Король двух гетто. Беседа с Александром Тарасовым со вступительной статьёй о нём

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Новое обсуждение

 

 

 

 

 

 

Гетто бывали разные. Еврейское, негритянское, криминальное. Бывали. После Второй мировой считать евреев гонимыми смешно. Африканцы страдают не как негры, а как жители эксплуатируемого континента – проблема социальная, не расовая. Что касается криминала, так буржуазия и есть криминал. Карается преступность мелкая, ворующая по карманам и машущая ножиком; преступность крупная, грабящая миллиарды^[2] и бомбящая миллионы, восседает в правительствах и советах директоров.

Рассмотрим нынешние гетто, загоняемые в подполье всё глубже.

 

 

*   *   *

 

Не стоит село без праведника

 

В 1972 году в Советском Союзе произошло необычайное событие. Во всяком случае, для Союза крайне редкое. Группа подростков становится… революционерами. Притом марксистами. Произойди подобное на Западе, в это легче было бы поверить. И происходило – «красные бригады» Италии, RAF (Фракция Красной Армии) ФРГ, Японская Красная Армия. Но в СССР, где Маркс, Энгельс и Ленин канонизированы? Называющимся социалистическим? Чтобы в подобной стране кто-то стал марксистом-ленинцем? Да, это произошло.

В СССР (и Китае) труднее было понять враждебность правительства марксизму-ленинизму, потому что оно от его имени и выступало. Ведь как понимал Ленина советский обыватель? (Постсоветский тоже). Нехорошо разводиться, заниматься внебрачным сексом и вообще часто им заниматься, не стесняться наготы, носить мини-юбки и колечки в носу, мужчине – длинные волосы и серьги; слушать джаз и рок, критиковать Пушкина и Низами. Детектив, фантастика, эротика, модернистские приёмы и жанр ню в литературе и искусстве подозрительны. Чтобы публиковаться, нужно одобрение начальства получить. Коммунист – это член партии, у которого книжка партийная есть, и носит он костюм с галстуком. Бороды у него быть не может, а если он член ЦК, то и усов не водится, стрижётся он коротко и носит шапку «пирожок».^[3] Чем больше партийных работников на душу населения, тем страна к коммунизму ближе. Высокопоставленного партийца нельзя критиковать, так антикоммунисты поступают, главу страны – тем паче. Не надо думать об общественных проблемах, за нас государство думает, царь-батюшка (патерналистская, контреволюционная психология). Батюшка этот генеральный секретарь партии и есть, а глава правительства – дело десятое. Если государство везде свой нос суёт, это социализм и есть, и чем больше оно суёт, тем социализма больше становится. Организации должны быть только государственные, во главе с чиновником, без государства объединяться нельзя, разве что любителям аквариумных рыбок и прочего в подобном роде, да ещё в пивной, на троих сообразить. Социалистическая экономика – когда все на государство работают, точнее, видимость работы создают, а оно нам деньги выплачивает. Социалистические страны – которые Москву слушаются. Вообще социализм – это когда человек любит крепостников и националистов Петра I, Суворова, Пушкина и Тараса Бульбу, а про коммунистов Грамши, Майнхоф и Сендика^[4] и слыхом не слыхивал. Тело Ленина должно в мавзолее лежать (по всем правилам православия, как гордо отмечает Зюганов): пусть все видят, что мы – за коммунизм.

Ну а когда весь мир подчинится Москве, обратясь в союзные республики и вступив в КПСС, на всех площадях мира портреты членов Политбюро ЦК будут висеть, партийные чиновники в каждом сортире стоять, указания даваючи, а все люди станут Платонами Каратаевами, к которым приложатся слова Ницше: «Все они круглы, аккуратны и благосклонны друг к другу, как круглы, аккуратны и благосклонны песчинки одна к другой»^[5] – тогда, значит, коммунизм в наличии будет.

Так думали и просоветские люди, и большинство диссидентов. Маркс, Энгельс и Ленин играли роль Эпикура в средневековье – одни поносили его, другие любили, не ведая, что обсуждаемая идеология не имеет к Эпикуру никакого отношения.

Общество, выставляемое социалистическим, напоминало картину Сары Джейн Сикоры^[6], где толстомясая тётка дирижирует пряничными музыкантами и хористами – маленькими, плоскими, единообразными. Система средиземноморского монотеизма^[7], будь то иудаизм, христианство или ислам, частично и конфуцианства. А ставший диссидентом мечтал о «диком Западе», капитализме, будучи только жесточе, циничнее, пошлее, лживее пряничного хора. И продолжал верить: тётка-хормейстер (Сталин, Мао, Брежнев) – реинкарнация Ленина. «Сталин – это Ленин сегодня»^[8]. Антисоветчики верят Сталину до сих пор.

И вот двое подростков, в отличие от абсолютного большинства совершеннолетних, понимают, какая православно-исламско-конфуцианско-державная галиматья выдаётся за марксизм-ленинизм, и решают создать коммунистическую партию. Да, это подростки четырнадцати лет. Но это их не смущает. Дон-Кихоты не смущаются. К тому же в общественных науках они подкованнее КПСС.

«… очень легко и быстро всякий нормальный и развитый человек приходил к выводу, что существует противоречие между заявленной теорией и реальной общественной практикой. Дальше уже надо было делать вид, что ты этого противоречия не видишь, и больше на эту тему не думать, либо переходить к какой-то циничной позиции, встраиваться в Систему, исходя из того, что она насквозь лживая, либо человек уже становился как минимум пассивным оппозиционером. А дальше могла последовать эволюция в любую сторону» (Тарасов, интервью Всеволоду Сергееву 2008 г.).

Эволюция героев данной статьи была стремительной.

 

 

*   *   *

 

 

На рубеже 1972-1973 гг., у новогодней ёлки, два московских старшеклассника – Александр Николаевич Тарасов, 1958 года рождения, и Василий Минорский – решаются на революцию. Не контрреволюцию, нужную антисоветчикам, а революцию.

Чего больше в этих людях – ясности разума или достоевщины? Думается, и того, и другого. Логика, ясность разума – в них самих, а достоевскими персонажами, чудаками их делает окружение – среди четверти миллиарда инфантильных обывателей действия этих полудетей выглядели безумием.

Революции нужна подпольная партия, для последней – подпольные группы, из коих партия сложится. И вот подростки собирают с миру по нитке, выискивая сочетания ума и совести. Редкостно сие сочетание, дело продвигается с трудом. «Оказалось, что лишь абсолютное меньшинство людей, о которых мы думали, действительно пригодно» (А. Тарасов, там же).

Происходившее напоминает роман, позор нам, писателям, что он ещё не написан. Параллельно с этими мальчиками, с неформальным главой Александром Тарасовым, в той же Москве, начала того же 1973 года, возникает группа коммунистов «Левая школа», из второкурсниц МГПИ, основанная Натальей Яковлевной Магнат.

Два донкихотских островка в океане глуповатых и подловатых мещан ничего не знают друг о друге. Дюжина подростков – Александр Тарасов, Василий Минорский, Игорь Духанов, Надежда Посысаева, Ирина Богачёва, Сергей Трубкин и другие – представляют ПНК, Партию новых коммунистов. Партией назвались, когда их было ещё только пятеро – этим обозначена цель. «Принципы неокоммунизма» Тарасова служат теорией. Путь политического писателя начат пятнадцатилетним. Шесть человек «Левой школы» – Наталья Магнат, Ольга Бараш и Инна Окуп (чуть позже ещё и Елена Яненко, Зоя (фамилия скрыта)^[9] и Каплан) – ведут свою пропаганду, бьясь об стену равнодушия византийского обывателя.

За несколько дней до фашистского переворота в Чили одиннадцатого сентября 1973 года, с убийством Сальвадора Альенде, Наталья Магнат с Ольгой Бараш приходят на встречу с журналистом-международником, разъясняющим политическую ситуацию в мире. Задают вопросы, выуживая информацию о левых Запада, и так, чтоб окружающие тоже узнали побольше, узнали, что западная молодёжь бывает и левой, так, чтобы журналист выговорил больше, чем собирался. Девушкам неведомо, что пятнадцатилетний школьник в зале прекрасно понимает, для чего эти вопросы, почему они поставлены так, а не иначе. Да и трудно подобное предположить – политических вундеркиндов ещё меньше, чем музыкальных и шахматных.

«И после этой встречи с Зориным к нам подошёл такой мальчик и спросил, откуда мы так много знаем о студенческом движении, «Чёрных пантерах», контркультуре, леваках… Он и сам уже немало знал, я думаю, но он же хитрый был – знал, как начать разговор» (Н. Магнат, интервью Татьяне Титовой (1994?)). Оба не подозревают, что собеседник – тоже член подпольного отряда.

Через месяцы общения, «прощупывания» друг друга возникает ситуация уже не просто романическая, а театральная, «драматургическая» (Магнат, там же). И комичная тоже. Обе группы пытаются завербовать друг друга – одновременно, девятого мая 1974 года, почти в один час, в разных местах. Тарасов вербует Бараш, Магнат – Трубкина. Оба вербовщика, ошарашенные, слышат от собеседников: у нас своя организация – может, вы к нам? И оба мчатся обратно к своим, сообщая: нас, вербовщиков, самих вербуют!

В сентябре 1974 года подпольщики объединяются в Неокоммунистическую партию Советского Союза, НКПСС. «Нео» приставлено во избежание путаницы. Правящая контрреволюционная партия также называется коммунистической – её легитимность держится на Ленине.

«Принципы неокоммунизма» переработаны Тарасовым ещё в мае-июне 1974 года и приняты программным документом. Послеленинское руководство изменило делу революции. Страна впадает в состояние стагнации. Людей с буржуазной, потребительской психологией всё больше. С таким руководством и общим состоянием умов давления Запада не выдержать. Диссиденты не лучше правительства, а хуже. К концу века грядут распад страны и возрождение капитализма, и станет ещё хуже. Правда, НКПСС ещё верит, что в СССР построен социализм. Революция ей нужна чисто политическая, без смены экономического строя.

Отмечать, как Тарасов и Магнат, наивность и недоработанность их тогдашних теорий позволительно лишь им самим. Революционеры четырнадцати–девятнадцати лет знали устройство страны и близкое будущее лучше девяноста с лишним процентов сограждан – этим всё сказано. А вторая их ошибка самая простительная – её порождают порядочность и ум. Её допускали и народовольцы, Маркс, Энгельс, Ленин и Майнхоф.

НКПСС недооценило тупость и подлость человеческой природы. Чем умнее и честнее человек, тем труднее ему поверить в глупость и подлость. Как человек умный, он знает о них, но осознать их степень ему трудно. Василий Минорский едет в город Кинешму и видит, что ровесники способны говорить только о том, где достать джинсы. Минорский в джинсах, они – нет, и к этому сводится каждый диалог. Летом 1974 года девушки едут на Украину и видят, что не на ком остановить взгляд, ибо мещанство буквально отпечатано на лицах. Единомышленники появляются, в Ленинграде, Днепропетровске, Калининграде, Кирове, Риге, Грузии, но они единичны. Всё же НКПСС разрастается до двадцати двух человек. Заметно влияет ещё на человек тридцать.

Летом 1974 года подпольщики делают рискованный шаг – пишут на стенах зданий лозунги: «Революция – сейчас!», «Отстраните маразматиков от власти!», «Десяти лет достаточно!» (правления Брежнева). Надписи мелом тусклы и нестойки, на будущее избраны листовки. Всё это было очень романтично, добродушно вспоминал Тарасов позднее. Один пишет, двое на посту – не едет ли милиция?

Романтика ярче и жесточе была впереди.

 

 

*   *   *

 

 

Знают ли подпольщики, что им грозит? Как поступают власть предержащие с коммунистами?

Знают. Тщательно конспирируются. Есть человек, побоявшийся вступить в партию, но согласный хранить партархив. При обыске у партийцев «компромата» не найдут. Созваниваются только по телефонам-автоматам на улице. Номера запоминают, не записывая. Большинство телефонов и адресов – в памяти Духанова. Второстепенные по значимости номера записывают в книгах под видом номеров страниц. Псевдонимы не ассоциируются с настоящими именами. С региональными группами переписываются симпатическими чернилами.

Как на них вышло КГБ? Открытая, неосторожная пропаганда, ведомая отдельными подпольщиками. Восемьдесят–сто человек могли бы донести. И кто-то донёс.

Сразу после новогодних праздников 1975 года забрали десять москвичей (в 1980 году арестовали кировскую группу: Ирину Борисенкову и Вадима Макина). Девушек не вычислили. Всех взяли в один день, кроме Тарасова, ехавшего поездом Ленинград-Москва. Не знали, где он – билеты на поезд тогда продавались без предъявления документов. Узнав об арестах, Тарасов сжигает все документы у хранящей архив. Погибли первые труды Тарасова и Магнат. Дома его уже ждут.

Арестованным относительно повезло. Нет бумаг, подтверждающих существование НКПСС, их можно обвинить только в разговорах. Во-вторых, они крайне молоды, Сергею Трубкину вообще четырнадцать лет. Дело не довели до суда – в СССР не судили за взгляды, только за действия. Тарасова, Духанова и Николая Никитина положили в спецпсихбольницы на полгода, Никитина – за вызывающее поведение. Больше чем на полгода без суда было нельзя. Для остальных – исключение из института и комсомола, армия.

В НКПСС оказался родственник Цвигуна, заместителя Андропова и кума Брежнева. Наверняка именно Цвигун заменил тюрьму «психушкой» – родственник-политзаключённый опасней карьеристу, чем сумасшедший родственник.

Арестованным помогло и то, что они жили всё-таки в Советском Союзе, не США. Лоботомированием (удалением или выжиганием отдельных участков мозга), превращением человека в манкурта наши психбольницы не занимались (вспомним конец героя фильма «Полёт над гнездом кукушки»).

Впрочем, есть много способов сведения с ума. ЭСТ (электросудорожная терапия), инсулиновые комы, слоновые дозы нейролептиков. Желающий справится об этих методах, здесь скажем кратко. От больших доз нейролептиков человека закручивает вокруг своей оси (на жаргоне пациентов: «заворачивает»). Голова выворачивается назад, корпус в обратную сторону. Можно вывихнуть кости. Хэмингуэй, добровольно подвергшись ЭСТ, застрелился. «Какой смысл в разрушении моей головы и стирании моей памяти, составляющих всё моё богатство…». Впечатление голливудской актрисы Мелиссы Холлидэй: ЭСТ «…разрушило мою жизнь. Я пережила изнасилование, но электросудорожная терапия хуже» (интервью журналу «Houston Chronicle» от 1996 года). От ЭСТ многие теряют память, что и произошло с Игорем Духановым.

Через полгода Тарасова осмотрела комиссия. «Меня провели в какой-то кабинет, довольно большой, не в нашем отделении […] Там сидело человек пять: мой врач, завотделением и трое мне неизвестных. Вероятно, один из них был главврач, а двое других, как я полагаю – из КГБ. Конечно, все были в белых халатах, ходить без халатов никому из «вольных» не разрешалось, человек без халата – это заключённый «псих». Задавали разные вопросы – о моём состоянии, моих взглядах, понимаю ли я, где нахожусь, в каком городе, какое сегодня число, какой год и т. п. Просили несколько раз пройти из угла в угол. Задавали вопросы о том, как я отношусь к власти, считаю ли правильным, что меня сюда поместили, помню ли, как зовут моих родителей, когда была Великая Отечественная… Много вопросов, минут на сорок пять, может, и больше. […] Иногда они тихо, шёпотом советовались с завотделением или так же тихо задавали вопросы лечащему врачу, ответы были такие же тихие, чтобы я не слышал. Двое неизвестных были самые главные – […] задавали вопросы остальным, даже главврачу, иногда даже не задавали вопросы, а просто смотрели на главврача или завотделением – и те быстро-быстро что-то им объясняли. Один из КГБшников, видимо, самый главный, мне вопросов не задавал вообще, общался только с врачами. Второй, задававший вопросы и мне, не был психиатром – это видно по манере общаться (все психиатры разговаривают с пациентами особенным образом – сразу чувствуешь, что тебя считают неполноценным и общаются с тобой именно как с больным – отчасти участливо и заботливо, как с ребёнком или котёнком, отчасти пренебрежительно, ты чувствуешь, что твои слова для них – не источник достоверной информации, они лучше тебя знают, как обстоят дела в действительности)» (из письма Тарасова автору статьи). Это шекспировская сцена.

Первая комиссия сочла коммуниста недостаточно сведённым с ума. Слишком правильные даёт ответы, слишком многое помнит. Глядишь, Маркса с Лениным вспомнит. К ЭСТ, инсулину и нейролептикам нужно добавить избиения, в наручниках. В пах, почки и голову. В отдельной палате. Не санитарами, а военными, вернее будет. Пусть изображают медработников. (Иногда проговаривающихся, обращаясь друг к другу по званию).

Антикоммунисты изображают коммунистов, палачи – врачей, армейцы – медбратьев. В соответствии с этим принципом – «каждый человек – оборотень» – здравомыслящий коммунист выставлен сумасшедшим контрреволюционером. Воистину: «весь мир – театр…» А кто не хочет играть, заставят.

Ещё через полгода семнадцатилетнего юношу наконец отпускают – инвалидом, с гипертонией, ревматизмом, анкилозирующим спондилоартритом, болезнями печени и поджелудочной железы, не могущим безболезненно передвигаться без анальгетиков. Перед второй комиссией заключённому удаётся гамлетовская роль, роль сошедшего с ума, обезвреженного. Если смотр первой комиссии был шекспировским по характеру, глубине, то теперь аналогии уже буквальны. К тому же он действительно выглядит очень плохо. Наконец, без суда и год держать нельзя было, а теперь и подавно. Прокуратура может взъесться на КГБ, начальника больницы уволят. Половинчатая законность была – власти ещё притворялись коммунистами.

НКПСС инкапсулируется, уходит «на дно», ежедневно ожидая арестов. Наталья Магнат и Ольга Бараш зарабатывают хроническую бессонницу, сидят на снотворных. Магнат, протащившую на себе всю организацию в этот период, настигает анорексия, позже – болезнь Крона. Отдельные Дон-Кихоты ломаются, вновь обращаясь в Алонсо Кихано^[10], выбывая из партии. Инна Окуп эмигрирует в Израиль.

 

 

*   *   *

 

Фридрих Горенштейн (1932–2002) писал очень неровно, иногда неплохо. Например, скетч о Ленине. Брежневское правительство собирается на трибуне Мавзолея. И тут Ленин оживает. Встаёт. Направляется к трибуне. Власть имущие в панике мчатся к нему. Зажимают рот, заламывают руки. Уложив обратно, облегчённо вздыхают, утирая пот. И, выйдя на трибуну, под портрет Ленина, ласково машут народу на Красной площади.

Автор не подозревал, что в те же годы, когда он это писал, эта история происходила в том же городе, где он жил и который описывал.

НКПСС и была тем воскресшим Лениным, делом Ленина, восставшим и направившемся к народу. И как у Горенштейна Ленина спешно приводят в растительное состояние, так и его наследников превращали в растения – инъекциями. Вспоминается сцена из «Полёта над гнездом кукушки». Главный герой, подвергнутый ЭСТ, возвращается к остальным пациентам, главврач смотрит на него радостно: он явно не в себе, это не человек, а полуживотное. И вдруг он подпрыгивает, смеётся: ага, думали, я сдался?!

1975–1985 года представлены лишь одной фотографией Тарасова (подпольщики избегают фотографироваться). Вышедший на волю улыбается – с ещё не отросшими волосами, со шрамами на голове от побоев. Это и есть та сцена из фильма. Несведённый с ума обманул ожидания сводивших.

Публично такие сцены Тарасов не устраивает: жизнь не кино, его сразу засадят обратно, быстро отсняв концовку фильма. Не забудем, что в том же 1976 году в тюрьме ФРГ убили революционерку Майнхоф, тоже пытанную психиатрами и также без суда, а в СССР расстреляли ленинца капитана Валерия Саблина, восставшего на КПСС. Под пристальными взорами силовиков нужно изображать затюканного обывателя. Ещё – пытаться вернуться в состояние, годное для умственной работы. Заниматься самолечением, побороть синдром дереализации, дикую мигрень и паталогическую сонливость (символично. Власти ввергают революционный разум в сон, буквально). И ещё читать «Капитал» Маркса, совершенствовать свою теорию. В статье «Малоизвестное о Ленине» я писал о брате Ленина Александре Ульянове, что осваивать «Капитал» юношей – редчайший случай. Вот ещё один, редчайший.

Смерть становится дамокловым мечом Тарасова. 8 января 1977 года в Москве прогремели взрывы, устроенные армянскими националистами. Правительство шерстило всех потенциально подозрительных. Тарасов, задержанный и допрошенный, избежал расстрела по редкой случайности: в день теракта он лежал в Институте ревматизма на виду многих, без возможности передвигаться. Железное алиби. Но до 1982 года за ним открыто наблюдает КГБ.

Всё познаётся в сравнении. Сейчас ВВП уже не рядовой сотрудник КГБ^[11] – и стало хуже: «Сегодня, если уж вас захватывают, то без предупреждения сбивают с ног, кладут лицом на землю, бьют посильнее по голове, орут во весь голос матом и тыкают дулом автомата между лопаток. По-другому не бывает. Сегодня, если уж допрашивают, то бьют смертным боем (как это было с комсомольцем Андреем Соколовым, от которого требовали признания в том, что он – член мифической «террористической организации» «Новая революционная альтернатива»), причём могут забить насмерть (вспомним «дело Пуманэ»), а могут и додуматься и до чего-нибудь особенно изощрённого (как в Кабардино-Балкарии, где допрашиваемых вывозили в лес и на пару часов закапывали живьём в землю). И вежливо, на «вы» теперь не разговаривают, а всё больше кричат «ты, сука!». Сегодня и обыски проходят по-другому. […] Сегодня у вас сгребут всё, до чего дотянутся, навалят без разбору в мешки и коробки – и вынесут. А в протоколе так и напишут: «Коробка картонная из-под… с бумагами». И всё. И больше вы этих бумаг не увидите. И если у вас в такой коробке вместе с бумагами унесли и деньги с драгоценностями – вы их тоже не увидите. А если в эту коробку по дороге положили полкило героина и полкило взрывчатки – вы тоже никому ничего не докажете. В 1970-е взрывчатку с героином, должен отметить, никому не подбрасывали» (Тарасов, «Возвращение на Лубянку»).

 

 

*   *   *

 

Тарасов проучился (ещё до ареста) полкурса философского факультета, позже оканчивает заочный экономический (ВЗФЭИ)^[12]. Исторический факультет МГПИ покинут формально добровольно, фактически уволенным по идеологическим причинам, после второго курса (детальное совпадение с Лермонтовым и Лениным). Образование закончено в 1987 году на вечернем исторического факультета МГУ. Комично: секретаря партбюро, уволившего Тарасова за марксизм, звали Владленом, в честь Ленина. Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно, как постоянно повторял Ленин вслед за Лермонтовым.

С 1978 года НКПСС восстанавливается, хотя Магнат лежит по больницам, Духанов – психбольницам, уже обычным, не «спец», ибо сделан сумасшедшим взаправдашним, а Никитин после спецпихбольницы исчез, навсегда. Тарасов становится сослуживцем Ольги Бараш, дабы общаться, не настораживая КГБ. Теория подпольщиков совершенствуется, им ясно, что социализм в СССР не построен, советский строй – нечто особое, ещё нуждающееся в анализе и новой терминологии.

Но параллельно со всем этим революционеры осознают самое ужасное: проблема не только в прогнившем правительстве – морально разлагается всё общество. Говорил Лермонтов: беда не только в том, что люди страдают – беда, что большинство страдающих даже не осознаёт этого. Никогда для СССР и России XX века эти слова не были актуальнее, чем в 1980–1991 годах, особенно в «перестройку» (катастройку) 1985–1991-го. «…которые даже не способны понять, что они – жертвы» (Тарасов, «Анти-Матрица, или «Борьба» бабла с ослом»). Это о том же.

Правительство вслед за юными революционерами наконец допёрло государственным умом, что страна в тупике, и начинает переходить к капитализму, сбрасывая маску марксизма-ленинизма: так можно остаться у власти, к тому же грабить гораздо больше прежнего – маска коммуниста и советское законодательство уже не стеснят. «Танец Гитлера» начинается.

Тарасов и Магнат верно оценивают будущее. СССР распадётся в конце века. Сначала отпадёт Прибалтика, потом Закавказье. Всё произошло быстрее из-за прихода Горбачёва, ещё более глупого и неолиберального (либераста), чем остальная партийная верхушка. Неожиданное стечение обстоятельств предугадать нельзя. Можно сказать, НКПСС не ошибалась.

В январе 1985 года НКПСС самораспускается. Распад страны приходится просто наблюдать: нет доступа к СМИ. Людям можно внушить что угодно, часто это повторяя, а для этого нужны СМИ. НКПСС суждено стать белой вороной, сумасшедшей в глазах общества.

Геббельс оказался даже более чем прав, говоря, что шестьдесят процентов людей внушаемо – остальным тоже можно внушить многое, в разной степени, а большинство внушаемо полностью. И если раньше в СПБ (спецпсихбольницы) сажали отдельных людей, то теперь дурдомом стала вся постсоветия, и символично, что Ленинград назвали СПб.

Наталья Магнат умерла 18 октября 1997 года, в сорок два года, от той самой болезни Крона. Постсоветский мир требовал двадцать тысяч долларов на операцию и тридцать тысяч на последующее лечение. Магнат убил буржуазный режим, чьё наступление она предвидела в семидесятых и пошла в контратаку. Убитых таким способом уже не менее ста тысяч. Магнат среди них – из лучших.

Спросили её незадолго до смерти: не жалеет, что здоровье потеряла, замуж не вышла, карьеру не сделала? «Нет, не жалею. […] А вот всё, что у нас сейчас происходит, говорит мне, что я была права, что мы были правы – и этот развал экономики, когда заводы стоят, зарплату людям не платят, и эта нищета, и эти бомжи… я когда была маленькой, я такого ужаса даже представить себе не могла… и этот взрыв мракобесия – со всяких Чумаков и Кашпировских начиная и всеми этими входящими в силу попами и оккультистами кончая… и этот чудовищный взрыв преступности… и эти нацисты и антисемиты… и всё это националистическое безумие, начиная с Оша, Сумгаита, Карабаха… Я думаю, это – расплата общества за то, что оно, это общество, было мещанским, думало только о своей заднице и не хотело думать о прогрессе, об общем благе, о чём-то высоком… Мы ведь против этого мещанства и выступали… мы его ненавидели… Мы такого развития событий и боялись, мы ведь предвидели, что чем-то таким всё и кончится. Я думаю, если б таких как мы было много, гораздо больше – история могла бы пойти по-другому, без развала Советского Союза, без межнациональных боен, нищеты, всеобщего озлобления и оскотинивания… Я ничего хорошего не жду. Я знаю, что дальше будет хуже. Культуры мы вскоре лишимся. При этом алкоголике Ельцине всё, что можно разворовать – разворуют. И мы шлёпнемся назад в XIX век, в нищую отсталую царскую Россию. Только без еврейских погромов, потому что евреи все уехали. А всё остальное – будет… Нет, я не жалею. Пусть мещане жалеют. Их дети и внуки ещё скажут им, что они о них думают – и плюнут им в морды!» (там же).

Сейчас можно уточнить – погромы тоже будут, только не еврейские, а кавказские. (Евреи и кавказцы тоже не подарок. Просто речь не об этом).

На похоронах Магнат Тарасов говорил бывшим однопартийцам: гордиться нечем, вот если б мы свергли КПСС, возглавили революцию – иное дело. Такие слова простительны только руководителю НКПСС. Двадцать два человека четырнадцати–девятнадцати лет сделали больше абсолютного большинства населения, даже без учёта количества и возраста партийцев. Масштаб сделанного зависит от внешних обстоятельств; результаты деятельности нужно оценивать с учётом обстоятельств – тогда познается человеку цена.

Самооценка Тарасова и Магнат идентична оценке Лермонтовым своих сочинений тринадцати–восемнадцати лет. Человек учитывает только результаты, без скидки на возраст и условия, хотя именно ему крайне выгодно это учитывать, учитывать свои возраст и обстоятельства. Такие люди больше всего заслуживают хвалы – и именно им она не достаётся в нужной мере. Себя не похвалишь – стоишь как оплёванный…

НКПСС составляла одну десятимиллионную совершеннолетнего населения страны (будучи наполовину несовершеннолетней). Я состоял в группировке, в десять раз большей на душу населения (одна миллионная населения одной постсоветской страны), возрастом не четырнадцати–девятнадцати лет, а двадцати–двадцати пяти, но добившейся не большего, теоретических и практических ошибок допустившей не меньше, конспирировавшейся не лучше, и не прошедшей пытки, и необязательно верить на слово, что мы бы их вынесли. А кто хорошо критикует, пусть поднимет зад и что-то сделает. (Чем выше зад, тем труднее быть умным). ПНК, «Левая школа» и объединившая их НКПСС – яркая страница левого движения, поучение потомкам.

Только деградацией современной интеллигенции объясняется, что эта история ещё не породила политический роман. Только деградация – моральная и интеллектуальная – объясняет, что в героях псевдоинтеллигенции ходят высоцкие, бродские, окуджавы, вознесенские и ростроповичи, жившие лучше большинства населения, даже в ссылке (редкой и недолгой) – не хуже большинства, и если рано умиравшие, то только из-за неумеренных доз спиртного и табака.

 

 

*   *   *

 

В отличие от антисоветчиков, в «перестройку» забивших себя в грудь, как Кинг-Конги, живописуя свои страдания и пожиная лавры страдальцев и классиков, вундеркинд и без малого мученик добывает хлеб насущный. Проходит две психиатрические экспертизы в 1988 году, в Москве и Ленинграде, будучи признанным здоровым. Работает – сторожем на Ваганьковском кладбище, слесарем по ремонту котельного оборудования, оператором газовой котельной, машинистом, бухгалтером Московского мясокомбината, чертёжником, лаборантом проектного института, осветителем в театре «Эрмитаж», фельдшером, библиотекарем, соредактором журналов «Дом Союзов» (закрыт за радикализм) и «Вуглускр», политобозревателем в газете, научным сотрудником Центра анализа науки при РАН, консультантом Министерства науки РФ, экспертом Информационно-исследовательского центра «Панорама» и Московского бюро по правам человека, преподавателем истории культуры в Московском институте управления^[13], истории политических учений в Международной школе бизнеса^[14] etc.

С 1984 года Тарасов публикуется в самиздате и зарубежной прессе (под псевдонимом), с 1988-го – в независимой прессе (под псевдонимами), с 1990-го – и в официальной. Собирает неформальную политическую печать. В 1988 году основал Независимый Архив (с 1990-го – «Независимый Архив – Независимая социологическая служба»). С 1991 года – сотрудник Центра новой социологии и изучения практической политики (ЦНСиИПП) «Феникс», с 2004-го – содиректор «Феникса», с февраля 2009-го – директор.

Впрочем, физическое давление продолжается, хоть и не в больнице-тюрьме. Четвёртого ноября 1995 года неизвестные окликают Тарасова по фамилии возле его дома, бьют до потери сознания и забирают паспорт (но не крупную сумму денег и ценные вещи). Уголовное дело возбуждено, но виновные не найдены.

В 2002 году Тарасов стал одним из основателей, составителей и научным редактором книжной серии «Час “Ч” Современная мировая антибуржуазная мысль» (издательство «Гилея»), в 2005-том – соредактором (с Борисом Кагарлицким) серии «Klassenkampf» (издательство «Ультра. Культура»), в 2006-том – серии «роЗА РЕВОлюций» (издательство «Культурная Революция»), публикующих современных левых (преимущественно зарубежных).

Тридцать лет писательской деятельности дали тысячу шестьдесят с лишним статей, прозу и стихи (начиная с 1992 года), переводы с испанского и английского (с 1997-го), книги «Провокация», «Провокация – Постскриптум из 94-го», «Очень своевременная повесть», «Революция не всерьёз», «Страна Икс», книги в соавторстве («Правда о Югославии», «Политический экстремизм в России», «Левые в России: от умеренных до экстремистов»), опубликованные в тридцать одной стране. Политология, социология, экономика, история, культурология, литературная и кинокритика.

Подробнее: ювенология^[15], конфликтология, текущий политический процесс, политический радикализм в России и за рубежом, массовые общественные движения, теория и история революционных движений и партизанских войн, анализ советского строя (определяемого Тарасовым как «суперэтатистский»), специфика постсоветского капитализма, природа масскульта, масскульт и политика, межцивилизационные и межкультурные противоречия, компаративистские исследования, современные литература и кино, теория и история кинематографа 1960-70-х годов.

Первым описал молодёжную субкультуру русских наци-скинхедов. Первый российский исследователь влияния ультраправых (то есть фашистских) идей и организаций на субкультуру футбольных фанатов («Субкультура футбольных фанатов в России и правый радикализм»). Лучший знаток и историк псевдореволюционных движений («Революция не всерьёз. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений»). Автор самой подробной и жёсткой критики современных псевдолевых, «левеньких», в том числе КПРФ («Пусечки и левенькие: любовь зла», «Болото балагана», «КПРФ, эрзац социал-демократии», «Бревно КПРФ и печальная судьба левых интеллектуалов в России»). Наиболее последовательный из российских критиков теории и практики анархизма. Наибольший энциклопедист российского левого движения^[16].

В 2008 году включён неонацистами в список врагов, подлежащих физическому уничтожению. В 2011-м внесён движением «Наши» в список «ста шестидесяти восьми самых мерзких врагов» «нашистов», Путина и Василия Якеменко.

Первая комиссия психиатрической тюрьмы не зря заподозрила неладное в полуживом пареньке. А вторая – сильно ошиблась.

 

 

*   *   *

 

 

 

Творчество Тарасова не обозримо одной статьёй, хотя бы из-за объёма (его и её). Отметим свойства, отличительные на фоне большинства левых, чаще псевдолевых, авторов и наиболее раздражительные для многих людей.

Тарасов очень неприятен не только антикоммунистам, в частности антисоветчикам, но и многим просоветским людям; не только верующим, но и многим атеистам, в православно-исламском регионе – большинству атеистов; не только врагам, но и многим сторонникам будущей революции.

СССР любят с разных позиций. В том числе державных, «византийских». В частности, именно в русском народе живуче понятие государственности. Эта психология имеет хорошую и дурную стороны. В кризисные моменты она помогает консолидировать народ, даёт море добровольцев, готовых «послужить отечеству», этим народ спас себя в Смутное время, 1918–1921-м и 1941–1945 годах. Но революции, продвижению к коммунизму это сослужило плохую службу. Советский Союз полюбился многим как держава на страх врагам, коей можно гордиться, и одновременно как крепость, в которой можно уютно почивать под крылышком мудрого вождя, спокойно глядя в предсказуемое будущее. Между тем коммунист – не государственник, коммунизм предусматривает упразднение государства, мир свободных людей, уже не нуждающихся в правительстве, когда «каждый человек – король». Данное выражение я написал без кавычек, от себя, но тут же закавычил – ибо вспомнил, что это название одной из первых статей Тарасова, сожжённых перед арестом…

Автор этой фразы, Хью Лонг, имел в виду, что богатства в Штатах хватит на всех. Юный Тарасов переосмыслил её, разумея, что при коммунизме каждый реализуется как творец.

Любовь к СССР как революционной стране, плацдарму мировой революции, не приветствуется уже давно, со второй половины 1920-х годов. Просоветский обыватель не любит советских людей, подобных Тарасову. Хотя именно последние и создали Союз (потому половина сталинистов, скрепя сердце, Ленина временами похваливает).

В фильме «Человек дождя», который многие помнят, больного аутизмом спрашивают, хочет ли он покинуть лечебницу и жить с братом в свободном мире. Хочу, отвечает. Тогда врач спрашивает, хочет ли он остаться в лечебнице. Хочу, вновь отвечает пациент. И повторяет, как заведённый, две фразы: «Хочу остаться… Хочу уехать…».

Просоветские люди часто любят Союз как лечебницу, санаторий. В нём строгая дисциплина, и вы не свободная личность, но в нём можно уютно отсидеться от уличных драк и грабежей. Пациенты – тот самый пряничный хор с картины Сикоры. А кто запоёт соло, для него больница обращается в психиатрическую тюрьму из «Полёта над гнездом кукушки», как для Тарасова и Духанова. У ласковых врачей вдруг появляются совсем другие лица, а санитары начинают проговариваться, обращаясь друг к другу по званию. Так строится общество в целом, и в отдельных аспектах, скажем, в литературе, это я описывал в «Четырёх вариантах литературы». Такова система монотеизма, авраамических религий. К ней призывали Достоевский с Толстым, каждый по-своему, её строили Сталин и Мао Цзэдун.

В нашумевшей «Манипуляции сознанием» Сергея Кара-Мурзы очень хорошо разоблачается мир улицы, мир буржуазный – плохо, что воспевается больница, а ЭСТ для непокорных и вовсе стыдливо замалчивается. Среди непокорных – худшие люди, сторонники грабежа и насилия, и лучшие, самостоятельно мыслящие. Не случайно тот же Кара-Мурза обмолвился, что Чаадаева «совершенно справедливо посадили в сумасшедший дом». Заботливый автор-врач показал своё второе лицо. Кара-Мурза и сталинисты – за больничную палату, неолибералы – за каменные джунгли, перестрелки и поножовщину в подъездах, религиозники – за ту же больницу, но ещё более строгую, средневековую, с пациентами столь же невежественными, что и хулиганьё на улице. А аполитичный обыватель, растерявшийся от этих дискуссий, повторяет: «Хочу вернуться в больницу… Хочу остаться на улице…»

Коммуниста Тарасова отвращают оба варианта. На улице страдает большинство (восточные славяне – вымирают). А послушный пациент больше напоминает средневекового прихожанина, чем коммуниста. К тому же история учит, что любая больница рано или поздно рушится под напором улицы, она не умеет атаковать, только держаться энное время в положении осаждённой крепости. Кстати, хор с картины Сикоры не случайно именно пряничный. Его съедят. Он обречённый. И есть его будут не только иностранцы, «улица», но и начальники, хормейстер, руша свою же страну. Послушные подданные всегда разжигают аппетит – соблазн велик. Коммунистическое общество – не церковно-больничный хор с диктатором-хормейстером, а мир свободно музицирующих. Каждый коммунист – король. Элитарна сия идеология – и Тарасов раздражает многих.

Четыре фундаментальных принципа левого движения – социализм, атеизм, интернационализм и равноправие полов – предстают у Тарасова в чистом виде, без корректировок, что непривычно большинству именующих себя левыми. Например, атеизм чаще всего бывает половинчатым. Не верящий в сверхестественные явления часто придерживается христианских или мусульманским норм поведения. Так, в СССР внедрялось православие без бога. Православие и особенно ислам очень живучи и без идеи бога. Именно в православно-исламском регионе с атеизмом дела обстоят из рук вон плохо.

Был у меня знакомый – назывался левым, Тарасова хвалил и временами поругивал ислам (сам был бывшим мусульманином). Однажды пишет мне: «Тарасов тоже хорош… Портрет Мухаммада на верблюжьей заднице на свой аватар прикрепил, умник». После чего к Тарасову стал охладевать. В дальнейшем оказалось, что он вообще не левый, а жульё. Так и нужно проверять на атеизм. Двумя способами: следует ли человек религиозным нормам и считает ли воинственный атеизм «кощунством». Для этой проверки весьма полезен Тарасов, посылающий полуатеистов в верблюжью задницу вместе со всеми «пророками».

(Мой знакомый дурак (как назвал его сам Тарасов) неправильно понял Тарасова. Тарасов скопировал картинку одного араба, протестовавшего против разжигания межрелигиозной розни и поместившего карикатуру на Мухаммада на зад верблюда, в знак презрения к ней. Но в данном случае это неважно – речь идёт о половинчатом атеизме. Настоящий атеист вообще не обиделся бы на Тарасова, как бы ни понимать его поступок).

То же с полуинтернационалистами. Человек, не призывающий к геноциду или грабежу других народов, считает себя интернационалистом. Но в разговоре со сталинистом быстро оказывается, что он – старший брат других народов, ибо он русский. И именно под его руководством и нужно шагать в светлое будущее. В разговоре с псевдолевым азербайджанцем может оказаться, что он, конечно, за равноправие народов, но для полного счастья ему желательно, чтобы русские вымерли. Или, того лучше, все восточные славяне. А дальше – валяйте, пусть будет дружная семья народов.

Национализм бывает откровенный, жестокий, с прямым одобрением оккупации соседей или призывом к этому. Пушкин печалился, почему Мицкевича возмущает вырезание Николаем I поляков, непослушных старшему брату, для Гоголя евреи и поляки – недочеловеки, туда же и Гончаров, Тютчев и Достоевский, призывавший взять Константинополь, «невзирая ни на какие жертвы». (То есть с обеих сторон жертвы. Это очень любопытная черта националистов – они и свой народ не жалеют, во имя имперских целей). И бывает национализм мягкий. Человек готов спокойно относиться к иным народностям, даже предоставить равные права, но они для него – младшие. Это хорошо видно по прозе Цветаевой, опусам сталинистов, в очень мягкой форме – у Кара-Мурзы. На больший интернационализм эти люди неспособны и искренне недоумевают, чего ещё от них надобно.

Тарасов продолжает традицию, в нынешней России наиболее немодную. Речь не об оплёвывании собственного прошлого и пресмыкательстве пред иностранцами, таковых как раз таки немало, начиная с «перестройки», и среди них вообще левых не водится, тем паче коммунистов, зато много националистов, только в пользу не своего народа, а других (такое бывает). Речь об интернационализме, вовсе не мешающим любви к своей культуре. Это позиция Лермонтова, Чаадаева, Белинского, Чернышевского, Герцена, Льва Толстого, Горького, Ленина, позиция, не понимаемая большинством постсоветского населения, всех национальностей. Не то чтобы не принимаемая, а именно не понимаемая; когда объясняешь это, тебя принимают за кого-то другого. Что вовсе не смущает Тарасова, именно эту традицию представляющего. Дон-Кихоты не смущаются.

Раздражает многих полулевых и воинственность Тарасова. В постсоветское время сложилась традиция, по которой коммунист – человек постоянно извиняющийся, кающийся, перед дворянами, духовенством, царской роднёй и чуть ли не буржуазией. Этакий лев, которому удалили клыки и когти и хорошо выдрессировали, стал он совсем ручным, зовут его, скажем, Геной, теперь его можно и по телевизору показывать. Не укусит.

Тарасов эту новую традицию не принял и вовсе не обещает, что при коммунистах репрессий не будет. Но, если подумать – как понимать, если политик, взявши власть, репрессировать никого не собирается? А означает это, что подлецы останутся безнаказанными (тем самым вдохновляя на подлость остальных). Это что, хороший политик?

Революции отмщение. Она воздаст.

 

 

*   *   *

 

 

Тарасов раздражителен и тем, что отбрасывает миф, утешающий патриотов, религиозников и просоветских людей (эти группы людей, разумеется, часто совпадают). Что народ у нас душевный, не в пример бездуховному Западу, дружный, «коллективистский». Левое движение тешится мыслью, что народ в России особо к коммунизму склонен, и, если убрать кучку жулья наверху, то массы так и ринутся строить царство справедливости. Эти мифы Тарасов жёстко высмеивает, показывая, что постсоветский обыватель не лучше западного, а скоро будет ещё тупее, невежественнее и подлее, что в распаде СССР и последующих бедах виновны не только правительство и американцы, но и десятки миллионов простых людей, настолько оскотиневших, что против распада Союза ничего и не имели. (Об этом, кстати, говорила и Магнат в вышеприведённом интервью).

Считающим себя левыми неприятно также слышать, что левых в постсоветии почти нет, есть дурачки, «левенькие», неспособные «ни анализировать окружающую действительность, ни действовать на основе предварительного анализа, ни учитывать предыдущий опыт, то есть развиваться» (Тарасов, «Пусечки и левенькие: любовь зла»). «Левое движение зашло в тупик», «левые в России находятся в докружковой стадии» – такие фразы левые слышать не привыкли, многие морщатся и признавать сего не желают.

«…требования, которые ставит современность перед теми, кто называет и считает себя последователями Маркса, чрезвычайно высоки – возможно, как никогда раньше» (Тарасов, «Книга ни для кого»). Это тоже не всем приятно слышать. Им Тарасов мог бы ответить словами из фильма «Матрица», процитированными им в статье «Анти-Матрица, или «Борьба» бабла с ослом»: «Я не говорил, что это будет легко, я говорил, что это будет правдой».

 

 

*   *   *

 

Долгие годы меня снедало желание убить одного или нескольких гитлеровцев, сколько успею. Сдерживали писательские планы. Как-то спросил Яну Кандову, единственного человека, коему доверял как коммунисту: «Убить, что ли? Может, и не поймают…». Подумав секунду, сказала, будто обнимая шар круговым движением рук: «Фашистов надо кучно убивать». Я устыдился – сам знаю, а вот забыл. Через несколько месяцев Кандовой не стало. Впал в депрессию. Описываю знакомых фашистов своему приятелю, говорящему, что он стал левым. Слышу: «Можешь убить кого-то… Всё равно кончать с собой собираешься». Точно, думаю. Закончу мелкие дела, займусь этим. В эти месяцы читал Тарасова. И со стыдом сообразил, что действовать собираюсь… нерационально, что ли. Заинтересовало следующее его наблюдение: постсоветские правительства сами плодят фашиствующее хулиганьё, дабы левые вместо подготовки революции занимались уличными стычками.

Вышеупомянутый приятель оказался жульём, а не левым. Разошлись. Через пару лет я встретил идентичного жулика. Говорит, когда разрывали отношения: «Выйди к толпе… Дерись за свою идеологию». Отвечаю: «Я продвигаю свою идеологию другими способами. А рискую и так больше тебя, из-за своих публикаций». Он криво улыбнулся и отвернулся. Видно было – разочарован.

Два встреченных коммуниста удержали меня. А двое подталкивавших к убийству и драке оказались левенькими, притом явно гитлеровской ориентации. То есть к необдуманному антифашистскому поступку подталкивали два фашиста, сдержали – два ярых антифашиста. Всё логично.

Правым выгодно, чтобы левая интеллигенция подалась в Робин Гуды – отстреляют, и дело с концом. Ради этого правые готовы пожертвовать частью фашистов – например, теми, кого я собирался убить. Не жалко.

Власть предержащим наиболее невыгодны леворадикалы образца Тарасова: пренебрегающие опасностью, пишущие и публикующие тексты, насколько бы опасно это не было, но не торопящиеся умирать, дабы побольше написать, перевести, опубликовать, разъяснить, сагитировать, переубедить и разработать теорию грядущей революции.

«Любой человек, убивший хотя бы одного фашиста, выше любого человека, не убившего ни одного фашиста» (Тарасов). Но «фашистов надо кучно убивать». К этому и ведут подобные Тарасову.

Тарасов, возможно, лучший из авторов, разъясняющих: нынче революция – научная дисциплина. Такова ситуация в любой сфере деятельности. Война зародилась как рукопашный бой, но всё больше становится занятием умственным. Творцы «Илиады», возможно, не умели читать, средневековый хороший поэт мог знать десять–двадцать книг, сейчас с такими знаниями не стать даже обычным литератором, а крупный писатель должен читать ещё и словари, быть филологом. Это легендарный Орфей двигал камни силой своего дара, современному композитору желательно знать теорию атональности Шёнберга и труды Хиндемита. С XX века коммунист – научный работник, крупный революционер – учёный. Способный «…развивать теорию или актуализировать и адаптировать для наших условий достижения мировой левой мысли, кто способен изучать, анализировать с научных позиций исторический опыт и делать из него практические выводы, то есть те, кто может писать сам или переводить с других языков» (Тарасов, «…посильнее «Фауста» Гёте!»).

Сочинения Тарасова – холодный душ для незнающих вышесказанное. Порой он прямо пишет: «сходите в библиотеки». Чем, надо думать, немало удивляет «единомышленников». Как так? Мы мир перевернуть собираемся, а тут – библиотеки…

Сталинисты воспевают простого человека, честя «заумных» интеллигентов, но именно с 1924 года, когда компартия приняла море «простых», страна и стала обращаться в Византию, а позже скатилась во времена Временного правительства. Тарасов – хорошее противоядие от стремления «опроститься». Для убийства двух-трёх фашистов достаточно ножа и собственных конечностей. Чтобы убивать их кучно, нужно читать, учить языки, думать, переводить, писать.

 

 

*   *   *

 

Что левые находятся в гетто, объяснять особо не стоит. Скажем о менее известном. В гетто загоняется интеллигенция. Достаточно сравнить лауреатов Нобелевской премии по литературе и кинопремии «Оскар» – былых десятилетий и нынешних. При современном капитализме интеллигенция перестаёт быть таковой (об этом хорошо сказано в «Десятилетии позора» Тарасова) или нищает, отбрасывается на обочину жизни – в культурное гетто. В результате правая интеллигенция сходит на нет. Во-первых, интеллигенту, лицезрея ускоряющуюся деградацию при капитализме, всё труднее придерживаться правой идеологии. Во вторых, ему и при желании всё труднее найти свою нишу в буржуазном мире, он всё менее востребован.

Правая интеллигенция уже никогда не породит ни мыслителей масштаба Гегеля или хотя бы Макиавелли, ни виртуозных стилистов на уровне Тинторетто, Эль Греко и Врубеля, ни писателей, сопоставимых с Борхесом. Эти фигуры ушли в прошлое, это архаизм. Даже просто маститые интеллигенты из правых, с тонким вкусом и хорошо образованные, сплошь старше шестидесяти лет, это дом престарелых. В молодом постсоветском поколении интеллигентный человек, как правило, левый. Современный правый «интеллигент» – псевдоинтеллигент по определению, проститутка-попсовик, узкий специалист, хорошо снимающий клипы, но не знающий, что Земля вертится вокруг Солнца; преподаватель вуза, не читавший ничего, кроме учебников; актёр, не читавший вообще ничего; литератор, не знающий ни одного классика; биолог, верящий в богоданность Корана.

Особенно это касается постсоветии, где реализуется гитлеровский план освоения постсоветского пространства (это описано Яной Кандовой в «Танце Гитлера»), буквально, с детальными совпадениями, а план этот прямо предусматривает уничтожение интеллигенции. Хотят левые и интеллигенты слиться или нет, даже и не важно – слияние происходит по воле обстоятельств, точнее – по воле власть имущих.

Через лет десять-двадцать процесс завершится. В начале двадцать первого века правая интеллигенция вымирает так же, как в начале двадцатого вымерло дворянство, тем же путём – идя на всё большие уступки буржуазии и доходя до отрицания самой себя, перерождения, социального и психологического. Буржуазия чистит свои ряды от интеллигенции так же, как ещё к середине прошлого века от интеллигенции очистилось духовенство. Интеллигенция становится специфическим порождением левой среды.

Быть Петраркой, официально увенчанным лавровым венком, интеллигенту ныне не грозит, разве что венок – терновый. Лавры на него могут возложить только жители гетто. Помню беседу с приятелем, восхищавшимся интеллектом, эрудицией и продуктивностью Тарасова. Спрашивает: «а вот ты в Союзе писателей многих знаешь, и преподавателей – они что говорят?» – «Ничего, – отвечаю. – Они его и не знают. Они благодаря знакомству со мной узнали, что вообще бывают левые младше шестидесяти». Смотрит оторопело. «Понимаешь, – говорю, – вот Тарасов пишет, что культура загнана в гетто. Так он и сам из гетто. Чему же ты удивляешься? Да, он король, но король гетто!».

И когда у меня вырвалась эта фраза, экспромтом, я понял, что напишу о нём, обязан написать, напишу о двух гетто, культурном и политическом, что сливаются воедино, и понял одновременно, как назову эту статью.

 

 

*   *   *

 

 

На дворе IV-V века, период быдлолизации и шизофренизации, подготовивший средневековье. Учитывая скорость деградации, эти два века могут уложиться в один, уже укладываются. Забвение истории, классических традиций литературы и искусства, вульгаризация языка, сокращение числа читателей, вырождение интеллигенции в мещан. Эпидемия суеверия, гремучая смесь всевозможных верований. Особенно схожа с угасающей античностью постсоветия. Вышедшие из подполья монотеисты, христиано-мусульманское духовенство, жиреющее на фоне нищающих миллионов, канонизирующее коронованных палачей (тогда Константина, ныне Николая II). Холодная война власть имущих против собственного прошлого, их глумление над своими благодетелями (тогда – рабами и женщинами, породившими христианство, в 1990-х – ветеранами войны и труда). Идиотское смешение традиций: тогда крест сочетали с римским орлом, теперь добавили ещё и кремлёвские звёзды. Тот же переход к наследственным монархиям, ещё не везде, но уже кое-где. Рост армии чиновников и внутренних войск – уже не на страх соседям, а против своего народа. Масса людей с раздвоенным сознанием, пытавшихся примирить язычество с монотеизмом, а сейчас мечтающих о карьере при капитализме, но чтоб всё было «как при Брежневе», жить с братом, оставаясь в больнице, как хотелось «человеку дождя», сочетающих портреты Ленина с иконами и Коран с Голливудом. Литпроститутки, воспевающие новый режим также рьяно, как раньше – старый, перейдя в либерасты из сторонников марксизма-ленинизма, и пишущие старым своим языком, с прежней интонацией, идентичны былым проституткам, перелагавшим Библию языком и размером Гомера.

Я повторяюсь, ибо часто об этом писал относительно культуры, но та же ситуация в политике. Как раньше интеллигенты вошли в языческое гетто, так сейчас сливаются понятия «интеллигент» и «левый». Но, если не все язычники были интеллигентами, сейчас дело идёт к полному совпадению понятий «интеллигент» и «левый».

Постсоветский интеллигент не может сыграть роль Леонардо или Гёте, он может быть Палладом, Ипатией, Боэцием, Насими, Коперником и Джордано Бруно. Так же, идя в революцию, нельзя стать Лениным или Кастро нынешней постсоветии. Иные условия. Это латиноамериканцы умнеют, а постсоветское население тупеет, и какое-то время будет бодро тупеть дальше, считая, что «…Солнце вертится вокруг Земли, что бог создал мир за шесть дней, что Ленин был Антихристом» («Анти-Матрица, или «Борьба» бабла с ослом»). ЕГЭ пока никто не отменял. Постсоветским левым нужно быть античной интеллигенцией IV-V веков – Палладом, Макробием, Никомахом Флавианом, Феоном Александрийским, Ипатией, Марцеллином и Евнапием. Позже – Боэцием, Асмой, Авиценной, Бируни, Наими, Насими, Коперником, Бруно, Кампанеллой, жившими в клоаке, нам и не снившейся. Её наши дети увидят. «Культуры мы вскоре лишимся» (Магнат). «Перспективы зловещи» (Игорь Якушко)^[18].

На какое-то время революционерам станет ещё тяжелее, чем в прошлом столетии. «Они должны будут иметь способность даже в состоянии тотальной изоляции продолжать оставаться единицами Сопротивления и держать в голове общую картину, общую задачу, общий смысл, и сопрягать свои шаги именно с общим смыслом, общей задачей. То есть помнить всегда, что цель и задача их – планетарная Революция» (Тарасов, «Сакральная функция революционного субъекта»).

«…все мы и тогда (в СССР – Л.), и сейчас готовы к смерти в тюрьме или лагере – этот конец представляется нам логичным, вероятным и далеко не худшим» (Тарасов, «О «священных коровах, «всероссийских иконах» и вечно пьяных «гарантах» демократии»). Точно так: многих жителей гетто со временем убьют. Зато у гетто есть плюс – в нём одни добровольцы. А потому больше взаимодоверия, чем в остальном мире. Окуджава, выставляя себя героем, писал: «Я всё равно паду на той, На той далёкой, на гражданской, И комиссары в пыльных шлемах Склонятся молча надо мной». Понятно, что над Булатом никто не склонился, а от комиссаров он получил бы булатом по голове. Но сказал неплохо: о подобных Тарасову, Магнат и Духанову. Гетто готовит войну – войну холодную уже ведёт – именно гражданскую, по принципу классово-моральному, а не государственному, расовому, национальному или религиозному. Как те же комиссары двадцатых, шестиконечную звезду Давида былого гетто заменившие пятиконечной, красной.

Только недалёкий обыватель считает гражданскую войну худшей из войн – она лучшая, ибо, как подметил Мигель де Унамуно, она разумна: люди не убивают друг друга невольно, будучи рекрутами той или иной армии, а осознанно выбирают путь и борются за свои интересы.

«Чего бояться? Что завяжется драка или вспыхнет гражданская война? Тем лучше! В этом-то мы и нуждаемся. Да, в этом-то мы и нуждаемся: в новой гражданской войне» (Унамуно, «Жизнь Дон-Кихота»).

В бой идут одни добровольцы. Путеводной звездой служат короли гетто. В постсоветском – Александр Тарасов. Каждый коммунист – король. И если добровольцы победят, то сбудется по слову Тарасова: «Каждый человек – король».