, когда копьё вонзается в кожу щита? А может, сбывается пророчество Иеремии, жреца и пророка, может, теперь слова не нужны? Вместо них – грохот и скрежет? Может, слово отнято у человека и отдано дереву, которое не предаст, не убьёт? Кому как не ему, стойкому, сильному и прекрасному, обладать даром Господним, которым со времён Вавилонского дерзновения человек владеть не умеет. Отряхнувшись от страшных мыслей, он продолжает путь по горной тропе, слово спасая, направляясь туда, где жреца ожидают.

Здесь всегда его ждут. Не то чтобы рады. Слово не то. А другого нет под рукой. Может, нет вообще.

– Что ж, мудрость не велика: ночью все звуки слышней, все боли больней.

Что на такое ответишь? Они сидели у открытой балконной двери, между ними была темнота, на которую время от времени луна покушалась. Заглянул, дела переделав, если что, все знают, где отыскать. Как всегда, обязанность первой фразы лежала на старшем, который то ли проснулся, то ли очнулся и с места в карьер властно потащил по сужающемуся коридору, обратившемуся в тоннель, по которому пришлось не идти, согнувшись, врастая в себя, но, опустившись на четвереньки, ползти на коленях в надежде добраться, достичь, доползти, на ноги встать, плечи расправить, вдохнуть полной грудью живой сапфировый свет.

– В юности, когда тело с душой жиром не обросли, сходишь с ума от несправедливости: за что меня, меня – не кого-то, Бог страданием покарал. Не ведает юная нежная глупость: не покарал – одарил.

Что на такое ответишь? Возразить? Обнаружить юную нежную глупость?

– Вы хотели мне возразить. Не нашлись. Возразите позже. Через, скажем, полвека. Я подожду.

Темнота скрыла улыбку. Не вымученную – настоящую. Говорить и улыбаться его собеседнику было нетрудно. Как он в таких случаях отвечал: «Мне трудно одно, извините за откровенность, жить продолжать». Его сердце, удивляя, работало. Шансы, что сыщется донор, таяли с каждым днём. Уверенности, что это спасёт, не было тоже.

– Рабби Акива сказал, удивляя: «Возлюблены страдания». Утверждал, что Господь избранных страданием награждает. Обычному человеку свойственно страдания избегать. Но есть и другая порода – Божьи избранники. Господь избранных избирает! Замкнутый круг. Как в него втиснуться? Ни двери, ни ворот – малая щель земная, тоннель, по которому избранный навстречу воле Господней идёт, сгибается в три погибели, на четвереньках ползёт. Может, главное в том, что страдание есть сама жизнь.

На мгновение замолчал. Закашлялся. И снова, с трудом вдохнув, продолжал.

– Если избран, то, голос Господень услышав, даже нож на сына своего занесёт. Ангел руку перехватил? Нож на ягнёнка направил? Это дело Господне. Человек своё дело сделал. Как это жертвоприношения не было? Авраам Исаака в жертву принёс! Оба знали: принёс! Человек принёс. Бог руку отвёл. Каждый – своё.

Подумал: рассказать бы Фоно. Что ответит со своей крытой золотом колокольни? «Возлюблены страдания»? Что по этому поводу думает Византия? Нет страдания, откуда состраданию взяться? Нет сострадания – нет и любви, значит, нет ничего? Довольно. Мало ли до чего можно додуматься в тёмную ночь. Сострадая ему, луна выползла из-за туч. Медленно. Неохотно. Осветила столик. Пустой. Только жёлтый лимон одинокий. И зелёная веточка лавра в баночке из-под сока.

Из балконной двери выкипал чёрный пронзительный холод. Вгляделся: ошарашившему его собеседнику было не зябко. Подумал: хорошо, если б позвали, а то с возлюбленными страданиями очень уж не уютно. Однако ночь выдалась тихой, спокойной. Все спали, от чужих глаз надёжно укрытые темнотой, сквозь которую – привидится ведь такое – Севилья, собор, на паперти гробик с ребёнком, снежный запах белых цветов, девица, восстань, в руках белые розы.

Первое свидание будущей матери своего сына назначил на маленькой площади у огромного магазина, построенного на месте монастыря, от которого оставили арку, на ней в металле прорезаны буквы на арамейском: Девица, восстань.

– Нет, больше не будем о грустном. Давайте, пусть не о весёлом – о светлом. – В лунном свете улыбка едва видима, еле заметна. Мелькнуло: видимая сторона улыбки. – Помните? Швеция. Младший Тарковский. Кино. Ракеты запущены, конец света назначен. Чем пожертвовать? Имуществом, жизнью? Такие, как Каин – не обязательно братоубийцы – принесут пустячок. Их большинство. Вот, если бы чудо свершилось, и меня бы спасли… – Закашлялся, словно поперхнулся глотком лунного света. – Если бы… Об Авеле, в жертву себя приносящем… Написал… Не только собой жертвует Авель! И братом он жертвует, обрекая того на каинов знак, на лбу гордом отметину. А может, и не на лбу. Ничего не меняет. Главное – каинов знак. Белый Каин с чёрной отметиной. Dixi.

На этой, навсегда застывшей в его памяти фразой, вышла луна на мгновение пронзительно их осветив.

Его вызвали – в свет тихий, голубоватый, в страдания. Через пару часов, от всего отряхнувшись, стремительно вышел, словно ночное радение влило новые силы, вышел в раннее свежее утро, как всегда, не оглянувшись на слова пророка Исаии, встречавшие-провожавшие у выхода-входа:

 

Я творю речение уст:

Мир, мир – далёкому, близкому, – сказал Господь, – Я его исцелю.

 

Стоял в прихожей у зеркала, смотрел внимательно, словно надеясь, что оно может польстить. Всматривался, будто вымаливая прощение. Но зеркало льстить не желало. Плоский нос, неуклюже прилепленный подбородок, уши, вмятые в череп, маленькие глаза прикрывает нависающий лоб, губы – бледной полоской. Не красавец. Спать не хотелось. Решил позавтракать в городе, в холодильнике было пусто. Соображая, куда в ранний час можно податься, поздоровался со старушкой-соседкой, которая с каждым годом становилась ниже и уже, а кепчонки мальчишечьи, разноцветные на её голове цветастей и больше. Потом наткнулся на местного сумасшедшего, говорили, некогда профессора теологии. Тот шёл, улыбаясь виноватой полуулыбкой, прося прощенье за то, что ненароком – так уж случилось – встречному подвернулся. Серенький пиджачишко, в холод – пальтишко. Глубоко посаженные глаза почти не видны: даже великому писателю о таком человеке сказать было бы нечего.

Машину не взял. Решил заглянуть в кафе возле парка, авось, открыто, и худо-бедно покормят. Было открыто. Встретил плакат: «Будь собой, так как роли другие давно уже заняты». Кроме него в кафе не было ни души. Где-то там, за кулисами, в недрах раздавались приглушённые звуки, вселяя надежду, на что неизвестно. Сегодня он был терпелив, и в награду дождался омлета и булочки с кофе. Молчаливая официантка, небрежно скользнув опытным взглядом, удалилась продолжать прерванный этим невзрачным – чёрт его так рано принес – разговор. Права: не красавец. Он с ней согласен. Но испортила настроение явно не этим. Тогда чем? Отхлебнул скверный кофе, очень похожа на мать его мальчика.

Ни смеяться, ни, что самое страшное, плакать та не умела. Вместо смеха кривовато хихикала. Вместо плача шипела. Перед ней за собой вины он не знал, разве что во сне называл именем той, вечно летящей над морем. Не это было причиной. А что? Важна ли причина, коль следствие столь очевидно?

Вышел на улицу, свернул в парк. Кадры, снятые дрожащей рукой пьяного оператора: дорога, обрыв над морем, извивающиеся лианы, в волнах белые точки ромашек на мокро-зелёном – её купальная шапочка.

Что-то, всасывая, его потянуло. Болото? Тоннель? Сгорбившись, потащился до ближайшей скамейки, сесть, отдышаться, выскочить из болота, выбраться на свет из тоннеля. Навстречу шёл парень возраста сына. Коса. Очки в пол-лица. На майке мелкий весёлый бесёнок, милые рожки, в руке у славного сатанёнка Посейдонов трезубец. Джинсы сползают. Остановился:

– Может, вам помощь нужна?

Сделал усилие. Улыбнулся. Отрицательно мотнул головой:

– Спасибо. Со мной всё в порядке.

Хотел добавить: малыш, но постеснялся. Смотрел ему вслед. Когда, унося бесёнка, рожки, трезубец, тот скрылся, голову повернул. Лианы с лучами солнца играли, ныряя, как шапочка – на зелёном ромашки – в траву и взмывая в голубизну.

Всплыл любимый Главным стих Иеремии. Так часто его повторял, что, лишь начинал, стоящие рядом подхватывали: «Господь Всемогущий праведника испытывает, видит почки и сердце…»

Почки и сердце… Стих длился, звучал, но видение его заглушало: они с сыном стоят в зоопарке перед вольером с фламинго, и стучит молоточками в голове: «В быту у римлян были распространены рвотные перья фламинго».

Закусив воротник, голос свой подавляя, заорал, заревел, зарычал. И рядом с ним не было никого, кроме звериного крика.

Вернувшись к месту служения, узнал о смерти ночного своего собеседника.

Самолёт, слегка покачиваясь, окрашивая иллюминаторы всевозможных оттенков голубизной, вздрогнув, ринулся вниз, из облака ускользая.

Её он помнил в движении, лёгком, чистом, изящном. Тонкая линия от кончиков пальцев змеится осторожно и нежно, вырезая пятно нарастающей страсти, и, набухая, прыгнув, скользнув по щеке, вместе с локоном, густым и тяжёлым, срывается вниз, зарываясь в медовость, влажную и густую.

Мама-папа были лишь фотографией. День свадьбы. Стоят напряжённые, в лицах законченность, завершённость, словно предощущенье ответственности перед ним, к которому добраться никак не сумеют. Одни говорили: он копия матери. Другие – отца. Бабушка говорила: дедова брата, с войны домой не добравшегося. Фотография с мамой-папой, ставших частью привычного интерьера, стояла в книжном шкафу, статичностью черт – видно, этого и добивался фотограф – с устойчивым, законченным обликом его тогдашней комнаты гармонируя, чему, возвращаясь с дачи, всегда удивлялся,

Их подвезли. На очередной кочке телега прыгнула, они с Фоно столкнулись плечами и отшатнулись. Молоко слегка расплескалось. Между ними – молочная лужа. Отодвинулись, чтоб не промокнуть. Кучер ругнулся, и, огрев конягу вожжами, из носа выпустил дым. Коняга мордой мотнула, слепней отгоняя.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: