Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

В то утро был дома один, не зная, чем бы заняться. Выперли в отпуск. Наступило затишье, и шеф, вспомнив, что должен ему дней без числа, хоть частично решил рассчитаться. Проснувшись и кое-как отвязавшись от сна – обычно с пробуждением всё забывал – из угла в угол с полчаса походив – с чего это бывшая во сне появилась? – решил немножко вдохнуть глазами пространство. Но сперва заехать позавтракать. Отъезжая, заметил детей. Мальчик и девочка. Среди клюющих асфальт, скачущих воробьёв. Бабушка на идише в таких случаях говорила, девочку и мальчика в одно слово сливая: ингеле-менделе. Она впереди, он чуточку сзади. Он в синей курточке, в красной она. Высоко поднимая ноги, оглядывается, он, её движения повторяя, старается в ногу попасть. Получается плохо, всё невпопад. Она сердится, что-то быстро ему говорит, от чего он ещё больше теряется, и получается всё хуже и хуже.

Когда дети и воробьи ускакали, им на смену пришли три собаки: большая, белая, длинношерстная и две других гладкошерстных, тщедушных. Белая, натянув поводок, тащила хозяйку, а тщедушные, судьбе покорившись, семенили мелко, несмело. Наконец, длинношерстная до дерева добралась и села на задние лапы. Хозяйка и мелкие покорно следили, словно не было у них никаких ни желаний, ни стремлений иных.

Эти картины его успокоили. Адреналин покипел-покипел да утих. Словно не расстался с сыном, жизнью семейной, хоть и скверно, но как-то налаженной. Словно не предстояло решать бездну проблем, одна другой гаже. Словно безумно не было пропащего времени жалко. Всё было так. Но ингеле-менделе от мира сего и для мира иного, вечное, неизменное его успокоило. Вспомнилось ещё одно из ребёночной жизни, от бабушки: «Всё к лучшему, ингеле».

Включил радио. Новости кончились на погоде: обещали долгожданный намоленный дождь. Зима была снова засушливой, дождя ждали, как манны небесной, ведь эта земля жива влагой небесной. Подумалось: добрый знак, всё к лучшему, ингеле.

После погоды хриплый голос радостно сообщил, что скоро, ну, очень скоро кибуцы перестанут заниматься сельским хозяйством: невыгодно, хлопотно, и начнут выращивать – что б вы подумали? – органы для пересадки. Радио сделало паузу: мол, осознайте, внимайте. Дальше последовало простое, мычащее объяснение, иначе, мол, не поймут. Под руководством профессора с англо-саксонской фамилией успешно проведена серия опытов по выращиванию печени из стволовых клеток. Конечно, предстоит решить немало проблем. Но сделан прорыв. Прорыв! В него устремятся другие ученые, совместными усилиями проблема донорской печени будет решена раз и навсегда. Нет сомнения, на очереди другие органы: почки, сердце и легкие.

Это было ужасно, как стихи начинающих гениев. Голос был бодр, оптимистичен. Как хорошо не знать, что ещё как до звёзд, если удастся не завтра, но хоть лет через сорок, это будет ни с чем не сравнимой удачей. Так что кибуцам пока придётся заниматься овощами, фруктами и коровами.

Через двадцать минут после ингеле-менделе заказ принесли. Официантка неожиданно ответила взглядом оценивающим и признающим. Вечер они провели в ресторане, понятно, другом. Она была не совсем в его вкусе. Так что этой ночью и ограничилось. Хотя, кто его знает, не придёт ли и эта во сне? А прежний сон стушевался, размылся, исчез постепенно из памяти, оставшись на донышке подсознания, где до времени мелким сором оседает всё, что не способно напрочь пропасть. А может, совсем ничто никогда не исчезает, оставляя следы? Так или иначе проблема снов из его жизни исчезла. Остались другие. Главная – сын.

С тех пор, как развёлся, стал нередко бывать в доме у герра Ольсвангера, Главного жреца, как того за глаза называли. Внук в последний момент успевших бежать из Германии. Прозвищ у него было немало: Гривастый – за гриву седых волос, Лев – по той же причине. Не прижилось. Попробовал, было, кто-то: Понтифик. Теплей, но как-то не так. Через несколько дней растворилось, иссякло, исчезло. Вслед за Понтификом Главный жрец появилось. Понравилось, между зубов покаталось, жрец постепенно сжевался, осталось лишь Главный. Жрец, подразумеваясь, за скобки ушло, словно не слишком нужная вещь за диван завалилась: лень доставать.

Жил один. Не было братьев, не было и сестёр. Жена с дочерью погибли в теракте. Зашли в магазин и не вышли. Погибших по кускам собирали, генетическая экспертиза. После траурных дней на работу вернулся. Рассказывали, выглядел совершенно обычно. Всегда говорил коротко, сухо, может быть, с тех пор чуть короче, чуть суше. Но кто прислушивался, кто измерял, кто влезал ему в душу?

Был полной противоположностью предшественника, хирурга блестящего, до самозабвения любящего своё ремесло, обожавшего деньги, точней, из них вытекающую свободу, сходившего от женщин с ума. Редчайшее: пристрастия не мешали друг другу. На свой, конечно же, лад был натурой цельной, державшей пороки (если это были пороки) на привязи, точно отлаживая длину поводка. Обслуга, подбиравшаяся годами, Главному досталась в наследство, вышколенная, слегка постаревшая. Его это устраивало: молодых не то, чтобы не терпел, но был недоверчив, ожидая подвоха.

Прежнего, за которым тянулся шлейф былей, на легенды похожих, легенд правдивых, как были, он не застал. Как только истощались, бывший напоминал о себе, легенды подкармливал. С ремеслом и после отставки расстаться не мог, мотался по свету, оперируя, зарабатывая деньги и соблазняя. Усилия были направлены только на это, благо, спрос на услуги, особенно в местах не слишком разборчивых, порой отдалённых, был ого-го. В местах же разборчивых, не столь отдалённых не жаловали: были свои.

Обрастая легендами-былями, он стал любимой темой, лёгкой поживой флибустьеров пера, специализирующихся на морали. Авантюрист по природе, он отсидел пару недель в мусульманской тюрьме. В отличие от него, герр Ольсвангер авантюризм не терпел ни под каким соусом, даже самым пикантным. В отличие от кухни французской, обожествляющей соуса, был воспитан на пище грубой, здоровой, не терпящей разнородности и смешения. Коктейли были ему не по вкусу. На пенсию не собирался. Но административную деятельность решил в положенный срок прекратить, оставаясь на положении консультанта. Квартира его была большой, чистой, холодной, пустой. Из пяти комнат пользовался двумя. Две стены кабинета занимали стеллажи с книгами. У третьей, напротив окна, огромный старомодный диван, вывезенный из Германии: чёрная кожа, резьба, предмет из тогдашнего, давно забытого времени. Наследников не было. Ходили слухи, что Главный всё завещал своему отделению.

Обычно располагались в креслах в салоне. Шеф наливал в рюмочки золотистый коньяк, который из Франции привозил. Вслед за ним следовал чай, собственноручно заваренный, не зелёный, безумно полезный, рекомендованный пациентам, и не цветочный, но подлинный, чёрный, до краёв наполнявший старинную чашку. Ещё рюмочка к чаю, и завершала беседу – на посошок – третья, последняя на сегодня. Чай и коньяк от случая к случаю не менялись, чего не сказать о теме бесед. Жреческих тем по общему не высказанному уговору они избегали. Остальное – пожалуйста: от политической глупости до новостей археологии, которой шеф в последнее время интересовался едва ли не профессионально. Для него эти, хоть и не частые, встречи были отдушиной. Особенно в первое время, когда дико скучал по сыну, которого видел не часто, в лучшем случае раз в неделю. Звонить домой не хотелось, и он купил ему, пятилетнему, только-только входивший в моду мобильник. Тот попыхтел, повертел, но освоил. Так что в любой момент сын мог его вызвонить.

Несмотря на то – он это чувствовал – что встречи нужны не только ему, они называли друг друга г-н такой-то, что резко контрастировало с принятым по всей стране стилем: даже школьники к учителю по имени обращались. Но не только этим профессор Ольсвангер выделялся из окружающей, чаще всего благожелательной к нему, редко – не очень, среды. Он был единственным, которому в случае интервью и фотографирования пресс-атташе не приносила чистый халат. Другим – непременно. «В нашем деле, – говаривал, – и это не мелочь, кто знает, не отпугнёт ли кого мятый халат». В отличие от шефа, ему такие банальности казались натянутыми и ненужными, ворчанием человека, судьбой вышвырнутого на остров, с которого материк кажется чем-то не слишком большим.

В их деле планировать было ничего невозможно. То неделя простоя, то две. Иногда прорывает, и дни напролёт, часто ночи приходится вкалывать. Тяжелей всего приходилось ногам. Казалось, стоишь на месте, не бегаешь, ан, нет – от бездействия устают.

В тот день страшно устал. На свет Божий вывалился около десяти. Рванул на балкон отдышаться. Ударило солнце. Душно: в ночь служения лило как из ведра бесконечно. Вернулся в кабинет и с чашкой кофе вновь отправился на балкон. Сел в кресло, чашку – на перила по старой привычке. «Вы когда-нибудь кого-нибудь обольёте», – шеф, заставая эту картину. Кто-то зашёл. Постучал – не ответили, значит, он на балконе. Этот кто-то был вестником, а весть была чёрная.

Без четверти девять Главный жрец во владениях своих появлялся. По нему проверяли часы. Сегодня ни без четверти, ни в половине десятого не пришёл. Вначале не беспокоились. В последнее время раз в неделю утренние часы проводил вне отделения. Говорили, что консультирует, хотя никто не знал, где и кого. Знал только он. Объясняя, шеф говорил: им нужна ещё пара рук. На самом деле, нужны были не руки – мозги. Его подключили к проекту, сулившему прорыв, переворот, революцию. По всей видимости – в детали не посвящали – группа, разрабатывавшая технологию получения органов из стволовых клеток, продвинулась так далеко, что чиновники, почуяв, добыли неслыханно щедрое финансирование. Опасались утечки. Впрочем, шеф полагал успехи сильно преувеличенными, до реальных результатов дай Бог дожить. Как в воду глядел. Предчувствовал? Когда уже он в первый раз появился в двухэтажном здании постройки давнишней, дешёвой, нелепой, его попросили зайти в кабинет к пожилому мужчине со шрамом на лбу. Тот его убедительно попросил, говоря попросту, держать язык за зубами. «Вы понимаете, насколько это серьёзно. Приоритет. Реноме. Огромное коммерческое достижение. Не скрою, хотя вам и покажется преждевременным, но проводится предварительное обсуждение строительства нового центра, что может занять несколько лет, и надо быть готовыми…» Стук в дверь, голова секретарши:

– Вас уже ждут.

– Через минуту буду. – Закрылась дверь. – Вы понимаете, никаких интервью. Держитесь подальше от прессы. И в этом случае и вообще.

Кто-то сказал, что сегодня до полудня шефа не будет. И всё-таки всполошились. Позвонили. Молчание. Помчались домой. Звонят, не отвечает. Разыскали домработницу, которая убиралась, когда его не было дома. Её ключом дверь и открыли.

Врезалось в память: его просят пройти на опознание. Глаза покойного удивлённые, мгновение – вырвутся из орбит. Рот полуоткрыт. От уголка из-под нижней губы к подбородку тянется запёкшийся след. Поставил на подсунутый лист свою подпись, и, вывалившись из двери, был поражён огромной толпой. Не тёмно, но как-то посерело, поблёкло и потускнело. На мгновение брызнуло солнце и, словно опомнившись, отпрянуло, стушевалось, скрылось за тучей. Было много речей, много слов, хороших, не нужных. Распорядитель шепнул:

– Следующий вы.

Его не спросили. Само собой было ясно, обязательно выступит. В конце концов, кто, если не он?

Отрицательно мотнул головой. Распорядитель не понял, подумал, что не дошло. Не расслышал.

– Вы будете следующим говорить.

– Благодарю. Не буду. Мне сказать нечего.

– Но кто же тогда, если не вы? Столько лет. Вы, всем это известно, его ученик. – И, подумав, добавил, – лучший, любимый.

– Я говорить не умею. А предложенным жанром совсем не владею.

В ответ, ошарашенный, промычал, точнее, мяукнул.

Потом автобусы вниз потащились. Сел у окна. С одной стороны шоссе возвышалась гора, испещрённая зазубринами, расселинами, пещерами. С другой – город мёртвых, жизнь в котором кипела. Окружённый высокими бетонными стенами, за которыми тонкокостные кипарисы, узкобёдрые ели, маслины, кривые и сухорукие. Машины возили бетон, рабочие возводили опалубку, вгрызаясь в землю, от скалы куски отгрызая, создавали, строили, возводили, поднимая стены всё выше, с вавилонскими строителями соревнуясь. Это в древности мёртвые пещерами обходились: не просторно, но уживались.

Когда подходили к могиле, пробираясь бочком, протискиваясь среди каменных плит, чёрных, серых, голубоватых, несколько мобильников одновременно заверещали. Их владельцы поспешно отключили сигнал и, выбравшись из толпы, услышали сообщение, к служению призывавшее, которое не могли даже похороны Главного жреца отменить.

Через двадцать минут вспыхнул свет, зелёные подручные тени метнулись к столу, раскладывая блестящее в установленном традицией и жреческой волей порядке. Затем по обе стороны стоявшего в центре стола появились репризные.

Ждали жреца.

Он сидел у компьютера с чашкой кофе и, чувствуя лёгкий озноб, привычный перед началом служения, листал на компьютере данные. Усталость – больше суток был на ногах – исчезла, спряталась, растворилась то ли в морщинах, то ли где-то ещё. Знал: усталость изгоняют озноб, нетерпение и азарт. Усмирять их не надо: помощники. Лишь в жреческую входя, он им скажет: «Спасибо за помощь, сегодня больше вы мне нужны». Ни слова не говоря, исчезнут, скроются, пропадут.

Он войдёт: ожидают жреца.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: