Шумы, помехи и высокие частоты Ангелины Зябликовой

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 2 часа | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Я ждала Ваську на Новый год, а его привезли на Веденьё. Отец Савелий поехал причащать сестер Кафтанчиковых и, затянув в тулуп потуже, зарыл в сани поглубже и Ваську. Мы не виделись всего два месяца, но я его сразу не узнала: в школе мальчиков все-таки заставили подстричься, и передо мной стоял лопоухий, худенький, внезапно осиротевший Король Матиуш Первый. Пауза наша затянулась, и тогда на помощь нам пришла бабушка: «Ряженый, суженый, проходи к нам ужинать!» Мы прыснули, бросились наперегонки к рукомойнику, и жизнь опять качнулась вправо, качнувшись влево.

После ужина мы заняли свое излюбленное место на низеньких скамеечках у печки, спиной к сахарно-белому кафелю: Васька угощал меня моченой брусникой, я его таёжными кедровыми орешками из папиной посылки, и вечер воспоминаний был открыт. О чем мы болтали? Разумеется, о лете, а именно, о пионерском лагере. Это был наш короткий, но яркий жизненный опыт, опыт диссидентства. Тогда мы этого не понимали, да и ни к чему нам было это понимание. Дети перестройки, мы вспоминали обо всем со смехом и удовольствием, как и должно было быть. Бог, ты есть, и впредь сделай так! Впрочем, обо всем по порядку.

Песню «Как родная меня мать провожала» в деревне на проводах в армию пели всегда. Гулянки в честь весенних и осенних призывов выплескивались из избы на улицу, а иногда и изначально задумывались под открытым небом – родни у иных, что лягушачьей икры в пруду.

Кстати, именно ею, лягушачьей икрой, мы четверо: Васька, соседские близнецы Лариска и Илюшка и я – были заняты под горой у реки, когда сверху стали доноситься первые рвущие душу аккорды дядь Натолевой гармони. Минут десять мы не в силах были определиться со своими предпочтениями. Дело в том, что старшие сестры посвятили Ваську в тайны метаморфоза, и, обладатель абсолютной, фотографической памяти, он, забравшись на перевернутое дырявое ведро, воспроизвел перед нами ни много ни мало академическую лекцию про автолиз мертвых клеток и тканей под действием их собственных гидролитических ферментов, разрушающих структурные молекулы. Всем, не исключая Васьки, из этого набора звуков знакомо и понятно было только слово самопереваривание. Никому из старших и в голову не пришло научить нас отдуплять абстрактное от конкретного, вот мы и сидели на корточках у лужи на бережку и ждали чего-то похожего на опускание хвоста в кипящие кастрюльки. Разумеется, с одной стороны, мы давно уже знали, что хвосты у лягушек попросту отваливаются, но, с другой стороны, ученость Васькиных сестер до сих пор тоже не давала повода в ней усомниться.

А гармошка сверху звала и манила.

К слову сказать, до прошлой осени у Илюшки была точно такая же, только поменьше, подарок от крестного, и он, Илюшка, неплохо так на ней выпиливал весь деревенский репертуар.

И какая же это была гармонь!

Полукорпусы изумрудные, меха малиновые, бархатные, плечевые ремни шоколадные, кожаные, а кистевой ремень маленький, просто петелька для большого пальца. Мы тянули в стороны за полукорпуса, и борины расправлялись, меховая камера надувалась. Жали на клапаны, и отверстия в деке открывались и закрывались. На правой клаве Илюша наяривал мелодии, на левой аккомпанировал. Перламутровые пешки, глазированные грифы, она сводила нас с ума, эта гармонь!

У каждого из нас уже был драматический опыт разрушения предметной целостности, но желание откупорить герметичность и не только услышать, но и увидеть, как рождается звук, оказалось сильнее. Помогал нам Васькин набор «Юный Самоделкин». Чтобы не повторять ошибок прошлого, начали мы с малого. То есть буквально: вынем пешку – вставим. Вынем – вставим. Звук то менялся, то становился прежним. То менялся, то возвращался. Но так ни за что не увидеть, как нагнетаемая струя по воздушным каналам идет к планкам! Или – или: или видеть, или слышать. И мы решились на смелый шаг и вынули две пешки. И опять вставили их назад. Ну, а дальше, как водится, дэр аппетит комт байм эссэн, давай, Илюша, давай! Долго нам пёрло, и мы решились на отчаянный шаг – вытащить планку. А потом волна азарта подхватила нас, и очнулись мы, только когда очередная опытная серия эксперимента дала сбой. Все засуетились. Полезли с ненужными советами: две вынь – три вставь, две вставь и поменяй местами, эта лишняя, а тут белая была. Мы вставляли, они не вставлялись, мы вставляли, они не вставлялись. Всё и всем окончательно вставил внезапно подоспевший дядя Натолий, в кои-то веки вернувшийся с работы вовремя и так некстати трезвый. Да, это было очень некстати!

Гармоника реставрации не подлежала, и тетенька Зинаида скорехонько инструмент куда-то сбагрила, потому что растерзанный его вид напоминал разнесчастному ее мужу, что он еще и разнесчастный отец, и тут близнецам доставалось по новой и сполна. Бабушка потом носила деньги тетеньке Зинаиде, но та не брала. Тогда на подмогу подоспел отец Савелий. Нужная сумма набралась, и она уступила, согласилась. И тут у тетеньки Зинаиды возьми и развались валенки, они и были уж подшиты, кожзам, как галоша, обнимал их со всех сторон. А раз так, на базар в город за новыми валенками и гармошкой, по всему, ехать приходилось дядь Натолию. Вот уехал он в воскресенье с утра, а привезли его в понедельник к вечеру. Даже нам, детям, к тому времени давно ясно было, что хорошего ждать нечего. Бабушка отдала горемычной соседке свои старые валенки. Дед Сарафанов за Христа ради подшил их, и до апреля тетенька Зинаида пробедовала в этой красоте. Дебетом для нашего активного счета было то, что мы опять прямо и смело смотрели в глаза лучшему гармонисту деревни, села и всех его окрестностей, а он свои почему-то в сторону отводил.

И вот сейчас под горой у реки при звуках гармоники мы, как Буриданов осел, разрывались между соблазнами. Но легендарный осел вел себя слишком по-человечески, нас же, как и прочих нормальных ослов, экзистенциальные вопросы не занимали. Мы, как животные, как детеныши животных, были просты и естественны и скорехонько рассудили, что продолжить наблюдения за автолизом можно и завтра, а дядь Натолий завтра не только играть, но даже на работу встать не сможет, потому что, как ни сторожит его мамка, сёравно не упасёт, и домой его по-любому принесут бесчувственного и бессовестного. Потому мы плюнули на парадокс интеллектуального детерминизма и припустили в гору.

Дядь Наталий играл, женщины плакали и пели, мужчины хмурились, хлопали Димку Черепанова по плечу и тоже пели. Нас накормили до отвала, напоили компотом из сухофруктов, дали по здоровому лаптю сладкого пирога, и, вкусив этого олимпийского нектара и амброзии, мы принялись подпевать.

Когда все чой-то загрустили и засморкались, в круг выскочила тетенька Августа Перепелкина и под частушечный перебор что-то такое сморозила, что нас оттуда быстренько спровадили, но кое-что услышать мы все-таки успели, и это что-то в ближайшем будущем сослужило нам добрую службу.

Но, повторюсь, обо всём по порядку.

На другой день в фабричном профкоме бабушка достала для нас четыре бесплатные путевки в пионерлагерь «Стриж», а еще через две недели на бетонной дороге за околицей тормознул голубой совхозный ПАЗик, и мы вместе с десятью такими же счастливцами из Сельца поехали за пятнадцать километров в землю обетованную навстречу приключениям. Кто бы сомневался…

– Илюш, ты уж веди себя как следует, держись за Ангелину и Ларису слушайся.

Тетенька Зинаида при прощании повесила на мосластое плечо сына мелкодырчатую штопаную авоську с курткой, резиновыми сапогами и газетным конвертиком – сменой белья.

Бабушка моя была стреляный воробей и потому, не подав вида, поправила в прорези внучкиной панамки и без того безупречные бантики, чмокнула меня в щеку и тихонько сказала: «Помни себя!» – что в переводе с дипломатического означало – из кожи вон не вылезай!

Мы в свои семь еще кой-чего повидали, а Илюшка, тот вообще был в городе только раз, в прошлом году, в поликлинике, через неделю после того, как удирал от взбеленившегося Бучи, сиречь Минотавра, а потом принялся писаться и заикаться. Но, хвала святым, все обошлось.

И вот теперь мы едем всей теплой компанией среди бесконечных лесов, полей, туда, где свобода нас примет радостно у входа, и, конечно, по обыкновению Илюшка первым делом запел.

Как родная меня мать провожала,

Тут и вся моя родня набежала.

Мы с Лариской традиционно вступали на следующих строках:

– Ах, куда ты, паренек? Ах, куда ты?

Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты!

Провожающая нас сельская фельдшерша Маргарита Иванна заулыбалась, а шофер усатый дядя Ваня Дудочкин на секунду высунулся из своей будки и, перекрывая мотор, гаркнул:

– Молодцы, орлы!

Что говорить – было и приятно, и радостно.

Потом дорогу перебежал лось, и минут пять мы обсуждали, кто первый его увидел.

Потом мы заметили на обочине крест и уже ржавый венок, кенотаф, и Васька взялся спорить, что здесь похоронен вещий Олег, о котором он знал из детской хрестоматии. Чтобы поддержать перед сельцовскими дроздиховский авторитет, я подтвердила, что в лунную полночь туда сползаются все окрестные гадюки и вынашивают планы мести русским князьям.

Маргарита Иванна, чтобы утихомирить нешуточные страсти, посоветовала всем вместе спеть про кузнеца и енота, и через пять минут наша музыкальная шкатулка вкатилась в кирпичную арку лагеря.

До обеда мы носились как угорелые. Десять веселеньких домиков, спортивные площадки, заасфальтированные дорожки для общевойского построения на линейку, не переставая вещающие колокольца радиотрансляции – всё было с иголочки и в новинку. Лес был вплотную к территории лагеря, сразу за беленым забором. А забор – тьфу! лехкотня, даже не запирается. Метрах в двадцати от опушки нами была обнаружена огромная пирамида муравейника, и работа там, надо вам сказать, кипела не на шутку. А по всему лагерю, тут и там, виднелись белые гипсовые фигуры Гермеса, только в красных галстуках.

Да, до обеда мы думали, что попали в рай.

И сам обед из трех блюд подкрепил наши ожидания, тем более, что Лариске и Илюшке дали по две добавки. Глаза их заблестели, а на лбу выступила испарина.

А вот дальше произошло непредвиденное. Никто из взрослых дома не взял на себя труд уведомить нас о том, что лагерь – это, помимо всех преференций, еще и дневной сон. В этом и была засада!

Вслед за всеми, не до конца понимая, что и зачем делаем, мы разделись, улеглись и принялись чего-то ждать. Невозможно было поверить, что единственным смыслом трехчасового лежания могло быть только лежание! Кое-кто из девочек сразу откинулся и засопел, и это было непонятнее всего. А зачем мы ели? Мы привыкли, что нас кормили для того, чтобы мы интересно жили, не путались под ногами и не прибегали за куском, а тут – такой харч! и всё коту под хвост!

Мы с Лариской полежали. Потом еще полежали. А потом сели, встали и принялись одеваться.

Тут занавески на окне заколыхались, и к нам в палату просунулись две знакомые головы – так обозначился путь бегства.

Раскаянье? Да полно – те. Мы всего лишь исправляли допущенную кем-то ошибку. Сломя голову, мы неслись к бассейну. С утра на обзорной экскурсии мы тоже поняли о нем всё и сразу: он принял в себя священные воды Стикса, Кокита, Леты, Пирифлегетона и Ахеронта. В кармане моего платья лежала завернутая в фантик из-под «Красной шапочки» пятидесятикопеечная монета на кукольный театр, сумма, на мой взгляд, совершенно достаточная для того, чтобы скупердяй Харон перевез душу покойника на другой берег для суда Миноса, Эака и Радаманта.

Мы подбежали к бассейну, удостоверились, что с ним все в порядке, и понеслись к ближайшей калитке, запирающей выход в лес. То, что она давно ничего не запирала, мы тоже поняли еще утром по тому, как искусно она была приставлена. Сначала мы пытались ее нести, но, как справедливо заметил Илюшка, это сколько же добавок надо съесть! И тогда Васька поднял палец вверх и предложил: а не попробовать ли ее катить?! И дело сразу пошло на лад. Мы пыжились, поднимали ее и бросали. Пыжились, поднимали и бросали. И не прошло и десяти минут, как погребальный плот покачивался на ультрамариновой водной глади.

Мальчики сразу хотели отправиться на тот свет, но мы с Лариской настояли на том, что все должно быть по-людски, и принялись плести венки из одуванчиков.

Как же это было красиво!

На голове и груди покойного Илюшки возлежали золотые венки, а между зубов торчала пятидесятикопеечная монета. Вообще, ей полагалось быть под языком, но нам так хотелось видеть всё воочию, что мы решились на поправку.

Воды в бассейне было по колено даже нам, и она хорошо прогрелась. Первый рейс туда и обратно прошел как по маслу. Илюха, закусив монету, молчал, Васька то, как бурлак, волочил за собой калитку, то, пыхтя, толкал ее впереди себя. Я нараспев декламировала пушкинского «Утопленника», а Лариска, как вопленица, подвывала мне на окончаниях.

Выложенные бирюзовой плиткой стены и дно бассейна придавали воде волшебный васильковый цвет, солнечные зайцы то шарахались по поверхности, то золотыми слитками уходили на дно. Элизиум! Страна вечного лета и незаходящего солнца! Вне всякого сомнения, это был он.

И как же всё изменилось, когда рот Илюшки наконец освободился и уже он побрел в роли проводника Васькиной души в объятия вечности. Небо ли опрокинулось на его задранную кверху голову, призрак ли оперы обнял его, но, только они отчалили от ступенек, Илюша запел. Будь бассейн полон под завязку, голос бы его так не резонировал, а раз воды было воробью по колено, песня свободы улетала и вширь и ввысь.

Эль пуэбло унидо хамас сэра вэнсидо!

El pueblo unido jamas sera vensido!

Скоро масса переполнявшего его восторга стала критической, и, махнув рукой на конспирацию, мы уже вчетвером горланили песню свободных чилийских радикалов.

И даже это, думается по зрелом размышлении, сошло бы нам с рук – живы, живы были еще в нашем обществе революционные традиции дедов и прадедов. Но тут перед нашим Илюшкой – ну, он так нам потом рассказывал – как перед бажовским Федюнькой Огневушка-Поскакушка, выскочила тетка Августа Перепелкина, заливисто рассмеялась, подразнила языком, руки раскинула и закружилась – иии их! и пропала. Ну, она-то пропала, что с нее возьмешь, а вот праздник-то наш повернул совсем в другое русло.

Илюшка поднатужился и выдал весь репертуар с картинками, все, что знал, все тридцать три позиции:

 

Тракториста полюбила

И под трактором дала –

Три недели титьки мыла

И соляркою ссала!

 

У нас дома не в заводе была такая лексика, и, захлёбываясь от счастья, я в нужных местах пела, а в ненужных просто орала «ля-ля-ля!».

Новым в исполнении Илюшки было то, что промежутки между частушками он заполнял подслушанным у кого-то – Опа, опа, жареные раки!// Приходи ко мне, родной, я живу в бараке!

Так вот, пели мы, пели, и тут случилось непредвиденное: из окон нашего отряда «Гномики» со стертой кем-то буквой «Н», как семечки из подсолнуха, посыпались наши «сокамерники». То есть, на минуточку – весь педагогический коллектив, разрабатывая в кабинете начальника лагеря тактические планы на будущее, уже терпел сокрушительное стратегическое поражение, казалось бы, от самого слабого звена.

Это сладкое слово «СВОБОДА»! Были ли мы когда-нибудь так счастливы?! Конечно, были. Но вот такое чувство локтя мы испытали впервые. Для нас это был первый опыт диссидентства, принявший форму артистического перформанса. Pussy Riot, существуй они тогда, сочли бы за честь познакомиться с нами.

Жить в рабстве не хотел никто! Все хотели попасть на плот, влекущий в царство свободы натруженные в земной юдоли души. Ждать больше не представлялось возможным, и все пустились вброд и вплавь к другим берегам. Да! Боги были, и они были на нашей стороне!

И мы даже не заметили, как за нами пришли.

Илюшка в этот миг выдавал свою коронку:

 

Я у милки под подолом

Облигацию нашел.

Как ширинку расстегнул,

Сразу номер подошел!

 

Надо ли повторять, что про жареных раков и любовь в бараке вопил весь отряд.

С тех пор Илюша много где пел. Сейчас он трудится в Best Musicals in Boston. Но и там, думаю, у него не бывает столь благодарной публики и горячей поддержки.

В общем, на следующий день за нами приехала моя бабушка. Ей предложили оставить нас с Васькой до конца смены – виноватыми вожатые назначили брата и сестру Копылковых. Но бабушка величаво и как-то даже волооко, как умела одна она, посмотрела на них и решительно отказалась.

Мы еще немного подождали возле изолятора, куда накануне от греха подальше воспитатели спрятали Илюшку, уставшего от назойливого внимания усатых пионеров первого отряда – они ржали, как ненормальные, и умоляли его поделиться репертуаром. Целостный же смысл художественного высказывания остался за пределами их разумения.

Дома бабушка накормила нас горячими щами, гречневой кашей с топленым маслом и пирогами с зеленым луком и яйцом. Илюшка уплетал за обе щеки и не просил добавки, потому что бабушка и так им с Лариской всё подкладывала и подкладывала.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: