Из стихов – начальных, средних и последних

* * *

Три минуты из жизни сердца -
вдвое медленней темпа марша.
Мы искали впотьмах иноверца,
а пришили снайпера Машу.

Вот-те глазки, как дула новые.
Вот-те прорезь и голые ляжки.
Не стреляла б парней наших, Машка,
и пила б себе вино в Кишинёве.

Военная колыбельная

Спи, солдат.
Поспи хотя б
до утра в своей кровати.
А не то – придет Хаттаб,
все взорвет к ядреной мати.

* * *

Да что молодому война!
Он пулям давал имена:
пуля-Юля,
пуля-Уля,
пуля-Оля…
– ну, хватит, что ли?
– Ей, ей – всё так и было,
и Оля его полюбила.

Акростих (роман)

Родина, как родинка,
Она почти что рак.
Могучею клешней сражен
Акын, раввин и всяк.
Не улизнет от Родины ни умный, ни чудак...

Судьбинополь (подзаборная песня)

Не уговаривай. друг-тополь.
Не плачь по мне, печаль-трава.
Я уезжаю в Судьбинополь,
где жизнь проста, как дважды два.

Там будет дом с женой и садом,
из палисандра ширь-кровать,
там заведу баранов стадо
и буду пиво попивать.

А надоест – весь мир объеду
– не для меня ль планета-мать...
А дальше что? – И нет ответа,
а значит, стану тосковать.

И я начну кричать в дебатах,
что лучше всех в России стон.
Тогда меня убьют солдаты
за то, что слишком уж простой.

И тут пойму я, умирая, –
не жизнь была, а ерунда,
и настоящего-то рая
мне не увидеть никогда.

И глянут звезды всего света
в меня, холодного уже.
На небе рая тоже нету,
когда не вызрел он в душе.

* * *

Мое чувство вполне шестое.
И мой голос горяч и манящ.
Только детской любви я достоин.
Глянь, Господь, еще раз на меня.

* * *

Время с глазами котенка
возится в домике нашем.
А в фортепианном застенке
мы биографию пашем.

Выскочит Бах из-под стула:
– как вы мне все надоели!
Что за пудовые стуки
вместо цветной карамели?!

Юный талант покраснеет:
да, он увлекся немного
здесь, в сарабанде. Но с нею
ждали не Баха, но Бога.

Но нет и Бога без Баха!
Видишь, как светятся звуки;
чуешь, как шорохи пахнут
и пробираются в руки?

Слух взгляду брат. Не случайно
в нотном лесу варят зелье
гномы душистой печали, –
длятся, галдят и глазеют…

… Чуть подучивши подростка,
хмуро вино попиваю.
Осень змеиного роста
Едет на желтом трамвае.

* * *

Листья падают
один на другой,
сливаясь в хор.
А этот отдельный,
погиб под ногой,
залетев во двор.

Они в братской могиле,
а он – нигде.
И еще:
вчера огонь утопился в дожде.

Место-скерцо

Смотрю: бульвар –
осенний городской лесок.
Зашел.
Он вежливый такой, сыпучий;
листочки скок-поскок –
банальный случай.

И вдруг откуда-то влетел
без роду племени ветрёнок.
Какой-то Метео, тигрёнок.
На этом Метео
дождливые пометины.

Что он наделал с листопадом!
Смял, намочил, смешал, порвал.
Листы погнал, точно листовки к тротуарам.
Читайте, мол, кто не у дел

А что там разберешь?
Он покуражился и улетел.
А солнце вышло,
и летним голосом
приятную какую-то сказало ложь

«Тебе аж тринадцать...»

            Сыну, 2001

Тебе аж тринадцать. Жена будет испанка,
как только дозреют все мозги,
и клеток станет больше, чем денег в госбанке,
и таланта больше, чем нотной мелюзги.

Если б я мальчишкой так когтил рояли,
был бы лучшим в том, да и в этом свете,
но Господь, похоже, не велит наяривать,
а велит размножаться в мыслях и детях.

Вот ты именинник, – серебряный червячок.
Поля – рыжая мышка, Афоня – памперсная атака,
а еще Андрюша где-то деньгу пихает в мешок, –
сколько детишек я сочинил, однако.

В день рожденья пляшет Миша Нострадамус,
Черни зеленеет, Шуман-Бах блестит.
Сочини, Игнатий, для любви с годами
музыку на черно-белой-на-кости.

Женщины, проникшие в песни

Замечаю,
что глаза следят за мною.
Замечаю,
щеки вспыхнули
Замечаю,
что-то разлилось волною,
а другое что-то колет искрами.
Замечаю,
что добрею, таю,
не пойму, стою или летаю.
И она, и в ней такое многое,
длиннокрылое, длинноногое,
и мы вместе в радостном полете.
– Гражданин, вы что-нибудь берете?
– Ишь, уставился, да она ему в дочери.
Ох, коротки очереди…

* * *

Бели ли он, этот снег?
Мил ли он, этот свет?
Когда в белом только холод,
Теплой памяти в нем нет.

Отгородят от беды
Занесенные следы?
Плачем оттого, что грустно
Или грустно от слезы?

Ох, как жалостлив твой взгляд!
Слаб к тебе, а это – яд.
Зачаруешь, заморозишь,
заморочишь на свой лад.

Без кровинки, снегово,
нависает колдовство.
Ты уходишь от живого
Горяченья моего

* * *

…Идет моя катастрофа драная,
и блюзом жжет из груди,
и страсть в очки задраена,
и губы впереди!

* * *

Я вышел на поиски счастья,
а встретил чужую жену,
она на балконе стояла,
ей ветер халатик вихрил.
Как все-таки счастье высоко,
хоть видишь лишь нижнюю часть.

* * *

Когда пурга по живой воде
побегает, пугая мели,
мир жмется к сердцу
и шепчет: – здесь
света нет.
Только губы в конце туннеля.

* * *

Вечер уютный – с ёлки фонарик
женщина в доме твоем.
Может ее одиночество ранит
Думает «Лучше вдвоём!»
И простофиля-игра прибежала,
и великаны-слова.
И твои губы острее кинжала –
станешь её целовать.

Женщина падает в белую бездну постели.
Снег за окном и невинность растают легко.
Утро неслышно крадется по стенам.
Пишется книга грехов. Пишется книга грехов.

Женщина думает: «Дружба мужская –
то же, что сговор любой.
Если он в душу к себе не пускает –
что же такое любовь?
А ведь мужчина в пылу беспощаден.
Если бы он знал, что творит.
Так плохо шутит, дескать, вращаю
мир вокруг бёдер твоих».

Женщина падает в белую бездну постели.
Снег за окном и невинность растают легко.
Утро неслышно крадется по стенам.
Пишется книга грехов.
Пишется книга грехов.

* * *

Проснулся в комнате,
где порваны обои,
ни сантиметра чистого стекла,
но тело женщины
вновь вздрогнуло любовью,
и плазма поцелуя с губ стекла.

* * *

Осенью стынет свет березы.
В поблекших пледах трав
днем робеет роса.
Воздух тревожно тих и розов.
Пар от воды рисует голоса.

Нет ничего нежней
твоих замерзших щек.
Боже, как было летом хорошо.

Птица случайная заплачет;
летит последний лист
творить печаль.
Женщины прячутся по дачам,
и то – шальная страсть зацепит невзначай.

И снится волку пир,
и холодеет мир.

Нет ничего важней
твоих отчайных глаз.
Боже, какая осень подстерегала нас.

* * *

Беги, беги
коль сердце рвано,
а клетки мозга в волдырях.
Твой конь любви не хочет рано
погибнуть в бытовых мирах.
– Но, тпру, постой-ка, дядя-лошадь,
притормози свой глупый бег.
…Чу! – Чуешь? – женщина хорошая
лежит и грезит о тебе.

* * *

Качался фонаря овал,
кончался старый год.
Он тайну вдруг образовал
от взгляда моего

и тихой нежности лица
той женщины чужой.
А ехать было полчаса.
Чужая, но со мной.

Я считывал с ее лица
за слоем слой, и вот
меж нами встала красота,
как ангел в Рождество.