Шумы, помехи и высокие частоты Ангелины Зябликовой

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 2 часа | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Историю про жереха я с раннего детства знаю наизусть. Она для меня и волшебная сказка, и Столп и оправдание истины. Любовь в ее простоте и величии как основание всего земного бытия явилась неискушенной детской душе в первозданности и бесхитростной наготе. Это история инициации героев, не только ЕГО, который отправляется в неведомое, опоясавшись терпением и мужеством, но и ЕЕ, на всю жизнь примеряющей пояс смирения и самозабвения.

Наизусть знаю, но снова и снова прошу:

– Баб, расскажи про жереха!

-Опять?

– Расскажи, баб!

– Да сколько же можно?!. Ну, уж ладно, слушай…

Как же они сладки, эти исторические корни волшебной сказки!

На проконопаченной паклей бревенчатой стене горит ночничок, от большого фикуса падает большая уютная тень, и тихо покачиваются на волнах бабушкиных воспоминаний мои развесистые уши.

… Он всегда о себе заявит, шереспер. Боем. Не усидит, выскочит из воды. А сейчас наставили плотин, и самое бы ему там место, да потравили всё. Он любил держаться под запрудами: вода спущена, пищи много – голавлики, ельчики. Вот он и идет с ближних ям на жировку. Стоит аж у самых чугунных ферм. После дождя или паводка лишнюю воду спускают, и он подходит с дальних плесов и хватает рыбешку.

Смотрю, Андрей мой, знаю, что мой, вскарабкался на камень посередине переката, забросил удочку вдоль по течению. Поверху течение сильное, выровняло леску, натянуло, только на конец посматривай.

– Как же ты видела?

– Я тогда с матушкой жила, у реки. Спряталась и подглядывала.

– А почему жереха, баб?

– А непросто его поймать, такого. Я ведь сказала – тридцать фунтов!

– А если б меньше, не пошла бы за него?!

– Пошла бы, – смеется бабушка. – Но очень я его за этого жереха зауважала. Удача его накрыла. А я при нем и как будто тоже при удаче этой. Девке, видать, важно, чтобы хотелки ее исполняли.

– Субъект в ней увидели? – это я уже в мои четырнадцать спрашиваю.

– Ну, да, равную себе. Для кого постараться не зазорно.

– Или повыше себя.

– Ну, уж… Не заносись.

– Так что, жерех-то?

– Хитер – востер твой жерех. Спать ему пора.

– Ну, ба-а-а-б…

– Легко его поймать весной, после нереста, он вялый, на любую наживку идет. А как окрепнет, через невод, как ты через прясло, перемахивает. Крупный жерех до того боек, глушит рыбу и хватает, а то открытой пастью, как окунь, ловит, иной раз смотришь, а у него все брюхо о камни избито. Выпрыгнет из воды и рухнет – шум, брызги, издалека слышно. Это значит – врезался в стайку рыбешки. Оглушит, те завертятся на месте, он их с головы и хватает. Уклейки, голавлики, пескари, кто уж под раздачу попадет.

Весной-то его, после долгого зимнего поста и усталости от нереста, легко поймать, повторяется бабушка перед тем, как к главному перейти. Мне эта присказка тоже очень нужна – во мне сейчас все струночки натягиваются перед самым важным – заповедным – волшебством.

Весной он слабеет, рыбу ловит с трудом, зато хватает червей и что ни попадя. Поймать его легко, на донную. Но уж тридцати-то фунтов в нем никак не будет, хоть и быстро отъедается, в две-три недели. Рыбешка жрет зелень, водоросли, а он ее.

– А Андрей-то что? – не в силах больше терпеть, вывожу я бабушку к самому нужному.

Андрей знал, что ямы там. Перекаты рядом и ямы. Вот он тут и жирует, жерех. Любит дневной свет и раздолье, на дно только ночью уходит. А в летнюю короткую ночь тоже не спит – кормится.

Болезный – то мой, как увидел его, обмер. Всё про него понял. Плавает в полводы, в верхнем слое, а где мелководье, почти на поверхности – спинное перо наружу. Маленький жерех гонит туловом крупную волну. А этот не торопок, забирает поглубже, и волна его шире, развалистей.

Он-то знал, а мне из кустов моих ничего не ясно. Уж и как же я извела-а-сь!

Бабушка качает головой.

А когда вытащил он его, тут я и вовсе рот себе зажала, чтобы не закричать. И бегом домой. И все не могла придумать, чем заняться, чтобы отдышаться и виду не подать, что допрежь всё знаю.

Потом из окна глянула, а он стоит, руки широко раскинул в стороны – рыбу держит. А люди, как железные опилки к магниту, стекаются к нашему крыльцу. Как вышла, не помню, не спрашивай. А он так, не мигая, молча смотрит на меня – дескать, да или нет? пойдешь за меня? Народ поначалу балагурил, но вскоре тоже что-то разуметь начал, смолкли все. А я смотрю на лицо его, такая у него в глазах м-у-у-ка, ровно надежде уж и места не осталось. И такая в сердце моем жалость нестерпимая поднялась, тут бы подойти, шею его обвить руками и прижаться на веки вечные, а он – чудо-юдище это держит! Как подойдешь? И такая у нас промеж собой зарница высверкнула, что и без слов все понятно. Но тут уж я про народ вспомнила и, набрав духу, медленно голову наклонила и сказала – пойду за тебя!

Ррухх! Это он тушу рыбью выронил. Перешагнул через нее и уж рядом со мной стоит. Так присылать сватов? Присылай.

Больше уж я вынести не могла, повернулась и в дом убежала.

А я, малая и глупая, снова и снова смотрю это кино ради одного – единственного заветного кадра: распахнув руки, держит добрый молодец рыбу – Золотое перо, а во рту ее алмаз брильянтовый, его не видно, но без него никак. Став старше, я прокручиваю эту киноленту без завиральных идей о фаршировке статирами, а именно как запечатленное рождение жертвенной бабьей любви, как в сосуд, способной перелить в себя и вместить чужую боль.

И я уж по-новому вижу ласковый августовский денек, слышу потрескивание цикад вдоль тропы, ведущей к Богову бочагу. Пыль под ногами уже не белая, рыхлая пудра, а сбита в атласную и прохладную пропеченную хлебную корку. На воде, как от дождя, то и дело расходятся круги – рыба кормится, играет. А Андрею выше, к перекату, к плотине…

– Баб, а ты ела его? Жереха того?

– Куда там! Ела! Это, как счастье свое проесть. Ни вот столечко не попробовала. Люди на сговоре ели, все нахваливали. Он, поди ж ты, полстола занял. А уж и красив! А уж и чудён!

Бабушка смеется.

На брюхе тупое ребро. Глазки ма-а-хонькие, желтые, сверху с зеленой полосой. Нижняя губа вперед. Зубы в глотке. А голова заостренная, длинная. Спинища широкая, серо-синяя, бока голубые, а брюхо белое. И плавники твердые – на спине и хвостовой серые, с голубым таким отливом, а остальные серые и в краснину.

– Ты так описываешь, точно видишь его перед собой!

– А и вправду вижу, в глазах стоит: судьба моя, не жерех – Золотая рыба. Все сбежались смотреть. Кто не видел, потом не верили, как в нашей реке такое чудо может быть.

– Знать, может.

Господь управил. Молился? – потом спрашиваю его. Было дело, смеется. Никому не говори только. Да разве ж я без понятия? Это, выходит, человек всю душу в слова-то к Господу вложил!

Он, рассказывает, как выскочил, перья-то широкие как растопырил, ну, шерешпер, шерешпер и есть, а сердце у меня так и ухнуло, как не рехнулся от радости и за ним в бочаг не кинулся, не знаю!

А я, внучка его, став взрослой, потом как-то раз жереха на рыбалке видела. Мужики из камней запруду сделали, струя сверху падает, а внизу яма, и в ней вода точно кипит и клубами бьет. Он там и залег – расположился. Скачет из воды, как конь. С непривычки по виду с язем можно спутать, но жерех уже, и нижняя губа и впрямь длиннее верхней. В ней, в верхней-то, будто выемка, а нижняя, точно загнутый вверх клюв. Как у хищной птицы…

– Счастливая ты, баб.

– Счастливая? Вот подрастешь, я тебе про счастье-то свое порасскажу. А сейчас спи, провокатор. Разбередила бабушку.

Но нет в ее голосе ни досады, ни горечи, а только учитывающая и меня всё проникающая, принимающая и обволакивающая любовь.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: