О.Х.У.Е.Н.Н.О.

Извиняюсь, точку пропустил.

О.Х.У Е.Н.Н.О.

Не знаю, Владимир...
В общем, замысла у меня не было изначально, идеи отыскать в процессе написания так же не удалось. Так что в этом Ваше впечатление от рассказа, безусловно, верное.
А вот что до остального... Главный герой попал в капкан, его посадили в мешок, он истекает кровью. Мне это не кажется самым интересным местом рассказа. Да и логический конец истории в этом плане представляется совершенно ясным.
Спасибо за Ваше мнение.

Золотарь Олег. Рассказ «Грязь».

..Внутри Февра и сейчас хрипело, пылало, царапало. Целые куски жизни, неразрывно связанные с плотью, куда-то исчезали, растворялись в глухой немоте, выныривали немощью, дрожью – той самой чертой небытия, за которой поджидал сам сатана. Поджидал всякого, независимо от его конфессии, веры, намоленности сапог и количества чудотворных образов, развешанных в гостиных, чуланах и головах. За этой же чертой поджидали дураки Лёсс, Ихверень, Мацулевски, Шпырь, Егозататарский, Дарья Сапожникова. Каждого Февр провожал в последний путь сам. Опускал в лапы дьявола, питая себя надеждой, что их вечная жизнь уже успела совершиться и лукавому достаётся только обрубок души, одинаково бесполезный как при жизни, так и после смерти.

Февр вспоминал, как умирали дураки. Лёсс и Ихверень утопли по пьяни, Шпырь скоропостижно (с капустой посереди рта), Егозататарский – во сне, прямо на печи. Без особых болезней, мгновением, почти праведно. Сомнения этих воспоминаний блеснули неуверенной надеждой, которую Февр опознал сразу: это сама жизнь просилась жить. Размышляла, что дело, может быть, и не в грязи вовсе. Может, в температурах, пиявках. Уверяла, что для того чтобы жить, следует сперва хотя бы не умереть.

Вопрос получался не простой. Грех отходил мокротой всё тяжелее. А может, и подступал.

– А когда вера… Вот она самая, искренняя… Когда она лукавому потворствует… Как быть?! – хрипом вопрошал матушку.

Матушка плакала. Теперь уже и не стеснялась. Крестилась, смахивая слёзы, в кромешной тишине. А та подбиралась всё ближе, заглушая скрип кровати, на которой метался Февр.

Лбом до пола ему было теперь уже не достать, а вот тишину нарушить следовало. Любым способом, даже криком о помощи.

– Зови! Зови дураков! Всех зови! Всех!..

Золотарь Олег. Рассказ «Зомбофарш».

...С самого начала зомбовспышки учёные, политики, журналисты и простые граждане пытались понять, почему большинство людей так быстро превращается в сильных и кровожадных тварей, и лишь малая часть демонстрирует устойчивый иммунитет к этой заразе.

Учёные что-то лепетали о скрытом гене фашизма, политики громогласно объясняли происходящее деятельностью вражеских биолабораторий и слабым патриотическим воспитанием масс. Рядовым гражданам оставалось только разрываться между домыслами и дефицитом гречки. Огромное количество мнений, гипотез и ограничений быстро переплелось в единую истерию, поглотившую остатки здравого смысла. Ни прививки, ни патриотические концерты не смогли остановить зомбофашизм. Полноценной борьбы с ним не получилось. Ведь фронт этой борьбы проходил не по картам или границам государств. Он пролегал прямо по линии собственного затылка, а врагом мог оказаться любой, даже самый близкий человек...

!

Золотарь Олег. Рассказ «Сахер».

...В том, что ягоды, несмотря на отвратительный вкус, не были ядовиты, Иван Петрович не сомневался – его опытный хобот в подобных вопросах не подводил вообще никогда. А вот повышенная кислотность плодов вполне могла предполагать наличие в них витаминов, которые для страдающего агрессивной чесоткой Ивана Петровича наверняка пришлись бы очень кстати. Встав для пущего удобства на четвереньки, ел Иван Петрович увлечённо, не обращая внимания на собственное размашистое чавканье и жгучий, липкий сок, стекающий прямо по подбородку.

Обглодав несколько ветвей, Иван Петрович бросил тревожный взгляд на часы. Следовало торопиться. Днём ранее Сашка Упырёв в очередной раз объявил войну нарушителям дисциплины и анонсировал грядущее сокращение штата. Иван Петрович не сомневался – в случае малейшего опоздания право стать первой жертвой этого сокращения наверняка останется за ним.

На фоне молодёжи, не имевшей опыта работы ни в одной из сфер торговли или производства, но стремившейся этими сферами смело и размашисто управлять, сорок пять лет Ивана Петровича выглядели возрастом не столько почтенным, сколько древним. А его исполнительность давно вызывала открытую зависть коллег и ставила в тупик начальство, не привыкшее иметь дело с добросовестным отношением к работе со стороны своих подчинённых.

Поэтому времени у Ивана Петровича оставалось ровно столько, чтобы проглотить ещё пару горстей ягод, утолить жажду из протекавшего неподалёку ручья, после чего совершить свой привычный, многокилометровый забег в мир урбанистических грёз и должностных обязанностей...

Золотарь Олег. Рассказ «Вдоль».

Дед остановился и замер. Прямо как статуя, или как столб, или… Ну или как что-то ещё (не важно – не до поэзии сейчас!).

А я замолчал. И не просто так замолчал, а потому что все замолчали. Самым первым сам дед замолчал, потом отец замолчал, дядька Антон замолчал, брат двоюродный Юрка (а ведь его обычно не заткнуть), сосед Иван Арнольдович.

Все мы замолчали и на деда уставились.

А вообще, утром мы за дровами выбрались. В самые потроха леса, чтобы лесника Юрьевича своими правонарушениями лишний раз не тревожить. Теперь домой шли – обедать, коня Андрюху запрягать, брёвна возить. И хорошо до самого пригорка шли, можно сказать, весело. Взрослые о своём говорили. Мы с Юркой о своём. Иван Арнольдович и вовсе песню напевал. Что-то вроде – «Во-о-о-о-т уж и сно-о-о-о-о-ва уви-и-и-и-и-и-жу тебя-я-я-я-я!»

Ну а потом дед вдруг замер, и все замолчали.

– Поперёк… Поперёк! – наконец сказал дед.

Тихо сказал, шёпотом.

Сказал и затрясся. Нехорошо так затрясся. Как люди от сильных и едва ли полезных переживаний трясутся...

Спасибо, Виктор. Действительно опечатка.

Золотарь Олег. Сборник стихотворений «Он».

Неужели одиноки?
 Горло искреннее рта.
 Вот перо, а вот и строки:
 Жизнь не та и смерть не та.
 
 Разревелся. Отражают
 Стены эхо пустоты.
 Пусть рожают, пусть сажают
 Под застовы, на кресты!
 
 Бесконечностью надежды
 Осенён земной поклон.
 Будет впредь, как был и прежде,
 Незнакомый, страшный Он.

Полностью согласен с Зюськиным.

Золотарь Олег. Рассказ «Порядок».

...«Порядок ругают многие, но в то же время они умудряются при этом Порядке жить!» – говорил Картонь под осторожные вздохи закипающего чайника.

Шкетов всегда чувствовал в этой фразе что-то очень странное. Как будто ложь и правда сплелись в каком-то диком танце, от которого волосы на голове вставали дыбом, а ноги склонялись перед неудержимым желанием пуститься вприсядку.

Возможно, дело было в том, что Порядок был установлен ещё до рождения Шкетова, и всё, что выходило за его рамки, оставалось для самого Шкетова бескрылыми мечтами. Чем-то вроде прочитанной книги о пиратах, после которой некоторое время ощущаешь себя лихим одноногим удальцом, но, хорошенько осмотревшись по сторонам, с разочарованием замечаешь, что все вокруг так же одноногие, а твоя шхуна слишком похожа на крохотную кухню, в которой роль сундука с сокровищами отведена холодильнику, а роль парусов – вывешенному для просушки белью.

Сам Картонь не трудился объяснять тайный смысл своей фразы Шкетову, а на любые просьбы молодого тогда специалиста всегда отвечал одно и то же: «Чем позже ты это поймёшь, тем лучше!».

Но не понимал этого Шкетов даже сейчас, пробираясь вдоль забора и сверяя каждый шаг ударами своего сердца. Приближался тот самый поворот в переулок, а вместе с ним и момент холодящей душу истины...

Золотарь Олег. Рассказ «Очень хорошо!».

...Хрена с два завтра утром на рыбалку отпустят. И без того редко отпускают. Вы, городские, малахольные, говорят, в самые омуты лезете, куда и скотина не полезет. Утонете, и что потом?

А на этот вопрос так просто не ответишь.

Кто ж знает – что потом? Баба верит, что потом то ли ангелы на облаках, то ли черти в заднице. Отец говорит, что в мире всё по материализму устроено, и после смерти есть только ничего, но такое ничего, что даже вообще ничего и потому на хрен надо. Мать молчит, вслух о подобных материях рассуждать не спешит, но видно, что в заботах и нежности общий смысл бытия усматривает (то же самое ничего, но только когда постели убраны, школьные костюмы выглажены, дети накормлены и все вазоны политы). Деду жизнь другая вовсе не нужна, он и в этой по самую бороду увяз. Хотя и он временами о смерти думает. А может, даже и часто. Часто ведь прямо так и говорит: вот сдохну, тогда делайте как хотите, а пока живой – по-моему будет, и точка!..

Золотарь Олег. Рассказ «Вычурный леопардовый мандарин».

...Вы пишете, что устали от лицемерия, что примеры изящества, достигшие наших берегов из глубокой древности, более не трогают Вашего сердца. Называете всё это мёртвой красотой. Высказываете уверенность, что этой красоте едва ли отыщется место в будущем, поскольку язык искусства – это мёртвый язык, а любая попытка говорить на нём уподобляет человека мертвецу. Ужасаетесь, что из зеркала на Вас смотрит такой же мертвец, чудом избежавший разложения, но не отыскавший в этом чуде оснований для собственной жизни.

Что ж, Варенька, не угадаю ли, если предположу, что ранее Вы брались за перо после чтения литературы, а последний раз – после просмотра новостных лент? Спешу предупредить: в мыслях моих нет намерения обидеть Вас или в чём-то упрекнуть. Привязанность к гаджетам нынче приобрела естественный характер, и негодовать по этому поводу так же глупо, как дуть в паруса шхуны, застрявшей посереди самого мёртвого штиля.

И всё же, барахтаясь в океане возможностей и информации, важно не забывать, что любое течение подчиняется своим законам и руслам, зависит от своих ветров, широт и рельефов. Именно поэтому, отправляясь в опасное плавание познания жизни, первым делом следует убедиться в надёжности своих ориентиров и компасов. Потому и спешу задать свой вопрос: отчего же конечным ориентиром Ваших мыслей вы принимаете будущее?

 Ведь именно в будущем (а не в прошлом, как полагают многие) растворяются очертания берегов, континентов и лиц. Растворяются мечты, растворяется совесть, растворяется даже сама надежда. Будущее скрыто от нас непроницаемым мраком, в угоду которому гениальность Шекспира сегодня легко заменяется фанатичностью шахида-террориста, а «Преступление и наказание» теряет статус классики и всё чаще встречается с хештегом «вечерние новости».

И тот, кто наивно заявляет, что смотрит в будущее с оптимизмом, на самом деле, плотно закрыв свои глаза, несётся навстречу самому жестокому и искушённому охотнику – самой смерти, чаще известной под своим вторым и самым главным именем «светлое завтра». Да, Варенька, из будущего все мы выглядим мертвецами. И с этим следует смириться...