Меркеев Юрий. Повесть в двух частях «Психологиня и психопат».

...И тут раздался звонок Ирины. Сон оказался в руку.

Тревожным голосом она сказала:

– С дочкой проблема. Заперлась в ванной, рыдает. Вечером пришла пьяная. Заявила, что я неправильно её воспитала. Сказала, что я отняла у неё возможность быть счастливой. Что она никогда не будет счастлива, потому что я не научила её счастью. Каково это слышать матери?

– Из-за чего всё это? Накопилось? Или реакция на событие?

– И реакция, и накопилось. Какой-то режиссёр бросил её. Сказал ей, что она молодая. И её нужно всему учить. А чему – всему? И знаешь, что самое поразительное? Зовут этого режиссёра Юлиан.

– Что? Ещё один Юлиан? Уж не сублимация ли это наших идей? Бойтесь своих идей. Они могут сублимироваться. Ох уж эта Мельпомена. И чему он собирался учить твою дочь? Полагаю, не театральному искусству. Где она сейчас? В ванной?

– Да. Затихла. Я переживаю. Не сделала бы с собой что-нибудь. Глупенькая.

Я поднялся с постели и подошёл к ноутбуку. Открыл электронную почту, нашёл файл с текстом пьесы «Самоубийцы».

– Что там, в её пьесе? – спросил я. – Не успел прочитать. Что там с героиней?

– Вскрывает вены, – упавшим голосом ответила Ирина Сергеевна. – Что делать? Ломать дверь?

– Ломай. Я посижу на телефоне...

Меркеев Юрий. Сборник рассказов «Безотказная Верочка».

Верочка работала в церковной лавке. Я охранял её – и лавку и Верочку. Худенькая, одетая в старомодные платьица, скромная девушка была настолько сострадательна чужому горю, что, порой, выскакивала из лавки, забыв запереть дверь на ключ, для того чтобы догнать просившего у ограды нищего и подать ему хлеба или денег. Один раз мне пришлось охранять Верочку от шумной ватаги попрошаек, прослышавших о безотказной Верочке и явившихся к ней за подаянием. Верочка, порой, отдавала и свои деньги. А когда кошелёк был пуст, брала из кассы и потом вносила из собственной зарплаты. К ней приходили занимать до пенсии все местные алкоголики. Она жалела и давала, а они часто забывали вернуть. Иногда я охранял её от них. Повадились к ней приходить и наркоманы. Давала и им. И мне приходилось уже охранять больше Верочку, чем церковь.

Когда ей было нечего подавать, она делилась с людьми словом. Специально выучилась для этого на церковных курсах.

Однажды я спросил у неё, зачем она так безотказно всем помогает?

Она с улыбкой поманила меня в церковную лавку, вытащила толстый бумажный пакет, набитый тысячными купюрами, и ответила смущённо:

– Есть закон: рука дающего не оскудеет. Сегодня пришёл незнакомый мне богатый мужчина и просил принять от него подаяние. Просил Христа ради. Разве ж я могу отказать?

Меркеев Юрий. Повесть «Игра в исповедь».

...В переводе с греческого «эвтаназия» – это «благая смерть». Однако сама по себе смерть благой быть не может. Человечество не должно присваивать феноменальные характеристики явлению, которое не описано опытно множеством людей. Реальны минуты клинической смерти, но из смерти настоящей, многодневной, никто, кроме Евангельского Лазаря, не возвращался. Впрочем, он не оставил после себя свидетельских показаний, каково ему было там? Благая смерть или нет? Смерть может быть не лютой, не болезненной, не ужасной. Такой, какой верующие люди просят в молитвах. Все мы смертны, но не каждый знает о том, как он умрёт.

Знаю одно – все рассуждения на тему смертельных страданий в некоторой степени спекулятивны. Они не могут быть справедливыми без тончайшего рассмотрения каждого случая в отдельности. Самоубийство – грех? Первое, что приходит на ум – конечно! Что за глупый вопрос? А убийство – грех? Ну, разве может быть иначе? Может. Бог не судья, который отвешивает человеку юридические наказания. Бог – врач, который исцеляет раны. И убийство, и самоубийство могут быть подвигами святости в зависимости от ситуаций...

Меркеев Юрий. Рассказ «Мулька».

Ольга похудела заметно, но оставалась привлекательной. Худоба болезненная, нервическая, высекающая блеск глаз – не от счастья.

Я встретил её случайно на пятачке у кинотеатра «Мир». Она шла с каким-то толстым бородатым инвалидом, который опирался на её руку. Бородач рыхлый, с сединой, одет богато, но неряшливо, под мышкой зажата трость, к которой он, очевидно, не привык. Выглядел старше спутницы лет на двадцать. Я не особенно удивился, потому что раньше Ольга работала реанимационной медсестрой в госпитале на Герцена. Возможно, решила подработать частным образом. Всё оказалось не так, как я думал.

Заметив меня, она оставила своего инвалида и подошла поздороваться, потом шепнула умоляюще: «Выручай, Лёша. Больше не могу. Приезжай за мной на машине сегодня вечером».

– Куда приезжать? – удивился я.

– К Туче. Позвони в дверь дважды, а потом три раза постучи, я открою. Запомнил? Два звонка, три стука.

– Это и есть Туча? – спросил я, кивая в сторону толстяка.

– Да. Я решилась давно. Случая не было, – сбивчиво объяснила. – Ты же знаешь, что там. От Луки ушла. Что будет, не знаю. Хочу бросить. Мерзко там всё. Приезжай, Лёша. Иначе сойду с ума.

– Вечером буду...

Меркеев Юрий. Рассказ «Чернота».

...Посёлок Железнодорожный живёт во тьме. Фонарь болтается возле барака станционного магазина. Переезд отливает прыгающими огоньками семафоров, обнажает лысые черепки древней мощёной улочки. Камни отшлифованы веками, теснят друг друга, пузырятся, скрипят по ночам, стоят как сторожевики вечности.

Здесь нужно пить разогретое вино и писать мрачные гофмановские сказки. В то время я уже не портил бумагу сочинениями, только мечтал. И пил много. Мечты писать и пить – вещи взаимодополняющие. Даже местами приятные, потому что после двух-трёх стаканов появляется щемящее чувство жалости к себе и снисхождение к отложенному таланту. Дескать, пью, потому что не могу писать, а не пишу, потому что пью. Между прочим, не самое плохое времяпровождение и состояние души.

С местной самогонкой и жалостью к себе влюблённость в Наталью прошла быстрее, чем могла бы. Рассеялась в пространстве ненаписанной сказки. Не понадобился контрольный шлепок томиком Достоевского по голове.

Так я ей потом и сказал:

– Наши отношения – не роман. Рассказ. И тот недописанный.

– Я это знала, – ответила женщина. – Я поняла это раньше, чем ты.

И заплакала, зная, что я не выношу женских слёз...

Меркеев Юрий. Рассказ «День уголовного розыска».

...– Слушай, у нас сегодня некому конвоировать подследственного. Машины конвойной нет. Поможешь? До города заодно подкинут. Дежурка наша. С тобой прапорщик, с автоматом, поедет, у тебя – табельный. Закинете Смешного на тюрьму и домой. Сегодня ж праздник. Надо как следует отметить. Договорились?

– Хорошо. Что за Смешной?

– Погоняло такое. На кладбище работал. Губы надрезаны так, что он всегда улыбается. Всю жизнь в лагерях.

– А статьи?

– Тяжкие телесные, убийства. Он ни на что другое не способен.

В отделе мы выпили, закусили и стали ждать дежурный УАЗ. Привели в кабинет Смешного в наручниках. Глаза холодные, серые, стальные. Лицо каменное, подбородок глыбой выпирает вперёд. Зубы металлические, под золото. Тип знакомый. Улыбка на лице не блуждает, она выписана чьим-то ножом, вероятно, по первым ходкам. Зверь.

– Что в этот раз? – спросил я Смешного. – Тяжкие телесные?

– Могилу копали. Выпили. Фраерок меня крысой назвал. Я его в эту могилу и отправил. На дно бросил. За слова отвечать надо.

– Это верно. За слова все мы ответим.

В начале октября шоссе мокрое. Водитель наш торопился сдать подследственного в изолятор, и на повороте машину занесло, мы чуть не опрокинулись в кювет. Прапорщик с автоматом находился на переднем сиденье. Я смотрел за подопечным, который сидел напротив меня пристёгнутый наручниками к решётке. Когда машину повело, я не успел испугаться. На несколько секунд меня подбросило к потолку, кобура с пистолетом повисла над головой подследственного...

Меркеев Юрий. Рассказ «Бой первый».

...Первые соревнования вспоминаю со смехом. Мне тринадцать. Высокий, худой, узкоплечий, нескладный. Глаза горят, кулачки работают крепко. Вызвать в себе злость на противника не могу.

Перед боем – взвешивание. Ночь плохо сплю. Нервы. Утром на голодный желудок устремляюсь на весы в спортзал. Вес пушинки. И всё-таки согревает чувство, что «дед» допустил до соревнований.

За час до начала поединков я уже в раздевалке. Пробегаю глазами по списку, нахожу свою фамилию одной из последних, напротив – фамилия незнакомца. Неприятный холодок внутри. Надо было перекусить перед боем. Взвешивание прошло. Почему бы не прибавить себе с полкило? Кто он, мой первый соперник на ринге? А если бывалый? Или «центровой»? Пусть лучше «центровой», из Центрального района города, с которым наш район не дружит. Легче будет вызвать праведный гнев.

Чтобы унять нервное напряжение, завожусь боем с тенью перед зеркальной стеной. Понимаю, что где-то рядом разминается боксёр, с которым мне предстоит схватка. Нахожу глазами худенькую нескладную фигурку юноши, похожего на новичка, прицениваюсь к весу. Возможно, это он?..

Меркеев Юрий. Рассказ «Классика и Правда».

...И я тут же проснулся. Кругом тьма. Ночь или раннее утро? Дышу через жабры. Олег, ты где? Ты же умер. Не смог дышать через жабры. Известный писатель и драматург. Просвещённый либерал. Потому и не смог через жабры…

Куда подевалась жена, не знаю. Со мной рядом её нет. Ах, я же сплю на полу, когда во мне пробуждается боль за здоровье мира.

Ленка понимает, что я не умею болеть. После заносов ничего не помню. Улики моего безумия обычно заметны на утро. Рука болит. Значит, куда-то треснул. Шкаф с тыльной стороны пробит давно. В начале эпидемии. Теперь, наверное, только середина. Всё болит, и мало что помню.

– Лен... Лен… Лена!

Тишина. Нет ответа...

Меркеев Юрий. Рассказ «Депрессия Анжелы».

В школу я пришёл работать с улицы – в прямом смысле слова – с ночного проспекта, на котором охранял проституток вместе с Юлианом, корейцем.

Во время разборок в августе мне раскроили губу, она долго не срасталась, потому что я сажал её на прищепку, в больницу не ходил. А когда срослась, образовался шрам-борозда. В таком виде я пришёл проситься на работу в школу. Директору нужен был учитель рисования. Она заглянула в мою трудовую, увидела запись о службе в МВД, потому согласилась. Кроме того, раньше я подрабатывал художником в кинотеатре. Рисовать умел, педагогический стаж был – работал физруком в интернате для туберкулезно ослабленных детишек. Вероятно, чем-то я ей пришёлся – у неё два сына погибли во время спецопераций в Чечне, она не стала задавать мне лишних вопросов. Оформила по трудовой книжке, и я легко влился в новый коллектив.

На переменках пил чай в учительской. Коллектив большой – в основном, женский. Наслаждался контрастом между тем, что было год назад в моей жизни, и тем, что стало сейчас. Упивался не только ароматным чаем, но интеллигентной обстановкой, царившей в школе. Совсем другой мир.

Костюмов не носил. Джинсовая куртка, серый свитер под горлышко, и вот вам новый учитель. Ученики меня обожали – во-первых, я просто играл с ними в школьный предмет под названием рисование, а во-вторых, никогда и никому не ставил плохих оценок. В моём представлении, изобразительное искусство – это проявление свободы человека, его таланта в свободе, а если ребёнок от природы имеет определённый дар и рисует в соответствии с этим даром, то кем же я буду, если поставлю маленькому творцу «двойку» или «тройку»? Кем я буду? Великим инквизитором? Нет, это не по мне. Только в реализации свободы может родиться художник.

Тему урока обычно придумывал во время пешей прогулки от дома до работы, а это ни много ни мало пять километров. Чаще всего просил учеников проиллюстрировать текст, который читал или передавал по памяти. Иногда сам сочинял истории, для того чтобы стимулировать творчество. Школа была элитная. Вскоре обо мне заговорили. Сам того не ведая, я оказался «яркой личностью» на блеклом педагогическом небосводе.

О том, что директор взяла меня не только и не столько, чтобы заполнить ставку, я узнал позже...

Меркеев Юрий. Рассказ «Поперечный».

...Я грибник необычный. Не всегда мои утренние прогулки в лес – это охотничьи вылазки за добычей. Скорее, я грибник настроения. Сейчас поясню. Мне не столь важно, в каком количестве я принесу плоды природы. Гораздо значительнее – настроение, которое сформируется во время движения в лес и обратно. Настроение на весь день. Это важно. Не бросаться впопыхах в начало суток, отдавая таинство духа на откуп страстей. Когда утро начинается с чувства нервной торопливости, ничего доброго днём не жди. Любой сосед в публичном пространстве может вывести из себя. Мышь покажется слоном. А настоящего слона не приметишь. Публичное пространство – это множество нервных клеточек. Задень одну из них, получишь стократную отдачу. Нужно либо не задевать, либо настроить себя на стойкую радость.

Что это такое? Это нечто похожее на психический бронежилет. Создаёт ощущение комфорта и защищает от проникновения вирусов раздражительности. И заземляет ток отрицательной энергии соседних клеток. К сожалению, купить его в аптеке или магазине невозможно. Люди, плотно сидящие на плацебо, иногда обманываются и принимают за бронежилет горсть успокоительных таблеток или полулитровый пузырёк жидкости. Но это не так...

Меркеев Юрий. Рассказ «Фантомный генерал».

Моего отца убил генерал. В этом нет никаких сомнений. Кроме одного: я никогда не видел этого человека, не знаю, где он живёт, в каких войсках служит. Не могу сказать, жив ли сейчас. Был ли он в реальности или явился призраком больного воображения? Породила ли его отцовская горячая кровь или генерал всё-таки был? Чёрт разберёт. Я не знаю. Точно могу заявить только то, что генерал убил моего отца. Как это вышло? Сейчас расскажу.

Впервые я услышал о генерале, когда мне было пять лет. Мы жили с соседями в коммунальной квартире. Однажды весной вместе с запахами талого снега в открытую форточку влетело слово, и в семье все затрепыхалось, будто это была хищная птица с огромными крыльями. Оно летало в тесной квартире и разрушало всё вокруг. Слово это было «генерал»...

Меркеев Юрий. Рассказ «Порванный "Регтайм"».

Только притворившись безумцем, можно оставаться в здравом уме в огромном сумасшедшем доме.

– Раздевайся. И трусы снимай, – говорит санитарка приёмного покоя. – Я тебя смотреть буду.

– Зачем меня смотреть? Я и без того весь на виду.

Санитарка молодая, весёлая, опытная. Улыбается в усики, которые покрывают верхнюю губу. Глаза чёрные, с искрой. Движения быстрые. Уверенные. В белом халате она красивая. Важно, как человек одет. Очень важно. Форма, влияющая на содержание.

– Ну, точно по адресу заехал, – смеётся она. – Мне до твоей души дела нет. Душой заниматься на отделении будут. Врачи. А у меня инструкция. Прежде чем оформить, я должна осмотреть тело. А вдруг у тебя инфекция? Тиф какой-нибудь или сифилис? Понял? Ты думаешь, мне приятно всех осматривать? Инструкция.

– Угу, – киваю я и медленно снимаю с себя одежду. И слегка краснею.

Меркеев Юрий. Рассказ «Голубиные люди».

...Невидимая война мобилизует. Кругом идёт война. Война в мире духов. И в этом смысле я мог пропустить только вирус. Вирус пошлости. Ну, послушайте! Можете вы представить меня, пионера-бунтовщика против пошлости в искусстве, который с самого утра воскресенья пьёт таблетки с боярышником и заряжает на весь день телесериал «Она написала убийство» с Джессикой Флетчер, доморощенным детективом, писателем и домохозяйкой в одном лице. Можете представить себе, как я смеюсь над пошлыми шутками, слежу за раскрытием незатейливого сюжета – чисто мятный леденец. Можете вы представить меня, который развлекается политическими ток-шоу на пару с котом, смотрит новости в ленте «дзен», вязнет в паутине интернета – сознательно вязнет, и провозглашает символом новой веры отупение. Даже термин придумал для обихода – затупить. Затупить можно на чём угодно: на сериалах, на комиксах в интернете, на броских заголовках «Яндекса», на вкусной еде и здоровом образе жизни. И я не протестую. Да. Меня не тянет ни в рай, ни в ад, я доволен спокойным тихим существованием. Меня не вдохновляет ни церковь, ни злачный притон. Я безразличен к возбуждениям грубого порядка. Не интересно мне ничего, кроме всего того, что я раньше едко высмеивал, называя сериальную пошлость орудием дебилизации населения. И вот я один из них. То есть, нас – один из массы стареющих провинциалов, который не может подстегнуть себя ни алкоголем, ни «травками», ни новыми видами греха. Всё мне наскучило. Сердце окаменело. Влюбиться не могу. И не хочу. Тщеславие больше не нашёптывает мне всякие благозвучные глупости, от которых теплеет в районе солнечного сплетения и мысленно бросает в пучину страстей. Я в каше людской, я в хоре, но и там я один...

Меркеев Юрий. Рассказ «Неразменный гусь».

– Здрав-в-вствуй-те, а вы куда идёте? – тянет мне руку в рваной перчатке толстый улыбчивый олигофрен Рома, который ходит взад-вперёд по больничному дворику. Ему разрешают по утрам помогать убирать мусор. Рома от этого счастлив. Он вообще почему-то всё время счастлив. Гораздо больше, чем я или другие сотрудники психоневрологического интерната. – Здрав-в-вствуй-те, а вы куда идёте? – снова повторяет он и расплывается в улыбке. Ему хорошо. – Гы-гы-гы, – мычит он.

– Здрав-ствуй-те, – отвечаю я, вторя его интонациям. – Куда иду, не знаю. А вы куда идёте?

Рома захлёбывается от смеха. То ли я в этой игре «подопытный», то ли он просто счастлив и хочет своё счастье разделить со мной.

– Здра-вствуй-те, а вы куда идёте? – повторяет он по слогам и снова смеётся. – Гы-гы-гы.

– Здравствуй, Рома, куда я иду? Иду в мир людей, которые считают себя умными, но почему-то не очень счастливы, – отвечаю я, оставляя олиго наедине со счастьем. – Суточное дежурство у меня, Роман. Пойду заварю крепкого чая.

Слышу, как Роман веселится.

– Здравствуйте, а вы идёте куда? – То ли мне, то ли ещё кому-то. Не знаю. Не поворачиваюсь. Прохожу в сторону приёмного покоя – моего убежища на сутки.

Куда иду я? Куда иду? Хороший вопрос, Ромка, умный вопрос. Никто бы так просто из умных людей не поставил вопрос всей моей жизни. Куда иду? Камо грядеши? В сказочную страну, Рома, в Касталию – туда, где небо в солнце вплетается. Туда, где без улыбки нельзя. Вход заказан. Где все люди счастливы, и каждый счастлив по-своему. А горюющих и страдающих нет. Разве что горюющих по несчастью другого. Иду, Рома, в рай. Как всегда. Но с первых же минут понимаю, что переступил порог ада...

Вот это проза! 16-летняя девчушка. И лежит эта повесть...и никто и не вспомнит о ней!