HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Владимир Соколов

Дневник провинциального писателя 1980 года

Обсудить

Повесть

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года

 

На чтение потребуется 4 часа 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 6.12.2016
Оглавление

3. Март
4. Апрель
5. Май

Апрель


 

 

 

1 апреля

 

Председатель Союза писателей СССР Г. Марков, вручая Л. Брежневу Ленинскую премию по литературе, назвал его книги «наукой побеждать» и объявил, что «по популярности, по влиянию на читательские массы, на их созидание книги Леонида Ильича не имеют себе равных», в них «каждое слово согрето кровью его сердца – сердца воина и строителя, освещено светом его мысли – мысли коммуниста-ленинца, созидателя и творца народного счастья». Лауреата приветствовали однополчанин, полковник в отставке (он уверял, что летом 1943 г. к Леониду Ильичу «прислушивались все», что он «поднимал, вдохновлял миллионы на бой, на подвиг», что «вместе с ним мы выстояли и победили»), бригадир-колхозник («который выразил «беспредельную благодарность и признательность партии, а также дорогому и любимому Леониду Ильичу за счастье жить на такой земле»), академик Ю. Овчинников (утверждавший, что книги Брежнева – «глубокое философско-психологическое исследование», «достижение передовой научной мысли», «энциклопедия живого опыта народа», они показывают «наш советский образ жизни, нашего советского человека»). Литовский поэт Э. Межелайтис поблагодарил Брежнева за книги, в которых выразил себя «коммунист, новатор, гуманист», которые «моделируют нового человека». Чехословацкий писатель О. Рафай заявил, что «Советский Союз всегда оказывал и оказывает братскую помощь и поддержку народам, борющимся за свою независимость и суверенитет».

 

 

2 апреля

 

Извините, первоапрельских записей не делал. Не до того было. Но не отметить импровизированный поэтический «вечер смеха», который прошёл вчера в одной из аудиторий политехнического института, не могу. Были там и наши поэты – Сергеев, Панов, Черкасов, ещё кто-то, читали свои стихи студенты. Позже, когда я спросил Панова, как прошёл вечер, он слегка поморщился и махнул рукой: «Стихов было много, а смеха – мало, – помедлил и уточнил: – Стихическая атака».

Вот так. И среди студентов, самой благодарной аудитории, наши поэты уже не находят понимания.

 

 

3 апреля

 

Любит наш комсомольский горлопан-поэт Панов похохмить. В Союз поступил свеженький, прямо с колёс Справочник членов уже всего Союза писателей. Их, оказывается, более 8000: в одной Москве пара тыщ. Гена взглянул и театрально помрачнел:

– Почему, интересно, расставляют список не по значимости таланта, а по алфавиту? Был бы я, что ли, Асеевым, меня бы все читали. А кто увидит Панова? Наверное, нужно взять псевдоним: какой-нибудь Апанов.

– А лучше Абпанов, – замечаю я. – Только зря всё это. Смотри на эти три буквы.

– ДСП? Древесно-стружечные плиты, что ли?

– Так точно. Иногда, правда, расшифровывают «для служебного пользования». Этот справочник, кроме как в отделения нашего Союза, ну, может, в идеологические отделы, никуда не поступает. Так что стой ты на первом или на последнем месте, читать тебя – никто не будет, рвалось с языка, но вслух выблевалось: – будут точно так же.

– А распевать и того больше, – это уже Сергеев намекнул на оформившийся в последнее время творческий союз Панова с нашим алтайским Шульбертом – Стариковым.

– А у нас нынче все грамотные, – Кудинов. – И чуть что – норовят в литературу. И не то страшно, что многие пишут, а то, что многие из пишущих уверовали, внушили себе: всё мало-мальски грамотно и складно написанное – это и есть литература.

Это скорее относится к редакторам и критикам. Ни одному самому завалящему писателю такая дурь и в голову не придёт. А вот насчёт грамотности можно и поспорить. Если мерить грамотность уровнем ЦПШ, то тут, действительно, все у нас грамотные. А если мерить умением выражать свои мысли, то ты не только среди «простонародья», но и среди высших образованцев-засранцев грамотеями не разживёшься.

Я читал переписку Ядринцева и Потанина с нашими сибирскими интеллигентами. С высшим образованием среди них было нуль да копейки. На всю З. Сибирь два средних учебных заведения – Томская гимназия и Омский кадетский корпус. Но посмотрите, на каком прекрасном и богатом русском литературном языке все эти землемеры, счетоводы, служащие излагают свои мысли. Найдите мне сегодня хоть одного кандидата, который может толково написать письмо или изложить свои мысли в отчёте ли, служебной записке ли. Так что если и есть у нас 8000 писателей, то плоды их деятельности никак не сказываются на общекультурном уровне.

 

 

5 апреля

 

Получил из деревни с нарочным мяса от родственников жены, а заодно и обещанный мне 6-томник Блока. Открыл наугад и, надо же, напоролся с размаху на стихи не в бровь, а сразу в глаз. Не удержался, позвал жену:

– О, у твоего любимого Блока про вас, филологов, написано:

 

Когда под забором в крапиве

Несчастные кости сгниют,

Какой-нибудь поздний историк

Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый,

Ни в чём не повинных ребят

Годами рожденья и смерти

И ворохом скверных цитат...

Печальная доля – так сложно,

Так трудно и празднично жить,

Чтоб стать достояньем доцента,

И критиков новых плодить...

 

– А про бездарных писателей у него случайно ничего нет?

 

 

9 апреля

 

– Ну и дремучие они там в «Литературке, – отложил газету Иван Иванович Кудинов. – «Беллетристика – не плохая, а средняя литература», пишут. Ну, если беллетристика… всего лишь «средняя», то что же тогда плохая, никуда не годная литература? И может ли плохая, никуда не годная беллетристика называться литературой?

– Беллетристика – это belle lettre – «изящная словесность». И действительно, беллетристика не может по определению быть плохой литературой. Но у нас давно под этим словом понимается то, что англичане называют fiction – «воображаемое» в противовес литературе факта. Ещё у англичан есть другое различие, как мне кажется, более существенное.

«Писатель» можно на тамошний язык перевести двояко: writer и story teller. Writer – это как раз писатель в смысле наших Лев Толстой, Чехов...

– Одним словом, великий писатель.

– Не обязательно. Писатель – мыслитель, писатель, который говорит правду или ставит там вопросы, или размышляет о жизни. А story teller – это как раз беллетрист в нашем понимании. То есть тот, кто просто развлекает публику. Чем у нас занимаются детективщики и мелодраматики. Так что в слове «беллетрист» я не вижу ничего плохого. Писатели ведь нужны не только, чтобы выжигать глаголом что-то там важное в сердцах людей, но и для самых повседневных нужд: развлечения, пропаганды, популяризации знаний. Вот как раз наша беда не в отсутствии писателей, а в отсутствии добросовестных ремесленников от литературы – тех самых беллетристов.

– Ну ты всегда, – снова забрал голос Кудинов, – что-нибудь скажешь, так скажешь. Писатель должен работать для народа, а не на потребу нетребовательной публики.

 

 

12 апреля

 

На очередном политчасе опять с ёрничеством влез Сергеев.

– Вот ты говоришь, что стоимость определяется вложенным в товар трудом. Так?

– Это не я, это Маркс говорит.

– Пусть так. Но тогда объясни: почему себестоимость «Жигуля» 700 рублей, а его продают за 5000?

– Ну я же сказал, это Маркс говорит. Вот у него и спроси.

Всеобщее ха-ха-ха. То ли по моему адресу, то ли Сергеева. Как надоел мне «здравый смысл» наших писателей. Ребята неплохие, но в полнейшем интеллектуальном запустении. А ещё говорят: «Учение Маркса и Энгельса всесильно, потому что оно верно. Этого колом из коммунистов не выбьешь». А я за свою жизнь не встречал ни одного человека, который бы не то что внимательно читал, но просто поинтересовался бы, о чём пишет Маркс. Сколько с крайкомовскими и райкомовскими по этой теме бодался. Даже начётчиком среди них обозвался. Вот и стало среди наших сраных интеллигентов модным прохаживаться насчёт основоположников всякой дебильной каверзой.

Хотя ещё на студенческой скамье нам всем объясняли, что Маркс писал свою совместно с Рикардо и великим экономом Адамом Смитом теорию для так называемой рыночной модели. А разве социалистическая экономика – это рыночная экономика? Как можно переносить законы трудовой стоимости, действующие в условиях свободной конкуренции, на экономику плановую, где цены определяются не принципом спроса-предложения, а регулируются сверху?

Как вообще наши долбаки позаканчивали вузы, да ещё и с красными дипломами?

 

 

14 апреля

 

Кажется, уже всем известно, что простота в литературе – если это не примитив, который нынче и среди высоколобых умников имеет своих адептов, – вещь чрезвычайно сложная. Она далека от спонтанности и непосредственности. «Всякое непосредственное, – говаривал Гегель, – всегда опосредовано». Простота – она в произведении большого художника кажущаяся. На самом деле за ней всегда прячется, как шпион за дерево, большая продуманность – искусство.

И странно, что есть люди, которые этого не понимают. И не только среди «простых» читателей, как, например, профессора физики и математики, но и среди людей, сопричастных литературе. В последнее время с подачи высоколобых умников, запутавшихся в нулях, попёрла тяга к примитиву, искренности, безыскусности. Заражены этой болезнью и мои ребята. Так я называю участников литературной студии, которую вот уже полтора года с увлечением полуведу. То есть они как бы пригласили меня читать лекции по писательскому мастерству, а я постепенно узурпировал свои полномочия до фактического руководителя студии.

Вот я и решил поговорить с ними о технологии простоты. За эти полтора года спонтанной педагогической деятельности я многому научился. Быть стариком прежде всего. То есть не лезть со своими советами и не «лечить» молодых, а подводить к своей мысли так тихонько-тихонько. Но неуклонно. Я попросил их прочитать «Старика и море».

– Ну как вам понравилась повестушка? – спросил я их на следующем занятии. И, чтобы не тратить времени, попытался взять быка за рога: – Просто она написана или сложно?

Куда там. К сожалению, большинство уже читало «Старика» ранее и потому они завладели инициативой и сразу вывали весь тот литературно-критический бред, который как мухи над говном кружат вокруг всякой вещи новомодного писателя. Битый час разговор танцевал вокруг посыла о том, «что человека можно убить, но победить его нельзя», о метафорическом символизме Хемингуэя, об айсберге, которого достаточно показать макушку, чтобы читатель смог дорисовать всё остальное и всё в том же роде.

– А мне кажется, что Хемингуэй пишет примитивно. Как киргиз. Что вижу, о том и пою.

– Вот-вот, – как бальзам на душу капнул для меня этот ответ. – Повесть Хемингуэя кажется бессистемной. Или, как модно говорить, сплошным нарративом – повествовательным потоком. На самом деле этот поток очень организован, продуман и тщательно выстроен.

– Что-то этого не заметно.

– Разве? Вы дочитали повесть до конца?

– Вроде того.

– Вы можете вспомнить, из каких эпизодов она состоит?

– Ну сначала они там бодались с мальчиком, нужно ли ему учиться у старика рыбачеству или нет. Потом старик вышел в море, потом поймал рыбу, долго её вёл, потом раз и убил. А потом напали шакалы (гальганос, рекины – прим. ред) и раздербанили рыбу.

– Разве то, что вы изложили, не чёткая композиционная схема? Разве так поют киргизы? (А как они поют? кто-нибудь об этом задумывался? Ведь напели они тот же «Манас». Методом, «что вижу, о том и пою» разве такое возможно?). То есть по форме повесть Хемингуэя – простая безыскусная вещь, по сути же хорошо организованная, чётко продуманная и спланированная. Достаточно сравнить повесть с «Островами в океане», а именно, с теми эпизодами романа, где пацаны рассказчика ловят рыбу, чтобы увидеть это. В «Островах» Хемингуэй именно поёт как киргиз: всё, что приходит в голову, тут же и заносит на бумагу.

Ещё раньше я излагал на семинаре свою доморощенную теорию романа. Классические роман, вещал я, как земля на китах, покоится на двух основных повествовательных столпах: хронике и сценах. Хроника – это описание событий в законченном обобщённом виде: «В стране царил бардак. Вася Пупкин занимался торговлей. Он женился на женщине старше себя, с ребёнком, и они жили в двухкомнатной квартире её родителей».

Сцена же – это описание событий непосредственно, так, как будто они тут же разворачиваются перед твоими глазами: «он ухватил его за грудки, в глазах того отразился испуг, капельки пота выступили на лице. Неожиданно в комнате погас свет. «Пусти», – еле-как простонал тот...»

Роман это хроника, перемежающаяся сценами, или совокупность сцен, предваряемых хроникой.

– Хемингуэй по молодости и неопрятности духа пытался писать только сценами, начисто исключив хронику. Так написаны его ранние рассказы, «Фиеста». Но начиная со «Снегов Килиманджаро» он одумался и под шумок вернулся к традиционной романной схеме. Но внешнюю манеру сплошного повествовательного потока сохранил. Его эпизоды не отделены чётко друг от друга прослойкой хроники, как у Вальтер Скотта или Стивенсона, а налезают один на другой, как бараны при давке, создавая впечатление нерасчленённого повествования. Когда старик начинает бороться с рекинами? Тогда, когда он победил рыбу? Нет, раньше. Прочитайте внимательно. Первые рекины появились, когда борьба с рыбой ещё шла вовсю. Появились и тут же исчезли. «Провели разведку», – оценили бы мы их появление с высоты знания всего сюжета. Но в тексте повести этот фрагмент никак стилистически не выделен: сцена или эпизод борьбы с рекинами начинается ещё до окончания предыдущего эпизода. Итак, нерасчленённость формальными средствами ключевых сцен – один из приёмов, которым Хемингуэй своей продуманной конструкции придаёт вид непосредственного повествования.

На том лекция и закончилась. Не знаю, убедил ли я ребят, что простота – это результат обдуманности. Что у этой простоты есть своя технология. Сам же в этом глубоко убеждён.

Если продолжить рассуждать о «Старике и море», можно найти другие примеры обдуманности, загримированной под непосредственность. В сценах писатель пользуется разными, но в общем-то традиционными описательными приёмами: диалог, статическое и динамическое описание, внутренний монолог. Но Хемингуэй опять же намеренно не отчленяет описательные приёмы. Так внутренний монолог у него переходит в диалог, когда старик как бы начинает разговаривать с рыбой. Внутренний монолог переходит в описание: старик говорит и говорит о себе, о своих мыслях, и вдруг его разговор переходит на описание того, что происходит сейчас на море, на его глазах. Таким образом, монолог, начинаясь в рамках одного эпизода, переходит в другой – один эпизод сменился другим, а монолог всё продолжается. И это тоже стушёвывает чёткую границу между эпизодами.

Но что важно подчеркнуть между этими элементами – описания, диалог и монолог – постоянно соблюдается равновесие. Можно отмерить роман по хронометру, и мы увидим чёткий ритм: описание, монолог, философские клаузулы, снова описание, хроника – причём все эти элементы примерно занимают равный объём текста. И это если не продумано, то прочувствовано писателем. Писатель редко работает по хронометру: но внутренний хронометр должен быть встроен в него – здесь сцена затянулась, здесь она маловата, этот эпизод хорошо бы уравновесить размышлением. И всё это камуфлируется под безыскусное повествование: будто бы слова льются из тебя сплошным потоком и льются.

 

 

15 апреля

 

Красный архив, где вот уже ровно тридцать пять лет «владеет и царствует» Пётр Антонович Бородкин, размещается на Большой Олонской в бывшей когда-то Змеиногорской церкви. Лет тридцать назад, чтобы расширить полезную площадь, с южной стороны полуразрушенного храма возвели двухэтажный придел, узкая деревянная лестница которого круто уходит вверх, в святая святых – хранилище документов.

Но места всё равно не хватает. Рукописи и бумаги свалены как попало, подвергаются нашествию времени, самая главная ударная сила которого – вода: «Первый враг для вашего брата покойника, ежели помрёте». Бородкин как «Карфаген должен быть разрушен» каждое писательское мероприятие, особенно где присутствуют крайкомовцы, клянчит: «Архив должен быть расширен».

– А есть хоть что-нибудь интересное в вашем архиве?

– А как же. И очень много. От старых рукописей, писем и документов не архивной пылью веет, как это иным кажется, а свежестью и новизной прошлой жизни. Надо только увидеть это и понять. И если мы этого сегодня не поймём – завтра нам будет гораздо труднее жить.

Вот сегодня нашёл интересный документ военного времени. Мастер просит не наказывать прогулявшего работу слесаря. Тогда ведь с этим было строго. Сажали не за прогул – за опоздание. Но, объясняет мастер, стояли сорокаградусные морозы, а у слесаря не было валенок. То есть в двадцатиградусные, десятиградусные можно ходить без зимней обуви – даже подумать уже мороз по коже продирает.

А есть документы просто уникальные. Я уже много лет храню переписанный от руки дьячком этой самой Змеиногорской церкви аж в XVIII веке вольтеровский «Кандид». Вы только представьте себе: дьячок в неведомой глухомани, ночами и в праздники переписывает от руки «Кандида». Переписывает с прекрасного перевода, совершенно неизвестного науке. Что это был за дьячок, кто перевел, как этот перевод попал в Барнаул? Полный фасар... ничего не понятно.

– Вы сообщали кому-нибудь о своей находке?

– Зачем? Чтобы понаехали московские стервятники и отобрали её у нас? Или в лучшем случае сказали «фи! такого быть не может» и на этом оставили в покое? Такие находки не для провинциального архива. О них лучше помалкивать.

– Но вы-то мне рассказали.

Пётр Антонович только развёл руками: слаб-де человек.

 

 

19 апреля

 

Кудинов появился в Союзе навеселе. Не-не, не подумайте чего плохого. Не поддатым. У него якобы язва, и не то что пьяным, но и пьющим-то его редко кто видел. Навеселе в прямом смысле слова, весёленьким.

– Кажется, яшинское «Стечение обстоятельств» нам удастся всё-таки напечатать. Невский (секретарь по идеологии) прочитал её и сказал, что никакого криминала в ней не видит. Но на всякий случай спросил: «А в ЛИТО с повестью уже знакомы?». «Да вроде как бы и нет», говорю я. «Так ты, значит, решил мною прикрыться от ЛИТО? Хитёр ты, братец, хитёр. Ну бог с тобой, чуть что, поговорю я с ЛИТО, повесть того заслуживает». Неплохой он мужик всё же, Невский.

Все дружно закивали головами.

– Всё это хорошо, – вставил в общее согласие две свои копейки я. – А вот за чей счёт банкет, господа? Вместо кого будем печатать?

И посмотрел на нашу святую краеведческую троицу – Бородкина, Гришаева и примкнувшего к ним молодого Родионова. Эта троица делила между собой печатные листы в альманахе, издательстве, краевой газете. Люди они, за исключением Родионова, были интеллигентными, друг другу в жилетки не вцеплялись. А мирно установили очередь и по порядку её соблюдали. Повесть Яшина могла пойти только по линии краеведения, значит, кому-то из них пришлось бы уступить свою очередь.

Пришлось бы. Если бы не одно благоприятное обстоятельство. В резерве альманаха находилась зверевская «Заимка в бору». Эта автобиографическая повесть о детстве героя в предреволюционном Барнауле, очень интересная и содержательная, каковых у нас на Алтае никто ещё не написал и вряд ли когда напишет. Сам Зверев, доктор биологических наук, работает в Казахстане. Там ему удалось выпустить и свою «Заимку». Но он хотел бы увидеть её опубликованной именно на родине, и уже много лет стучится во все злачные места, где раздают место под типографским солнцем.

Все согласны, что повесть хорошая, что это позор, что на Алтае она до сих пор не опубликована. И говорят глаза, никто не против, все за. Но вот поступиться своей очередью никто не хочет. Все же повести вроде нашли место за счет Фердинанда Фердинандыча Аунапу. Он всё равно уже умер. Ему теперь там в могиле спешить некуда. Что ему доспеется, если его «Записки директора» полежат ещё чуток? И вот теперь, когда Звереву, кажется, выкроили место, нелёгкая принесла Кудинова с его яшинскими «Стечениями обстоятельств».

Святая краеведческая троица сидела, низко голову опустив: участь «Заимки в бору» была опять предрешена.

 

 

21 апреля

 

Встреча в Союзе с инструктором отдела идеологии крайкома проходила зевотно-рутинно, когда он, Яков Егорович Кривоносов, своим монотонным убаюкивающим голосом вдруг взорвал ситуацию:

– Мы вот тут в крайкоме письмо получили касательно повести Кудинова «Сосны, освещённые солнцем».

– Это которая про художника Шишкина?

– Та самая. Автор письма вот говорит, что в повести этой больше семидесяти раз упоминаются и описываются всякие церковные моменты и колокольные звоны... Кстати, своё письмо Филов так и озаглавил «Послание Ивану Кудинову на роман "Сосны, освещенные солнцем"». Письмо довольно пространное и написано в стихах.

И Кривоносов процитировал:

 

В романе правде – вилы в бок.

От ваших «Сосен» вонь несносна.

Звон колокольный, поп и Бог

Поют и воют в ваших «Соснах».

...

Христос весь век прожил трутнем,

А вы о нём – не руки в брюки!

Христос, измаявшись трудом,

Простор натруженные руки

 

(Аллюзия на картину Крамского, также описанная в «Соснах»)

 

Ну и там ещё строф с полтора десятка. А кончается послание прямо-таки угрозой:

 

Кудинов, вот совет мой вам:

Пока не дёрнули вас в «Правде»,

Чтоб не попасть вам в стыд и срам,

По директивам «Правды» правьте!

...Не то в расцвете ваших лет

У вас отнимут партбилет.

Хотя и есть у вас талант,

Но всё ж сейчас вы диверсант.

Тари-рара, тари-рара!

Глядеть на это очень странно.

Изъять и сжечь давно пора

Роман Кудинова Ивана!

 

Раздался было смех, но Кривоносов глянул так грозно, что он, смех то есть, завял, как лютики, в самом зародыше.

– Ну и что будем делать? – грозно спросил Кривоносов.

Ваня затрепетал. Всегда такой осторожный, боязливый, правильный, слова резкого поперёк не то что какого начальства, но уборщицы в крайкоме не вякнет. Ну а уж его провинциальная Елабуга с церквями, мощёными булыжной мостовой улицами, редкими дамами в шляпках, господами в цилиндрах, мужиками в армяках и приказчиками в картузах – так они прямо-таки стандартное описание декораций всех современных фильмов о дореволюционной России. И вот на тебе! Даже здесь при желании, оказывается, можно найти крамолу.

– Так ведь этот роман уже вышел в «Современнике», – промямлил Кудинов.

Кривоносов несколько успокоился: как будто московское издание уже само по себе индульгенция от ошибок и всякой ответственности.

– Всё же в нынешнем издании, – «Сосны, освещённые солнцем», уже давно освещавшие за неимением прочей художественной литературы полки в барнаульских книжных магазинах, снова должны были выйти в краевом издательстве, – нужно поубавить колокольного звона. Конечно, вы описываете старину: красных знамён и плакатов тогда не было. Но и употреблять религиозную символику нужно умеренно. А то так и до религиозной пропаганды недалеко. А вы, писатели, в последнее время очень уже расхорохорились. То Родионов здесь заводится от восторга от храма в Коробейниково – штаны чуть не лопаются. То у Егорова поп Евгений – этакий симпатяга, то Башунов умиляется на крестящихся старушек. Я уж не говорю о панораме Барнаула: что ни вид с горы, так церковь на переднем плане (а попробуй её избежать, когда она на фоне частного сектора прямо-таки торчит, откуда ни посмотри). А может, мастера слова, восторг-то ваш попридержать надо. И направить его в нужное русло.

 

 

*   *   *

 

Я стараюсь дневник донести так, как он был написан тогда, в 1980, лишь расширяя записи для необходимой связности рассказа. Однако в данном месте не могу не удержаться от комментария. Уже в 1990-е Кривоносов стал яростным проводником православия. Он редактировал журнал Алтайской епархии, выпустил массу книг о православии на Алтае, громче всех ратовал за восстановление церквей и строительство новых.

Нельзя не сказать, что наряду с конъюнкурщиной и жизнь обошлась с ним сурово. Его жена, видная строгая женщина, вдруг умерла от рака. Сын стал банкиром и сел за растрату на 10 лет, отсидев, правда, всего два. Один из внуков родился с ДСП. И в этих жизненных несчастиях он стал искать спасения не в партийных книжках, а прискакал к церкви. Закономерный итог человека без твёрдых убеждений, каковыми в России мы являемся все.

 

 

23 апреля

 

Мы, писатели, любим поспорить ни о чём. Есть такие вечные темы, мнения по которым разделились ровно поровну, и никакого сдвига в ту или иную сторону не наблюдается уже веками. И тем не менее споры продолжаются и продолжаются. Одна из таких тем – должен ли быть писатель в гуще народной жизни боевой, текущей или жить в уединении, где-нибудь в деревне, где слышнее голос лирный, живее творческие сны.

Женя Скворешнев яростно убеждён во втором. Хотя по своему образу жизни телевизионного журналиста и отпетого бабника дня не может прожить без коловращения. И вместе с тем позиция его более чем искренняя. Он работает ещё и литконсультантом в «Молодёжке Алтая», а времени у него на неё нет. Поэтому литстудия, ведение которой при молодёжке также входит в круг его обязанностей, почивает в полусогбенном состоянии: соберутся раз в три недели вместо еженедельного, и то хорошо.

И вместе с тем я как-то к Жене отношусь с бо́льшим пониманием, чем к Ване Кудинову (уж извините меня за фамильярность в собственном дневнике). Тот готовится к каждой литстудии, даже конспект составляет. А толку? За лет 10, что он ею руководит, ни одного писателя литстудия краю не подарила, ни одного не то что романа или повести, но рассказа или краткой зарисовки из-под Кудинова не вышло. А Скворешнев чуть ли не каждую неделю даёт хоть одно стихотворение студийца, а то и подборку в газете.

Поэтому все поэты, кто более или менее регулярно посещает студию, хоть по разу, а многие и по многу раз, отметились в печати. Да и «Молодёжка» им довольна: к красным датам – это понятно, но и ко всякому неожиданному требованию они всегда готовы: нужно стихотворение, прославляющее подвиги нашего народа в древнерусские времена – в этом годы 600-летие Куликовской битвы готовятся отпраздновать с невиданным размахом – Женя бах им тут же стихотворение по теме на стол, нужны ли стихи ко Дню военно-морского флота, и опять Женя не подкачает...

Что же касается темы, должен ли писатель жить на форуме или смотрителем на маяке, то я давно вывел для себя истину: и там, и там. Если ты не будешь общаться с себе подобными – то писатель, анахорет хотя и по своей сути, быстро исчерпает свой внутренний потенциал. Это только кажется по молодости и глупости, что ты переполнен идеями и образами. Но когда первый выплеск прошёл, ты вдруг оказываешься в дефиците сюжетов, образов, тем, деталей. Говоришь с людьми – набираешь материал, так сказать, – а они не очень-то настроены говорить с тобой, особенно на интересующие тебя темы.

– Ну как завод, НИИ? – часто спрашиваю я Валерия, Наумыча.

– Да всё как-то так, брат, – отскакивается от них, как от стенки горох. Если я и пишу о заводе, НИИ, то от своих близких знакомых, которые там живут, я не получил ни грамма, всё больше из собственного опыта, случайно подслушанных разговоров, газетных вырезок.

А если не запрёшься, не обмозгуешь всего, что накопил, не дистанцируешься от материала, тоже хрен что выйдет. Вот я пишу дневник, и все живые события, которые каждый день бьют тебя ключом по голове, как-то не ложатся в описательную обойму.

Так что писатель должен работать на манер кита: вынырнул на воздух, глотнул свежего ветра и в глубины, просачивай его в кровь.

 

 

24 апреля

 

В какое интересное время мы живём! Я такое время переживаю впервые, ибо живу в первый раз в жизни, и, кто знает, может, и в последний. Партия бросила клич: «Экономика должна быть экономной». Должна – значит будет. И все наперебой бросились обсуждать экономические проблемы. Да так увлекательно. Тон задаёт «Правда». Что ни неделя, то целый подвал под Валовым, Гаврилой Поповым, Бергманом. Их работу поддерживает, оппонируя слегка в «Известиях», Лацис. И мы в Сибири лыком не шиты. Вот в Новосибирске стали издавать ЭКО. Только что вышел первый номер, и я, как пацан Яна или Вальтер Скотт (я в детстве очень любил исторические романы), читал его до 4-х утра.

Обсуждалась весьма животрепещущая в наши дни проблема плана. Каким ему быть? Как планировать? Что планировать? Раньше было просто: чем больше, тем лучше. Даже иногда и за счёт качества. Но теперь такой валовой подход отверг Валовой (он сам по этому каламбуру не раз проходился калом бурым). Мы добываем, шутил он, всё больше руды, чтобы делать из нее всё больше экскаваторов, которые могли бы добывать ещё больше руды, из которой можно бы делать ещё больше экскаваторов и... так без конца и без какой-либо пользы для государства.

План по номенклатуре за 15 лет – с лёгкой руки Косыгина – своего существования тоже показал себя с гнильцой: наименований товаров так много, что попробуй все эти гайки, болты, подшипники, экскаваторы, моторы, болванки и чушки... расписать и распланировать. Тут вот автор насчитал в нашем хозяйстве 400 000 наименований готовой продукции. С ума сойти и не запрыгнуть в него обратно.

Пытаются планировать по объему продукции в денежном выражении. Гаврила Попов осторожно намекает, что в условиях планового ценообразования (скромно опуская глаза с подразумеванием не рыночного) такой план будет волюнтаристским. Поднял цену, вот и выполнил план. Опустил, и сразу оказался в отстающих. И возникает парадокс: накачиваешь цену – и выполнение плана идёт в гору, снижаешь её, делаешь то же с меньшими затратами – и план пошёл под откос.

Бергман пытается уравновесить гири весов, предлагая оценивать продукцию по вновь добавленной стоимости, чтобы не было так, что приварил к экскаватору ручку, продал экскаватор и сразу по выполненному объему обогнал и металлургов, которые плавили для экскаватора железо, и моторостроителей, и сборочные цеха – у всех у них план в стоимостном выражении, как находящихся в начале производственной лестницы, будет ниже.

Но и вновь созданная стоимость – этой самой ручки и ее приварки к дверям – тоже не выход, успоряет Лацис. Если судить только по вновь добавленной стоимости, то производителю будет наср... на то, что́ вложили в экскаватор металлурги и все последующие. А потому он не будет заинтересован в экономии средств. Влупил в экскаватор 20 т металла – хорошо, 40 – ему без разницы, он ведь отвечает только за приваренную ручку.

А мы, писатели-производственники? Где наш вклад в общую полемику? А мы все крутим свои сюжеты вокруг поднадоевшей борьбы новаторов с консерваторами либо строчим «служебные романы», где перед героем стоит дилемма, как совместить свою левую любовь, которая внезапно нагрянула к 40-летнему новатору, с борьбой за план.

Скучно, девочки.

 

 

27 апреля

 

На том же совещании, где Кудинова лягнули за «Сосны, освещённые солнцем», Кривоносов упрекнул писателей, что в последнее время мало шедевров выдаём на гора. При слове «шедевров» Кривоносов ехидно скривился.

– Ну Яков Егорович, – попытался урезонить его Квин. – К сожалению, в литературе не бывает так, чтобы все шло по нарастающей: нынче написал хорошую книгу, а следующая непременно будет ещё лучше. Чаще как раз наоборот! Даже великие, достигнув однажды своей вершины, ходят затем долгие годы у её подножия, так и не сумев совершить новое восхождение. Как, например, М. Шолохов, «Тихий Дон» которого недостижимо возвышается над всеми его более поздними сочинениями.

– Не бывает, а надо, чтобы было, – урезонил его Кривоносов. – Читатель ждёт свершений каждый день, как каждый день ему хочется кушать. Ему мало дело: в ударе хлебопек или нет. Вынь хлеб да положь. К тому же вас здесь 50 штук вместе с немцами и горноалтайцами. И вы должны работать как команда. Один устал, мяч подхватил другой, у другого не получается, получится у третьего. А если ни у кого не получается, нужно вводить свежие силы: или что – алтайская земля оскудела на литературные таланты?

 

 

30 апреля

 

Художники праздновали что-то там своё и надрались как сапожники. Хотя наблюдения над мастерами кисти должно было бы трансформировать пословицу в «набрались как художники». И нас, писателей, пригласили на свою попойку. Я там сцепился языком с Югаткиным. Этого художника у нас на Алтае мало знают. Он вечно в запое, хотя пьяным его видят редко – даже на нынешнем празднике жизни он скорее отмечает присоединение к тостам, чем реальными лыками поддерживает их.

Ибо запой его творческий: он вечно что-то там рисует, большей частью пейзажи. В художественных дрязгах участвует мало, поэтому, хотя лицо его и мелькает в творческих кулуарах, знакомых у него не очень чтобы очень. Но человеком он оказался интересным, и, покинув попойку, я отправился к нему в гости. Живет он на углу Малахова и Павлика (Павловский тракт), в недавно отстроенном небоскрёбе (12! этажей), большие глазницы которого гапют на всех барнаульцев. Эти глазницы – это как раз окна мастерских художников, одна из которых и принадлежит Югаткину.

Разговор зашёл об импрессионистах, и пост-, и прочей всё ещё не вышедшей из моды и вызывающей споры братвы. Югаткин улыбнулся и подробно на полотнах Сезанна и Мане показал, как они цветом формируют пространство.

– Прямая перспектива существует только в нашем воображении. Реально же мы видим лишь цветовые пятна. И именно цветовыми пятнами передаётся расстояние и форма предметов.

Мы как зачарованные смотрели на эти картины.

– Откуда они у вас?

– Да из нашего музея. Они там лежали в подвале несколько лет. Пока Снитко, наш замечательный директор, не взмолилась: «Да возьми ты их, Алексей Александрович, ради бога себе. А то ведь пропадут». Но… это не подлинники, а копии. Но сделанные не абы кем, а оседлавшими Барнаул в начале века Курзиным, Шуляпиным, Никулиным – замечательными художниками. Они были поклонниками тогда новомодных течений и ездили учиться не в Италию, а в Париж, и привезли с собой оттуда массу копий картин, рисунков, гравюр.

Мы разочарованно выдохнули:

– Копии!

А зря. Мне кажется, вся эта погоня за подлинниками массы искусствоведов, которые пытаются всеми доступными при современной технике средствами отличить настоящие полотна от копий и подделок – всё это существует во имя жадности наворовавших денег миллионеров. Покупая за большие деньги картину, они хотят быть её уникальными обладателями. А то, что подлинники подчас уступают копиями, а реплики великих мастеров уступают созданным ими же самими – это медицинский факт. Возьмите пресловутые «Грачи прилетели». Художник ради заработка столько их нарисовал, что многие из этих подлинников, которым обладает, наверное, любой русский провинциальный музей – это жалкая мазня, повторение той знаменитой картины, которая хранится в Третьяковке.

– Тем более что часто и подлинник-то неподлинный, – подтвердил мою мысль Югаткин. – Рубенс, Тинторетто, Веласкес – каждый из них организовал в своё время целую мастерскую. Они намечали сюжет, разрабатывали технику, а уже ученики по заданным лекалам «создавали картину».

Не будь этой глупой возни с подлинниками, шедевры могли бы быть в каждом крупном городе, в каждом музее.

– Вы правы, – согласился Югаткин. – Именно так многие меценаты, тот же король Карл I, поставили производство шедевров на поток. Поручал художникам ездить по европейским дворам и копировать знаменитые картины. А все картины Ван Дейка придворные художники скопировали по нескольку раз, причём под присмотром самого Ван Дейка. Знаменитый вандейковский портрет Карла I погиб при пожаре, а ныне известный по Дрезденской галерее – это как раз одна из таких копий. Так что пусть говорят что хотят – мои Сезанн, Матисс, Мане кисти особенно Курзина и Никитина – это самые настоящие подлинники.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года

 

 

 


Оглавление

3. Март
4. Апрель
5. Май
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!