Александр Левковский
Романавторский перевод с английского Эпиграф, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, Эпилог Купить в журнале за декабрь 2016 (doc, pdf):
Глава 28. Алекс Грин. Порт-Артур. Июль 1943 года.
– ...Викентий Арсеньевич, – промолвил я, – вы меня узнаёте? Я – Алёша Гриневский. Тарковский слегка отступил назад и взялся за дверную ручку, словно намереваясь захлопнуть дверь. Несколько мгновений он смотрел на меня с выражением явного непонимания на лице. – Алёша... – пробормотал он и дважды качнул головой, точно отгоняя какую-то навязчивую мысль. – Гриневский... Какой Гриневский?.. – Сын Ивана Дмитриевича, – сказал я. – Вашего коллеги по Московскому университету. Тарковский сделал быстрый шаг вперёд, схватил меня за локоть и буквально втащил меня в прихожую. Я даже поразился той силе, которую при этом продемонстрировал пожилой товарищ моего покойного отца. Видно, желание убрать меня из поля зрения каких-то неведомых соглядатаев было очень значительным. Как бы подтверждая эту мою догадку, Викентий Арсеньевич тихо произнёс: – Алёша, ты не заметил – кто-нибудь следил за тобой? – Не заметил. – Японский патруль не останавливал тебя? – Викентий Арсеньевич, я – китайский рикша... Они, я думаю, не останавливают рикш. – Ты плохо знаешь японцев. Они могут остановить кого угодно. И горе тебе, если твои документы не в порядке. Я мысленно поблагодарил нашу докторшу Анну Борисовну, снабдившую меня паспортом некоего маньчжурского китайца, попавшего в вездесущие руки НКВД. – Викентий Арсеньевич, – заверил я его, – я рикша со всеми необходимыми документами. И мой маньчжурский паспорт – в полном порядке. Он усмехнулся и осмотрел меня с ног до головы, как бы оценивая мой китайский наряд и загримированное под китайца лицо. – 您目前的中国 («Ты настоящий китаец»), – похвалил он меня, и я поразился, как старый профессор смог за эти годы отлично освоить китайский язык и даже особый маньчжурский акцент. Мы вошли в гостиную. Тарковский сказал: – Иван Дмитриевич говорил мне, что у тебя явные авантюристические наклонности. Я вижу, он был прав... Я заварю зелёный чай, – промолвил он, проходя мимо меня и слегка похлопав меня по плечу. – Или, может, ты хочешь глоток японское сакэ? – Я был бы не против... Викентий Арсеньевич, а русской водки у вас нет?
Через десять минут мы сидели за столом и пили «Московскую«, закусывая бутербродами с американской консервированной колбасой, доставляемой Советскому Союзу по ленд-лизу. Вот ещё одно крохотное доказательство того, что русские тайком переправляют американские товары японцам. – Алёша, – сказал старый профессор, – так каким ветром тебя занесло сюда – да ещё с таким маскарадом? Кто ты? До меня доходили слухи, что ты стал американцем. Это правда? – Я китаец! – воскликнул я, улыбаясь. – Nie douri mnie głowa! («Не морочь мне голову»), – сказал по-польски профессор. – Викентий Арсеньевич, – промолвил я, желая хоть на время оттянуть начало самого трудного разговора, – а где пани София? В мои детские годы мы называли жену Тарковского, польскую красавицу Софью Владиславовну, из рода князей Потоцких, пани Софией. – Умерла, – коротко сказал он и залпом выпил водку. Подцепил вилкой грибок и долго жевал, глядя прямо перед собой невидящими глазами. – Умерла и завещала мне кое-что на прощанье... Я молчал, ожидая, что старый профессор сам поведает мне, что завещала его супруга, расставаясь с жизнью. Но он не произносил ни слова, и я почувствовал, что мне надо начать раскрывать свои карты. Что-то подсказывало мне, что я могу быть откровенным со старинным другом нашей семьи, что Тарковский не выдаст меня японцам и, может быть, даст мне то последнее доказательство советских махинаций с ленд-лизом, которое я искал. – «Тучи над городом встали», – произнёс я пароль, который передала мне Анна Борисовна. Интересно, кем был в НКВД тот таинственный поклонник советского кино, который взял паролем фразу из фильма «Человек с ружьём»? Тарковский встрепенулся и наклонился вперёд, приблизив своё лицо к моему. – Так ты из Владивостока? – спросил он тихим голосом. – От Советов? – И да, и нет. – То есть? – Из Владивостока. Но не от Советов. Тарковский встал и подошёл к окну. За окном, на фоне чёрного маньчжурского неба бушевала гроза, сверкали молнии и слышался треск громовых раскатов. Стоя спиной ко мне, сгорбившись и опираясь обеими руками на подоконник, старый профессор тихо промолвил: – Алёша, кто послал тебя ко мне, и что ты хочешь? Я вдруг осознал, как ужасно постарел старый друг нашей семьи. Он, мне казалось, стал ниже ростом, сильно поседел, и голос его, некогда гремевший на сборищах русских эмигрантов, стал тихим и дрожащим. Я встал из-за стола, шагнул к окну и положил руку на плечо Тарковского. – Викентий Арсеньевич, я помню, как ребёнком я был очарован вашими страстными речами о России, которую мы потеряли... Как вы плакали, вспоминая ужасы гражданской войны... Как вы предсказывали неминуемую гибель нашей родины под игом большевиков... Как вы клялись, что готовы отдать всё, включая свою жизнь, ради счастливого будущего России... Вы и сейчас готовы повторить всё сказанное вами тогда? А, Викентий Арсеньевич? Старик медленно повернулся ко мне, снял мою руку со своего плеча и, цепко держа мою ладонь в своих пальцах, тихо сказал: – Алёша, ты помнишь моих ребят, Владика и Иосифа? В тридцать девятом году, когда Гитлер грозился напасть на Польшу, они нанялись кочегарами на польский корабль в шанхайском порту и отправились в Польшу, чтобы защищать землю наших предков от немецкого нашествия... Сонечка рыдала, умоляя их не бросать стариков-родителей на чужбине. Она просила младшего, Иосифа: «Юзеф, мальчик мой, останься! Пусть Владик едет, он старше тебя, он сильнее... Я не переживу, если кто-нибудь из вас погибнет...». Они уехали, а мы остались – и с тех пор у нас не было ни одного светлого дня... В октябре тридцать девятого мы получили письмо от польского консула в Шанхае с известием о гибели Владика и Иосифа при защите Лодзи... – Тарковский отпустил мою руку и вытер платком слёзы, катящиеся по щекам. – Конечно, я готов повторить сейчас слова о моей любви к России. И добавить к ним мою родину и родину моей умершей Сонечки – Польшу... Польшу, за которую погибли мои мальчики... Тарковский медленно вернулся к столу, сел и налил себе рюмку. Мы выпили. Я всмотрелся в морщинистое, землистого цвета лицо старого профессора и вдруг осознал, что передо мной сидит тяжело больной человек. Он трудно, с хрипом дышал, его голова мелко тряслась и такой же дрожью были поражены кисти обеих его рук. – Викентий Арсеньевич, – промолвил я, – вам плохо? Может, вам надо лечь в постель? Он отрицательно качнул головой. – Алёша, – сказал он, натужно улыбаясь, – ты умён, как твой отец, но ты не перехитришь старую польскую лису, пана Викентия. Widzę cię przez («Я вижу тебя насквозь»). Ты недаром затеял разговор о России – я уверен, тебе что-то надо от меня для нашей бывшей родины, верно? Я попытался вставить слово, но Тарковский остановил меня властным взмахом руки. – Я расскажу тебе, Алёша, что завещала мне умирающая Сонечка. Она знала, что я тайно работаю для Советского Союза, и полностью одобряла мои действия. В моей Сонечке за годы эмиграции произошла огромная перемена – она стала просоветской. Она говорила, что только Россия – пусть даже Советская, пусть даже большевистская, пусть даже Россия, изгнавшая нас! – может спасти поляков от немцев. Она предвидела гитлеровское нападение на Польшу. Умирая, она говорила мне: «Вик, поклянись, что ты будешь делать всё, зависящее от тебя, чтобы помочь сражающейся России! Потому что, помогая ей, ты помогаешь спасти нашу Польшу!.. Ради памяти наших погибших мальчиков, умоляю тебя!» Я не припоминаю, чтобы она когда-либо умоляла меня или кого-нибудь за время нашей совместной жизни. Она была из рода князей Потоцких, и польская гордость всегда была самой главной чертой её характера... Тарковский помолчал, оперев голову на руки, а затем промолвил: – Алёша, ответь мне на два вопроса. Первое – откуда тебе стал известен пароль? И второе – что тебе надо от меня? Я выпил залпом рюмку водки и откинулся на спинку стула. Сердце у меня колотилось, как никогда в жизни. Вот оно – то мгновение, когда решается судьба человека, а вместе с ним – судьба всех тех, кто стал его новой семьёй! Алекс, сказал я себе, ты не имеешь права промахнуться! Ты должен выиграть эту схватку! Ты должен перехитрить эту старую польскую лису. Впрочем, возможно, эту лису и не надо обводить вокруг пальца... Возможно, старый профессор сам рвётся помочь тебе, но не знает, что тебе надо от него... – Викентий Арсеньевич, – медленно начал я, – в НКВД есть люди, считающие советскую сделку с японцами предательством России... Вот они-то и дали мне пароль. Говоря это, я, конечно, слегка хитрил. Не потому Анна дала мне пароль, что она болела за Россию, а потому, что она рвалась бежать из Советского Союза, и помощь мне была гарантией её успеха в этом бегстве. – Но ведь ты – американец! – прервал меня Тарковский. – Тебе-то что за дело до русских махинаций с ленд-лизом?! – Я всегда был, остаюсь и навеки буду русским, Викентий Арсеньевич! Я видел сожжённую Украину и Орловщину. Я был под страшным немецким обстрелом на правом берегу Волги под Сталинградом. Я отступал с измученными голодными красноармейцами под Вязьмой... Судьба сражающейся России мне так же дорога, как была она дорога пани Софии. Я перевёл дух. – Пароль мне дали патриоты в НКВД, которые хотят, чтобы американская помощь оружием, техникой и продовольствием шла тем самым измученным израненным красноармейцам, что устояли против немцев в Сталинграде... Наступило молчание. Тарковский, нагнув голову, крутил в дрожащих пальцах рюмку и прерывисто дышал. Я решился. – Викентий Арсеньевич, мне нужны копии документов, подтверждающих советско-японские сделки... Тарковский резко вздёрнул голову. – Ты отдаёшь себе отчёт, – сдавленным шёпотом произнёс он, – что ты требуешь от меня?! Ты посылаешь меня на смерть! Японцы, если узнают о моём предательстве, расстреляют меня без суда и следствия. Я молчал, не зная, что сказать старому другу нашей семьи. Тарковский слабо махнул рукой и пробормотал: – А впрочем, мне всё равно... У меня рак, Алёша. Мне жить осталось всего ничего. Кто знает, что лучше – скончаться от рака лёгких или получить японскую пулю в затылок... Он с трудом поднялся со стула и, шаркая ногами, побрёл из гостиной. Я последовал за ним. В спальне Тарковский снял со стены картину и вставил ключ в замочную скважину потайного сейфа. Открыл дверцу, вынул две тонкие папки и положил их на прикроватную тумбочку. – У тебя, конечно, есть фотоаппарат, Алёша, – промолвил он. – Здесь сто десять документов. – Тарковский взглянул на часы. – Ого, уже почти девять! Поторопись. Я пойду прилягу... Я чувствую себя неважно. – Викентий Арсеньевич, – спросил я на всякий случай, – у вас есть тут запасной выход? – Да, из спальни в кухню, а оттуда на задний двор. Он закрыл сейф, вернул на место картину и вышел. Я быстро разложил бумаги на кровати и вынул миниатюрный фотоаппарат. Фотокопии ста десяти документов в двух экземплярах должны занять приблизительно полтора часа. Я нагнулся над первым документом и лихорадочно защёлкал затвором.
Хорошо помню, что я сфотографировал девяносто шестой документ и отложил его в сторону, когда я вдруг услышал резкую трель звонка из прихожей. Кто-то стоит по ту сторону входных дверей и хочет войти в дом профессора. Кто это? Сунув поспешно все бумаги и фотоаппарат под кроватное покрывало, я осторожно вгляделся в щель между створками дверей. Мне было отчётливо видно, как Тарковский с трудом поднялся с дивана, прошёл в прихожую и, придерживая цепочку, приоткрыл входную дверь. – 开始! («Откройте!»), – послышался громкий выкрик по-китайски с явным японским акцентом. Профессор сбросил «цепочку, и в гостиную вошёл японский патруль – залитые струями дождя офицер и два солдата, одетые в длинные до полу плащи. – 您可以在主? («Вы тут хозяин?»), – резко спросил офицер. – Почему у вашего дома уже час стоит повозка рикши и где сам рикша?.. Мысли бешено завертелись у меня в голове. Что делать?! В любую минуту японец может заглянуть в спальню и обнаружить меня. Я, конечно, могу мгновенно уложить офицера и двух его солдат тремя выстрелами из моего пистолета с глушителем, но это только осложнит ситуацию... И что тогда делать со стариком Тарковским?.. Но, с другой стороны, офицер задал Тарковскому в общем-то невинный вопрос. Никакой опасности для старого профессора, по-видимому, нет. И, значит, если я быстро исчезну, то старый профессор сможет, конечно, объяснить патрульному офицеру, что он не имеет никакого отношения к коляске рикши, почему-то стоявшей у его дома... Я не стал дожидаться ответа Тарковского. Я бесшумно откинул кроватное покрывало, сунул фотоаппарат и кассеты в карманы моего китайского одеяния и положил обе папки с документами в ящик тумбочки. Затем я на цыпочках вышел из спальни, миновал кухню и осторожно выглянул наружу. Дождь хлестал, не переставая. Хорошо, что я догадался натянуть брезент на крышу и боковины коляски – и, значит, внутри относительно сухо. Я выбрался во двор и, медленно двигаясь вдоль стены, приблизился к моей повозке. Больше всего я боялся, что японский офицер, возможно, оставил третьего солдата сторожить коляску, но никого поблизости не было. Значит, третьего патрульного солдата не существовало. Я влез в коляску и сел на седло водителя. Медленно нажал на педали и выехал на улицу. Набрал скорость и тут же скрылся за ближайшим поворотом...
...– Серёжа, – сказал я, – смотри – вот в этих двух магнитных водонепроницаемых цилидрах хранятся кассеты с твоей записью японских разговоров и фотоснимки очень важных документов. Хотя бы один из этих цилиндров должен попасть в руки дяди Джима. Мы сидели в моей радиорубке. Шёл второй час ночи. Я успел переодеться, стереть свой китайский грим и вызвать к себе заспанного Сергея. – Один цилиндр будет со мной, – добавил я, – а второй я закрепляю магнитом вот здесь... Я приотворил створку окна и прилепил маленький магнитный цилиндр к наружной стенке под окном. Сергей встал и нахмурился. Я никогда не видел его таким серьёзным и сосредоточенным. – Дядь-Саша, – сказал он, и я отметил, что он не забывает называть меня моим новым именем, – я хочу, чтоб вы поклялись, что всё это не пойдёт во вред нашей стране. Ведь вы американец. – Чем тебе поклясться? Он помолчал, раздумывая. Затем покраснел, отвернулся и еле слышно произнёс: – Поклянитесь вашей любовью к нашей маме... – Клянусь! Он опять помолчал. – Почему вам надо два цилиндра вместо одного? – спросил он. – Потому, – сказал я, – что меня могут арестовать и отобрать у меня цилиндр. И тогда ты должен будешь ночью пробраться на корабль, взять второй цилиндр и во что бы то ни стало доставить его в консульство. Ты мне рассказывал, что у тебя большой опыт в проникновении на корабли, стоящие на якоре. – И это спасёт вас, верно? – Не только меня, но и твою маму, и Мишу, и тебя... И очень сильно поможет Красной Армии. – Вас может арестовать мой папа, верно? – Совершенно верно, – сказал я, положив руку на его плечо. – Меня может арестовать твой папа...
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:
|
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 01.10.2024 Журнал НЛ отличается фундаментальным подходом к Слову. Екатерина Сердюкова 28.09.2024 Всё у вас замечательно. Думаю, многим бы польстило появление на страницах НОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Александр Жиляков 12.09.2024 Честно, говоря, я не надеялась увидеть в современном журнале что-то стоящее. Но Вы меня удивили. Ольга Севостьянова, член Союза журналистов РФ, писатель, публицист
|
|||||||||||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
Вешалка плечики для одежды plaston пластиковая вешалки белые пластиковые. . Свекла очищенная кубики свекла кубиком оптом. . Лукойл авангард ультра 10w 40 бочка: моторное масло лукои авангард 10w 40 prosbyt.ru. |