Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Выходной. Встал, сон прогоняя. Во сне буквы в коронах летали, кружась, вьюжа, жужжа, заметая, влекли на реку именем Снежеть, где не вьюга с белыми пчёлами, но метель, слово лютое, злючее и колючее, как игла, звонкое, как пощечина, былое, больное, как совесть. Метель – это ни зги, метель – это бес, метель – заячий тулуп, из которого неухоженный ветер, гудя натужно, протяжно, остатки тепла выдувает.

Выполняя давнишнее обещание, поехал к приятелю, знакомому с дачных лет, когда-то дал ему любимого «Тома Сойера» почитать. Случайно встретились здесь. Художник. Раз за разом к себе зазывал в посёлок, основанный неподалёку от древнего города жрецов и левитов, в котором в юности жил жрец-пророк Иеремия. Дачный приятель превратился в огромного, длинноволосого мужика, похожего на пророка, с густым, не утратившим звонкости голосом. Не говорил – громыхал, пространство голосом своим до краёв наполняя, место чужому не оставляя, живое из него вытесняя.

По дороге, как это бывало не раз, вспоминал, как дед привёз знаменитую разноцветную «Библиотеку приключений», с сиреневой обложкой – про сироту Тома. Когда того незаслуженно наказали, представил себя смертельно больным. Над ним склоняется тётка и заклинает – слово ему особенно полюбилось – сказать хоть словечко. Но Том, нет, это он сам, поворачивается к стене, и, не промолвив словечка, умирает навеки. Тётка бросается на мёртвого мальчика, рыдая, молит Бога его оживить. Дальше представлял не так, как в сиреневой книжке. У него по огромной улице – движение остановлено – тянется бесконечно толпа, и прохожие спрашивают: «Кого так пышно хоронят?» Нравилось это словечко. Раньше думал, пышной могла быть булка или девчоночье платье, ну, что-то такое. Но услышал про пышные похороны и теперь никак без него. И другое продолжение намечалось, для чего надо было точно узнать о признаках жизни умирающего, не сразу заметных. Спросил деда. «Человек окончательно умирает, совсем, безвозвратно и навсегда, когда перестают пятки чесаться».

Длинноволосый пророк зазывал его невесть откуда свалившимся Левитаном: «Великий русский художник родился в бедной еврейской семье, а потому предпочёл в небогатой еврейской семье по соседству с памятником жрецу и пророку навеки веков поселиться». Чтобы приглашение выглядело ещё заманчивей, пообещал показать ему ферму, куда нанялся, чтобы кормить многочисленное – пять дочерей – замечательное семейство. О пророке-жреце оказалось не шутка. В свободное от дочерей и лошадей время он поставил в саду памятник Иеремии. И частушкой добил:

 

В Третьяковской галерее

на стене одни евреи,

среди трёх богатырей

Илья Муромец – еврей.

 

И вот они идут садовой дорожкой к обрыву, та внезапно свернула, из зелёного свитера художник выпростал руку и дирижёрским жестом, из симфонического небытия вызывая, на краю обрыва камень явил. Над ним чернел металлический жертвенник, под ним неглубокая яма. И – прозвучала инструкция: «Подходя к памятнику, жрец удостоенный, сложив пальцы в жреческом жесте, изречёт громко и внятно, тишину не пугая: 'И под ногами Его – как подобие кирпича из сапфира, как само небо по чистоте', после чего заглянет в зияние бездны». Улыбаясь, всё это проделал, и, как было велено, заглянул. На дне ямы, не слишком глубокой, увидел своё отражение: там лежали куски разбитого зеркала, которое, как творец пояснил, делало заглянувшего в бездну пророком, устами Господа и изгоем. Было занятно. Но почему-то пророком, устами, изгоем ощутить себя не получилось, о чём не сказал. Мало ли что. Вдруг художник обидится.

Возвращаясь, шли по дорожке, усыпанной листьями, которую давно не мели. Видно, с тех пор, как её приобрел друг-художник, а может, и раньше – с Сотворения мира. Листья шуршали, приклеивались к подошвам. Шуршало в ушах, неизвестно, как туда заскочившее: «Перед жертвоприношением пламя на алтаре должно пылать ярко, роль прислужника исполнять мальчику в белой одежде с сосудом для вина и ларцом для фимиама». Затем зашуршал и художник: «Жить надо долго, чтобы многое успеть позабыть, к тому же с возрастом получает развитие инстинкт вытеснения из продырявленной временем памяти слишком уж неприятного». Хорошо бы так. Только неправда.

 

Под вечер – совсем недалеко отошли – сзади, по направлению к городу показались застывшие облака – клубы пыли. Оглядываясь, вначале подумал, это дым горящего города их догоняет, но, когда облака приблизились, понял: не дым. Тот реял над городом, как хищная птица, и, рассеиваясь, в небеса поднимался.

Криками и тычками стража согнала их на траву, начавшую уже выгорать. Так и стояли, ожидая приближения пылевых облаков, которые взбирались на вершину холма. И вот – гружённые доверху тяжёлым возы: каждый запряжён парой волов, с трудом тащат едва прикрытый холстинами груз. Будто приветствуя, головы повернулись: на возах было золото, медь, серебро. Охранники тоже глазели, и – голос почудился: «Беги, юный жрец, убегай!» Тихонько скрылся за деревом, пригибаясь, исчез в зелёных, надёжно укрывших кустах. Бежал, выдохшись, шёл, ни на миг не присев, под вечер поплёлся.

Бежал, шёл и плёлся, не думая, куда, что будет есть, не думая о звере, хищной птице и змеях. Лишь одна мысль: уйти, убежать не от злого зверя – от человека. Солнце уже почти скрылось, оглянувшись, увидел себя под скалой, на поляне, показалось, что был здесь когда-то. Однажды отец с собой его взял. Шли горной дорогой по направлению к морю. Это место очень похоже на то, где тогда ночевали. Если так, в скале, нависающей над поляной, должна быть пещера. Сил не было. Выбора тоже. На ночь оставаться здесь, на поляне, значит доверить жизнь, которую только что спас, зверю, птице, змее. Заставил себя подняться, к скале подойти. Отец говорил, Господь помогает тому, кто сам себе помогает. Раздвинув ветки и окунувшись в зелень, мокрую от росы, обнаружил на камне выбитую стрелу. Поднявшись, куда стрела указала, жуя мокрые листья, увидел: стоит у входа в пещеру. В ней следы от костра. Обшарил вокруг, на удачу надеясь: ни крошки. Набрав мокрых листов, утолив ими жажду, свалился, положив голову на маленький бугорок, и тотчас заснул.

Солнце, пробиваясь сквозь густую, от утренней росы мокрую зелень, дрожащую на ветру, входило в пещеру тенями, причудливо, таинственно колеблющимися, словно что-то ему говорившими. Солнца не видел. Видел искорки на каплях росы, видел зелёный дрожащий куст на ветру, но более всего его занимали говорящие тени. Подумал: ими Бог с ним говорит. Ведь мог же Всевышний без слов говорить – отец рассказывал – с пророком, их предком юным жрецом Иеремией. Но язык теней, как понять, разве люди на нём говорят? Снова и снова вглядывался в ползущие, летящие, сквозящие тени. Бессмысленно. Бесполезно. Как-то само получилось, что, заплакав, свалился на землю, уткнувшись грязным, мокрым от слёз лицом в земляную подушку.

Лежал долго, слышал голос отца, рассказывающего о пещере, которая в далёкие времена, при жизни их предка, жреца и пророка, была пристанищем для разбойников, грабивших мирных путников. Испугавшись, но, не желая этого показать, вопросительно посмотрел, и отец, догадавшись, его успокоил, сказав, что это было очень давно, тех разбойников нет и в помине. Куда тем разбойникам! Ограбят одного, другого ограбят, но куда им до нынешних, пришедших из дальних краёв убить весь народ, молодых в рабство угнать, разграбить подножие Господа, Его святой Храм.

Однажды к главарю разбойников во сне явился пророк. Не спросил у отца, понял и сам, это был Иеремия, их предок. Сказал главарю, что, если не перестанут разбойничать, Господь их накажет, как страшных грешников из городов у Солёного моря. Наутро главарь свой сон рассказал. Не поверили.

– Делайте, как хотите, а я больше грабить не буду, буду землю пахать, выращивать хлеб, а, когда соберу урожай, половину его в Храм отнесу, Всевышнему помолюсь, чтобы меня и вас Он помиловал.

Опять не поверили. Шёпотом сказали друг другу, что главарь их решил обмануть и предать, за это прощение получить.

– Ограбим ещё один караван, он будет последним, после этого разойдёмся.

– Эта пещера, – отец продолжал, – была не просто большой – огромной! Когда разбойники выговорили «разойдёмся», потолок обвалился. Пещера стала могилой. Только место, где стоял главарь и где теперь у костра находимся мы, уцелело.

История, которую вспомнил, немного его успокоила. Не надеясь язык теней разгадать, сквозь полуприкрытые веки смотрел, как косматые пляшут, мечутся, веселятся. В тенях распознал возы, до неба гружённые. На них обломки позеленевших медных столбов, венцов с гранатами, медных быков, сделанных царём Соломоном для дома Господня, медное море, которое изломали, котлы, лопатки, ножи и кропильницы, ложки – медная утварь, которую ему поручали натирать обрывком холстины, чтобы блестели. А на других возах блестели золотом и серебром блюда, совки и светильники, ложки и кружки из Храма.

Он знал наизусть пророчество своего великого предка, любил вспоминать, как Иеремия пророчит: поруганный, изгнанный в чужестранные дали народ вернётся на родину, а врагам Господь отплатит сполна. Повторял слова Всевышнего непонятные, сказавшего, чтобы пахали, среди колючек не сеяли, будто и так не ясно, что весной надо пахать и среди колючек не сеять. А что такое «удалите сердец крайнюю плоть»? Так и не понял. Ужасом в ушах грохотало: «Быть всей земле пустыней, но полностью не разрушу». И вдруг – тучи рассеялись, хлынуло солнце – осознал, что теперь он не только потомок жрецов, он сам – Господни уста, Божий посланец. Что скажет Всевышний – запомнит, куда велит пойти – он пойдёт, что сделать прикажет – он сделает. Много раз Господь говорил, что нет в их городе, в их земле поступающего справедливо, правды взыскующего. Был бы, слабым, заблудшим Господь бы простил. Но грехи множатся, преступления умножаются. Потому лев лесной разорвёт, волк пустынный набросится, за стены вышедшего растерзает.

Однажды жрецу и пророку было слово Господне. Во врата Храма идти, всем говорить: если исправят пути свои и поступки, суд праведный будут творить, не будут пришельца, сироту и вдову притеснять, кровь невинную проливать, красть, убивать, любодействовать, клясться лживо, идти за чужими богами, то Господь беду отведёт, и будут жить на земле, текущей мёдом и молоком, праотцам заповеданной. Больше всего поразило, что Господь дом, именем Его наречённый, назвал пещерой разбойников, где поставили мерзость, Его оскверняя. Потому призвал жреца и пророка не молиться за этот народ, не слушающий голоса Господа, наставлению не внимающий, не возносить молитву за них, ибо Всевышний его не услышит. «Разве не видишь, что вытворяют? Сыновья собирают дрова, отцы огонь разжигают, месят женщины тесто, делают лепёшки царице небесной, чтобы Меня прогневить. Разве не знаешь, что в огне сжигают своих сыновей? Потому дни наступят, когда назовут это место Долиной убийства, и будут трупы пищей птице небесной и зверю земному. Земля эта станет безлюдной пустыней, смолкнет голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты».

На мгновение стихло, словно давая воздух вдохнуть, будто над головой воды сомкнулись, и вот – вынырнул на поверхность, почти потерявший дыхание, зрение, слух, словно мир земной, трава, небеса – всё растворилось, исчезло в сапфировом голосе, мучительно несмолкаемом. Лишь отдышался, Господь его голову в воды вновь погрузил, и слова, зияя, в душу проникли. «В это время кости ваших царей и кости жрецов, и кости пророков вытащат из могил. Под солнцем, под луной их распластают, под воинством, которое возлюбили и шли за которым, пред которым они простирались. Не соберут их тела, не погребут, на земле будут валяться навозом. Тогда жизни смерть предпочтёт уцелевший. Уста Мои, пророк, жрец Иеремия, им передай, Господь сказал так:

 

Накормлю народ этот полынью,

горькой водой напою.

 

И рассею среди народов, которых они и отцы их не знали,

меч нашлю их истребить».

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: