* * *
Я верю: этот мир – материален.
Я верю: и на Марсе Бога нет!
Но – верю… Стоп! И в этом – весь секрет?
О, Разум, как ты, в сущности, печален…
1975
* * *
Не сдавалась зима,
и бураном обрушилась страшным
на живые деревья,
рыча, как в бою рукопашном.
А сегодня – сосульки в сугробы,
как в землю – штыки:
– Хватит! Кончено! Время –
для сева оттаивать пашням!
1977
* * *
Весна. И музыкой весь город переполнен.
На смену Моцарту уже грядёт Бетховен!
И первая гроза клубится вдалеке,
весь мир, как в юности – распахнут и огромен!
1976
* * *
Природа света – двойственна, бесспорно!
Эйнштейн не верил, что играет в кости Бог…
А всё, что «однозначно» – иллюзорно,
там ангелы – не реют между строк.
08.02.2005
Как много мы и молча говорим
Памяти Леонида ЕнгибароваКак много мы и молча говорим!
Смотри – лицо преобразил умелый грим,
и в белой маске вечную трагедию
всем телом, весь – душа! – играет мим.
1976
* * *
Всё живое – ветвится,
пустоты заполнить стремится,
всё исполнено смысла:
восходит, цветёт, колосится.
Не напрасно томится душа в ожидании чуда:
миг – и песней в пространство
продолжена певчая птица!
1977
* * *
Боюсь, задолго до возникновенья
я голос услыхал: – Не возникай!
Но я возник.
Пусть только на мгновенье,
но – повидал неповторимый край –
Отчизну, Родину...
И, верно, не из книг
узнал – что ждёт меня
за то, что я – возник.
1976
* * *
Люди тащат и тащат в дома свои
всё, что приглянется:
телевизоры, мебель, которая завтра – развалится,
тряпки, утварь, шедевры цехов ширпотреба...
Кто и ради чего
с персональным диваном расстанется?
1975
Речка ищет начало
(Из Роберта Ахметжанова)Течёт моя реченька, петляет в лугах,
и до самого моря, далёкого моря,
провожает её уютная зелень,
ивы плывут и плывут облака.
А море ночами сливается с небом,
а море ночами на ты со Вселенной.
И всё же в глубинах его великих
речка ищет своё начало…
Ей снова хочется реченькой, реченькой
вернуться к милым полям и ивам,
чтобы в её зеркалах отражались
лилии, бабочки и стрекозы.
Чтобы её называли по имени
июльских лугов косари плечистые.
В море реченька входит, оставив имя,
как женщина – платье на берегу…
Вспоминает речка свои истоки.
Где-то там красавица молодая
с глазами раскосыми, как у косули,
умывала своё лицо,
и долго пахла вода земляникой,
и запомнила речка её отраженье,
как фотографию сберегла.
Над морями и над лугами
одни для всех полыхают звёзды,
Течёт моя родниковая реченька,
в огромное море течёт.
Меж звёзд, сетей и баркасов
из тёмной морской пучины
бесхитростная –
мне слышится
песня родного края.
1967
* * *
Вот и закончены споры с отцом…
Сами – оставим ли детям в наследство
не государство с чугунным лицом –
что-нибудь, но – с человеческим сердцем.
1970-1991
* * *
На третью ночь в пустой глухой квартире
отец приснился, тронул одеяло:
– Колюха, как же вы меня похоронили
так рано...
Он стоял передо мной –
больной, беспомощный,
в глазах – печаль и знанье –
невыразимые...
За что мне эта тяжесть
укора вечного в словах его последних?
Неужто он являлся лишь за этим
и всё сказал, что мог и что хотел?
9.12.1970-1980
* * *
В сад, под звёзды Вселенной, надев пальтецо.
Ветка в белых цветах – влажно дышит в лицо.
Эта ночь для тебя – соловьиная ночь!
Как я рад, как боюсь за тебя, моя дочь…
2003
Читая Ключевского. 1.
Раз в десять меньше было нас. Держава
была ещё огромней. Как сияла Слава!
Ведь ослеплённых ею, лишнее столетье
нас развращало крепостное право.
Читая Ключевского. 2.
Были – холопы, рабы крепостные,
были – бояре, попы, купцы...
Не было рыцарей никогда в России.
А если и заглядывали, не рыцари – псы.
Читая Ключевского. 3.
Между китайской стеною и Гатчиной,
меж европейщиной и азиатчиной,
между Радищевым и Аракчеевым –
всё наше прошлое, всё настоящее!
Читая Ключевского. 4.
Обломовщина или пугачёвщина,
и третьего нам даже не обещано.
А кто задумается, заклеймим: – Толстовщина!
А то и пострашнее: – Достоевщина!
1975-1976
Как задумал царь Иван Васильевич ...
А. П. МежировуКак задумал царь Иван Васильевич
русскую Историю писать,
повелел холопам расторопным
летописи по Руси собрать.
И прочтя всё то, чем володели
святорусские монастыри,
в гнев пришел:
– Ишь мелют, пустомели!
Только смуты, распри? Чёрта с три!
Вольность новгородскую, пскопскую
вспомнили! Нашли о чём жалеть,
о базаре вечевом тоскуют!
Господи, да это ж – ошалеть!
И узнала летопись впервые
правку, злой редакторский смешок.
Царь два свитка исчеркал в порыве,
но – устал, остыл, и оба – сжег.
И писать Историю раздумал:
тут, мол, хватит рабского ума,
холуя пограмотней найду, мол,
и пойдёт, напишется сама!
1975
* * *
Злоба дня волнует и меня.
но об этом – разговор особый:
не должна, простите, злоба дня
быть одной лишь мерзостью и злобой.
1985-2000
* * *
Гордиться званиями – глупость. Мы не первые.
Смешно – считать свои потуги беспримерными!
Прости, Хайям, того, кто дал мне прозвище –
«Комар-Хайям неведомой губернии…»
2001
* * *
Вечерний час пик.
Но пикать как-то не принято.
Острое чувство локтя,
втиснутого меж рёбер.
Вот так – на работу, с работы –
сквозь город,
сквозь время и ветер.
(Хоть времени – жалко,
а оно исчезает, словно билетик,
скатавшийся в зябком пальце перчатки.)
Кондукторша, одна из последних,
выкрикивает названия остановок:
– Радищева...
– Гоголя...
– Льва Толстого...
– Площадь Свободы...
– Ленинский садик...
– Простите, вы на следующей – сходите?
– Не беспокойтесь, там все сойдут...
1962-1963