Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Зашёл в кабинет и, не зажигая свет, открыл дверь на балкон. Не холодно, сухо. Звёзды погасли. Небесная чернота сменилась ожиданием солнца. Подумал: первый луч, как первое желание, несмелый, робкий, неясный. Не рассвет – вестник рассвета. Вспомнилось, как молодые заходились в падучей, заслышав бешеное, сумасшедшее, сквозь корявую муть: «Перемен!» – одним слух шершаво ласкающее, другим грубо, навязчиво ковыряющее. Людей постарше это бодрило. Только редкие мудрые старики, радуясь свежему ветру, опасались разрушительной бури: ни электричества, ни тепла, ни водки, ни хлеба, русский человек вообще зверь, а если безвластие… Дальше следовала провисающая, как трусы ниже колен, безнадёжная пауза. Евреи, кроме самых юных, глупых и беззаботных, как всегда, во все времена опасались погромов. Их генетическую память подогревали слухи, распускаемые гебухой. Точное слово, набухшее требухой.

Слова грубые, слова нежные, неземные слова и земные. А ещё есть слова летние, зимние, слова дождя, слова солнца и снега слова, слова маленькие и большие, одни могут покрыть весь земной шар, других и на постель ребёнку не хватит. У каждого своё место, у одних – под солнцем, у других – под луной, иерархия, вкус и свой запах. Одни слова любвеобильны и дружественны, холодны, нелюдимы другие. Одни, как мир наш, стары, обросли смыслами, словно днище списанного в утиль корабля, другие совсем желтороты – едва вылупившиеся птенцы. Слова, порождающие слова, родители многодетные, и слова-убийцы, пожиратели слов, слова-паразиты. То, что бухгалтеры слов, составители словарей называют словарным запасом, на самом деле – живая стихия, бездонное море, океанская бесконечность, лемовский мыслящий океан, растёкшийся по планете. Есть слова смертные, живущие миг, столетие, несколько поколений. Но есть и бессмертные, живые от сотворения мира и вечные. На миг их может погасить, тенью покрыть великая музыка. Так тучи солнце скрывают, или луна между землёй и солнцем становится причиной затмения.

Город спал, лёжа в прокрустовом ложе отмеченных фонарями дорог. Не думалось ни о чём, дышалось, смотрелось. Позвали. Пора зайти, заглянуть. А затем домой по городу, пустому и от машин, и от людей. Ему сон не грозит. Слишком много этой ночью адреналина. Прогревая мотор, глянул в зеркало. Амплуа простака: нос с горбинкой, со щербинкой зуб, улыбка... Включил радио. Новости рассказали о смерти мальчика, юноши, доставленного в детскую больницу два дня назад без сознания. В тренажёрном зале внезапная потеря сознания. Кровотечение от разрыва артерии. Пожертвовали органы. Без фамилии, только город, в котором жил, больница, в которой умер. Два места, также две даты. Потом, скрипя и хрипя, о музее Храма поведало, о новых приобретениях – реконструкциях арфы эпохи царя Давида, золотого венца Главного жреца, огромного медного чана, водой из которого при входе в Храм омовение совершали. Затем ведущий слегка оживился, видно, рассказ о паре министров в тюрбанах с птичьими перьями, которые привезли в дар музею драгоценные камни, золото и тысячи долларов, его сильно взбодрил. Называя страну, которую дарители представляли, ведущий запнулся. Папуа – Новая Гвинея, в Океании; видимо, о такой стране слышал впервые. Но самое главное, того, вероятно, не ведая, ведущий приберёг под конец. В ходе раскопок в Иерусалиме найден золотой колокольчик эпохи Второго храма. Археологи полагают, предмет Главному жрецу принадлежал.

Любил движение. Не игры со смертью наперегонки, но движение, насыщенье пространством, когда вслед за поглощённым, впитавшимся в память возникает иное, не похожее на оставшееся позади. Выпадал выходной, выбирал время, когда на дорогах мало машин. Маршрут в последнюю минуту рождался, меняясь в зависимости от пробок: куда вывезет нас кривая. Случались минуты счастливые. Дорога пуста. Слившись с движением, внимает пространству, проникающему в него, и тогда – остановись мгновение – слившись с дорогой, не замечая времени, его стороной обтекающего, чувствует: не оно властно над ним – он времени повелитель, в его жреческой власти само жизни течение. Эта власть не отравляла. Он к ней стремился, чтобы к жертвенному столу с новым чувством вернуться.

В движении расслаблялся, в бесконечность вжимаясь, вживаясь. Хищные мысли, поживы в нём не найдя, с клёкотом отлетали. Земное притяжение ослабевало, и, как в детском сновидении, вольно парил над землёй, словно воду, загребая руками пространство. Тогда плавать учился, от лета к лету плыл всё дальше, уверенней и быстрей. Вот и сейчас парит над холмами, притворяющимися горами, над рощами, выдающими себя за леса. Лживое ощущение: весь мир у твоих ног. На самом деле миру глубоко наплевать и на ноги, и на всего остального.

Под ним плывут облака, иногда сбиваясь в чёрные тучи: неведомый миру пастух на место белого стада пригнал новое – чёрное, и оно, заполонив всё пространство, на час ли, на вечность завладело всем миром, повелевая и властвуя. Там внизу, под этим чёрным равнодушным безмолвием всё и вся пряталось, забивалось в щели, от потопа спасаясь. Реки выходили из берегов, города затопляя. Моря бушевали, волны накатывали на берег, сметая на пути всё, имевшее неосторожность не спрятаться, не укрыться. Проносились тайфуны, круша города, разрушая наработанное столетиями. Из-за туч не видел, что там творится. И хоть не было безразлично, слишком близко к сердцу не принимал. Вначале это его удивило. Даже обидело. Но от себя некуда деться. Вначале винил в этом выпавший жребий. Затем подумал, что во время служения эмоции подавлялись, иначе нельзя. Тут или жалеть, сострадать, или служить: руки делают, голова контролирует, планирует и предвидит. Иначе – случайности, которые никому не нужны.

Огромное внизу, сверху всё казалось крошечным, игрушечным, не настоящим. Но не здесь настоящее, а внизу, где царствует детское упоение: им не насытишься, не проживёшь, без него невмоготу. В одном месте дорога резко ныряла, проваливаясь в сумрачный узкий тоннель, в тартарары. Мир скукожился до размеров могилы. Но мгновенье, другое, и – возник потерянный мир, первозданный и бесконечный. Вынырнув, вспомнил понятие хасидизма: падение восхождения ради. Опыты в этом роде – дело опасное, сродни христианскому: не погрешив, не покаешься, только, пожалуй, страшней. Грешить ведь можно и не сознательно. А тут – грех сознательный. Более того, несуразные головы могут сыскать такое падение, не слишком вникая, что не из каждого следует неизбежный подъём, после которого не подняться. На эту мнимую причинную связь невежи и уповают: поболтаюсь там, в бездне, потом Господь меня извлечёт, в праведники зачислит. Себе грех послаще, Господу – труд потяжеле. Любую идею можно довести до абсурда, тем более, если человек – идиот.

Среди коллег были несчастные, питавшие отвращение к ремеслу. У одних оно было врождённым, к другим пришло с неудачами. И те и другие не выносили людей, среди них случались такие, от которых ангелы уставали. Несчастные воротили нос от любого, самое страшное, намекая, что люди в их власти. Жрецы ведь вольны в жизни и смерти, не своей, но чужой. Среди несчастных попадались невежи, которых кто-то когда-то непонятно зачем к жреческому служению допустил. Этих изгнать было почти невозможно, тем более что в минуту опасности у них обострялся инстинкт самозащиты: выпускали когти и ядовитое облако. Несчастных он избегал, то ли боясь заразиться, то ли сторонился, чтобы не сглазить: к нему ремесло благоволило. Не он его выбирал. Ремесло его выбрало. За глаза называют жрецом, а с некоторого времени заместителем Главного. Сам себя жрецом не считал – подмастерьем, публичности – неотъемлемой составляющей жречества – сторонился: на людях говорить не любил, не умел, не желая учиться. Главный жрец и наследник? Даже намеки его раздражали. Совещания, заседания, мотыльками студенты в ночной час вокруг лампы: вьются, трепещут, танцуют вокруг живого жреца, кумира, Господа Бога. Не его. Хотя предполагал, отказаться не сможет, спасая, вынужден будет когда-нибудь согласиться, благо случится не завтра, будет время обдумать, как отвертеться.

Из жизни своей случайности, несуразицы и нелепости настойчиво изгонял. Но появилась она, и всё покатилось иначе. Захлестнули не эмоции даже, это можно было б понять, но события, которые вторглись в судьбу, перекраивая её несуразно, нелепо. Оглядываясь назад, не знал, как, почему, из-за чего всё случилось. Любовь – зависимость наркотическая. Но у него было не так. Он раздвоился, несмотря ни на что, продолжая путь ученичества, ведущий к жреческому служению, признанию узким, элитарным сословием, мнением которого больше всего на свете и тогда дорожил.

Он шёл по коридору, и студенты ещё не его, но шефа ворочали головами, впивались взглядами в спину, словно собиратели бабочек, прокалывая булавкой. Энтомологи. Летний день, сачок, профессор Набоков. Живя в гостиничном номере в старости, спокойной и безмятежной, бегал с сачком? Ловил и нанизывал? Или ему надоело? И не было в Швейцарии бабочек ни редких, ни совершенно банальных. Но то, что не прекратил до смерти охотиться за словами, нанизывая холодно, беспристрастно, это бесспорно. Спросить бы. Кто это знает? Никого из набоковского окружения не осталось. Сын? Тот с юности не жил с родителями. Вряд ли интересовался, чем папенька занимается. У него голос, карьера, не ставшая, правда, служением. Дано, слава Богу, не всем. Что бы творилось, если бы всех обуяло?

Резких перепадов настроения у него не бывало. Характер северо-западный, сиесты-фиесты чужды. Если накапливалось, наступала мрачная полоса, то надолго, ни за день, ни за два колодец не вычерпать. Зато если светлая, никакие булавочные уколы просторную, распахнутую бесконечность не могли потревожить. Амплитуда качелей была ого-го, он загодя готовился к тёмной и задолго светлую предвкушал.

– Вы волк одинокий?

– Что вы. Это попросту невозможно

– Почему? Я не вкладываю в это понятие смысл негативный. Я констатирую.

– Что?

– Свои наблюдения.

– Вы не правы. У нас одинокий волк – вещь невозможная. К тому же, одинокий волк – это легенда.

– Если легенда, то, безусловно, красивая.

– Возможно.

– Почему же легенда?

– Волки всегда охотятся стаей. Вожак. Иерархия. Иначе не выжить. И мы охотимся стаей.

– Священнодействуете коллективом?

– По нынешним временам иное никак невозможно. Доктор Чехов – просто-напросто ностальгия.

– Может, пророческое прошлое?

– Извините необразованность. Что это такое?

– Будущее, замаскированное под прошлое. Пишем «было», подразумеваем «будет», «произойдёт».

– Не знаю, может быть, такое и будет. Не при нашей жизни, понятно.

– А вам хотелось бы побывать в шкуре не волка, конечно, доктора Чехова?

– Хотелось бы, не хотелось. Какое это имеет значение, если совсем невозможно.

– А вы представьте. Одинокий всесильный и всемогущий жрец по фамилии Чехов, всё знающий, всё постигший, умеющий всё.

– У вас получается не жрец по фамилии Чехов, а сам Господь Бог.

– Заметьте, в облике человечьем.

– Зачем же опять?

– Если было, то будет, непременно случится. Только имел в виду я не это.

– Намёк был совершенно прозрачен.

– Пусть так. Согласен. Каюсь, не досмотрел.

– Чаю хотите? – жрец, почти Бог в человечьем обличье поднялся, – так как?

– Чай, жрецом приготовленный, – не просто награда.

– Да будет вам. Лучше скажите, какой? Зелёный, мятный, цветочный.

– Без кофеина?

– Ну, кофеина там котик наплакал, но вам всё равно пока чёрный не надо.

– Того не надо. Это нельзя.

– В этом сами и виноваты.

– Каюсь, курил, мимо рта не проносил, хоть и не часто.

– Зарядку не делал, свежим воздухом не дышал.

– Нечего возразить, вёл себя непотребно.

– Вам и каяться много противопоказано, по крайней мере, в ближайшее время.

– Каются люди, как правило, в юности. В зрелые годы каются реже.

– Разве тогда меньше грешат?

– Дело не в этом, просто раскаянье перестаёт приносить душевное успокоение. В юности как? Согрешил и покаялся, опять согрешил и снова покаялся. А в зрелые годы толком не знаешь, что грех, где раскаяние.

– Вы это знаете, кому как не вам…

– Это намёк на то, что у меня теперь сердце новое, молодое, не слишком памятью обременённое.

– В виду имел я не это.

– Извините, не хотел вас обидеть. Просто до сих пор звенит сказанное: «Не волнуйтесь, всё будет нормально, теперь будет у вас юное здоровое сердце».

– Правду сказали. Обычно на вашем месте люди рады такое услышать.

– Вы полагаете, никто не задумывается над происхождением спасительного для него.

– Задумывается. Но, как бы это сказать, задней мыслью, планом вторым. На первом – радость, надежда.

– Их можно понять, и всё же…

– Понимаю, здоровое, новое, молодое. Звучит, не скрою, цинично. Но очень правдиво.

– Я претензий не предъявляю. С этим грехом давно распрощался. Если обидел, простите.

– Нет, не обидели, я понимаю.

Зазвонил телефон.

– Да, чай допью и иду.

Сделал последние два-три глотка, поднялся, картинно раскланялся, и, несомненно, обиженный, рад, что позвали, что прекратился совсем не туда покатившийся разговор, дверь за собою закрыл.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: