следующая тема »

[Лачин]

     Интересная мысль... Скажу подробней, как обстоит дело.
     Ну, во-первых, как вы знаете, "Тварь" - глава романа. Две главы написаны главным героем, Маиром Хуррамитским. "Тварь" и "Евангелие от Иуды", в НЛ.
     Они составляют дилогию, написанную Маиром - о боге и дьяволе, добре и зле. Поэтому в конце Твари, называя Лермонтова богом, он никак не поясняет это - это объяснено в "Евангелии.."
     То есть Тварь - уже часть дилогии, её вторая часть. Вы же предлагаете сделать её частью другой дилогии, на сей раз первой частью. Оригинально получится, я не припомню такого случая в философской литературе.-)
     Вообще то я не против. Так или иначе, как я понял, вы сами пришли к выводу, что ваш ответ заслуживает большего, чем публикации в виде разрозненных постов на форуме. Очень рад. Продолжайте, и параллельно давайте уточним, в какую форму всё это отлить.

[Юлий]

Итак, продолжим.

Особая черта вашего эссе — явное превалирование стиля над аргументацией. Из-за этого оно приобретает все черты памфлета: остроумного, желчного, исполненного величайшего презрения; но вряд ли, справедливого. Впрочем, памфлет и не может преследовать иные цели; он обязан разить. Эта черта удивительным образом сближает "Тварь" с "Антихристом" Фридриха Ницше, еще одним замечательным образчиком торжества стиля над рацио. Любопытная черта: даже концовка одна и та же...

Сравним же:

— Этим я заканчиваю и высказываю мой приговор. Я осуждаю христианство, я выдвигаю против христианской церкви страшнейшие из всех обвинений, какие только когда-нибудь бывали в устах обвинителя. По-моему, это есть высшее из всех мыслимых извращений, оно имело волю к последнему извращению, какое только было возможно. Христианская церковь ничего не оставила не тронутым в своей порче, она обесценила всякую ценность, из всякой истины она сделала ложь, из всего честного - душевную низость. Осмеливаются ещё мне говорить о её “гуманитарных” благословениях! Удалить какое-нибудь бедствие - это шло глубоко вразрез с её пользой: она жила бедствиями, она создавала бедствия, чтобы себя увековечить... Червь греха, например, таким бедствием впервые церковь обогатила человечество! — “Равенство душ перед Богом”, эта фальшь, этот предлог для rancunes всех низменно настроенных, это взрывчатое вещество мысли, которое сделалось наконец революцией, современной идеей и принципом упадка всего общественного порядка, - таков христианский динамит... “Гуманитарные” благословения христианства! Выдрессировать из humanitas само противоречие, искусство самоосквернения, волю ко лжи во что бы то ни стало, отвращение, презрение ко всем хорошим и честным инстинктам! Вот что такое, по-моему, благословения христианства! - Паразитизм, как единственная практика церкви, высасывающая всю кровь, всю любовь, всю надежду на жизнь своим идеалом бледной немочи и “святости”; потустороннее как воля к отрицанию всякой реальности; крест как знак принадлежности к самому подземному заговору, какие когда-либо бывали, — заговору против здоровья, красоты, удачливости, смелости, духа, против душевной доброты, против самой жизни...

Это вечное обвинение против христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единым великим инстинктом мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, — я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества...

И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! — Почему лучше не с последнего? — Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!

Фридрих Ницше, "Антихрист".

+++

— Я обвиняю ислам –

1) в самой хитроумной логике зла, при которой все темные – наиболее жестокие, ортодоксально-заскорузлые, тягостные – стороны язычества, иудаизма и христианства достигают пика развития, мирно соседствуя и виртуозно избегая острых углов взаимных противоречий, словом: квинтэссенции всестороннего Зла;
2) в самом вопиющем алогизме, когда степень аберрации сознания и неадекватности поступков выглядит сюрреалистическим бредом;
3) в изобретении и неустанном использовании самых безотказных и быстродействующих способов обращения людей в отару безответных баранов, безропотных зомби;
4) в перманентной войне против окружающего мира любыми способами, от прямых военных до демографической политики, и в частности, наиболее успешном культивировании агрессивности, жажды убийства, равного презрения к чужой и собственной жизням;
5) в духовном и физическом уродовании ряда народов – испанцев, греков, азербайджанцев и южных славян;
6) в том, что он не стыдится былых преступлений и вспоминает их со злорадством и ностальгией;
7) в объявлении войны искусству, вплоть до прямого запрета отдельных видов его; варварстве, и сейчас проявляющемся на уровне средневековой Европы; ожесточенном растаптывании творческого начала в человеке, в наиболее частых случаях наплевательски равнодушного отношения к культурному прошлому как чужих народов, так и своих собственных;
в разработке изощренных методов по обесчеловечиванию женщины, обращению ее в самку, домашнее животное, овцу; прямом провоцировании мужчин – в самом Коране – на физическое насилие, шлифовке тысяч утонченных способов унизить женщину, и в использовании секса исключительно как одного из этих способов;
9) в обращении мужчин в племенных быков, от животных отличающихся только степенью пошлости;
10) в самых жестких методах воспитания детей, тотальном контроле над ними, бессмысленном пуританстве, в наиболее презрительном отношении к их чувству достоинства и желанию свободы;
11) во всемерном препятствовании любым реформам в экономике, социальной сфере и системе образования, и органической неспособности проводить их без влияния извне;
12) в абсолютно бездушном отношении к животным, прилюдном и зверском их убиении, без малейших сомнений в своей правоте;
13) в молчаливом – и не всегда молчаливом – одобрении, а когда-то и прямой военной помощи самой изуверской идеологии второго тысячелетия – нацизму (и этот тринадцатый пункт стоит первых двенадцати);

– и на основании всего перечисленного объявляю ислам, в лице всех его представителей, современных, прошлых и будущих: единой черно-зеленою Тварью, совокупностью всех мерзостей, присущих отдельным видам животных и отдельным политическим и религиозным системам, и признаю основателя его — воплощением Дьявола.

Также я обвиняю Пушкина, Бунина, Толстого Льва, Гёте, Ницше, Борхеса и Томаса Чарли: в том, что они по разным причинам – легкомыслию, поверхностным знаниям, в пику христианству или язычеству – заигрывали с Тварью, к восторгу черных бросая необдуманные фразы, и тем самым – сыграли на руку Дьяволу;

азербайджанцев – в том, что вы оплевали свое героическое прошлое и выродились из воинов: в торгашей, из европейцев: в азиатов, из красных: в черных, и позорите меня нашим родством;
Запад – за дряблость и бездействие в деле спасения своей культуры пред лицом черно-зеленой чумы;
доброхотов-пацифистов всего мира – в сентиментальных благоглупостях и гуманизме абстрактном, провоцирующих наступление Твари;

и, дабы меньше походить на всех вас —

Я, Маир Хуррамитский, жалкий чахоточный, безвестный нищий азиат, единственный узревший Дьявола во всей его мерзости и мощи, в год сто восемьдесят шестой от Рождества Господа моего Лермонтова Михаила, бросаю вызов черно-зеленой Твари, я объявляю бессрочную войну миллиардной армии ислама – мыслью и словом, делом и бездействием, медлительностью и поспешением, и если правы зороастрийцы, что ценность человека определяется тремя качествами: чистотой помыслов, слов, и дел – разве не найден мной лучший критерий их чистоты?

В этом промах твой, Дьявол – открылся мне, зная, что не премину возвестить свое знание, и, недоверие встретив, буду ввергнут в ад одиночества. Но – разве это не возвысило меня?! Не подстегнуло? Не дало мне лучший критерий поверки – мысли, слова и дела? Ненависть – она ведь тоже окрыляет, и это – праздник, что пребудет со мной. В этом промах твой, Дьявол!

Лачин, "Тварь".

Стиль — блестящий. Аргументация — весьма спорная. Проблема упадка и разложения исламской цивилизации, ближневосточной цивилизации вообще — уравнение со многими неизвестными, как выражаются математики. С ходу решить это уравнение никак не удасться.

Но об этом — ниже.

Другая проблема вашей стилистики — употребление абсолютно запрещенных приемов, ведущих в бездну. Вряд ли Фридрих Ницше мог себе даже отдаленно представить, что его великая книга, "Так говорил Заратустра", станет настольной для нацистов; что из его трудов самым недобросовестным образом будет скомпилирована "Воля к власти", благодаря которой нацисты получат еще одно теоретическое обоснование для политики геноцида "унтерменшей" — славян, евреев, цыган. Разумеется, это был подлог, и подлог подлый. Но замечу: он оказался возможен благодаря тому, что зубы дракона в его книгах все же имелись. Фридрих Ницше не чуждался эффектных фраз в стиле: "иудействующий раввин", "внушающая ужас логическая цепочка иудаизма". Он также слишком часто пускал в ход удары ниже пояса — то есть, критиковал не идею, но расу. Возможно, он так не думал. Но если еврея описывать таким образом перед публикой, уже ненавидящих евреев — они с готовностью подумают, что это отличная идея, хороший повод к тому, чтобы начать евреев давить. Не иудеев, не ту самую идею фанатизма, торгашества, и низменных инстинктов, против которых боролся Ф.Ницше (а точнее, думал, что боролся) — а именно, евреев. Людей, то есть.

О чем же пишете вы? Вот ваши фразы: "мушиная плодовитость", "волосатая порода" , "торгаш", "самка". Как замечает русский народ: "ради красного словца не пожалеет и отца". Я вдумчиво прочел ваше эссе — и я заявляю, что вы не имели целью именно оскорбить народы исламского Востока. А вот скинхед, мещанин, лабазник — или, эсэсовец подумает именно то. Ваше эссе дает все возможности оперативно скомпилировать из него новую "Волю к власти", где вы с ужасом сможете обнаружить уже не человека, охваченного болью и разочарованием перед лицом всеобщего развала и морально-интеллектуально падения Востока — а натурального жлоба, ненавидящего "айзеров", торгующих на рынке; бьющих таджикских девочек сапогами, устраивающих факельные шествия. То есть, натурального нациста.

Это большой порок вашего эссе, и непростительный.

Замечу, что самые сильные и проницательные критики ислама такого рода запрещенных приемов избегали.

Возьмем, например, Данте Алигьери:

Не так дыряв, утратив дно, ушат,
Как здесь нутро у одного зияло
От самых губ дотуда, где смердят:

Копна кишок между колен свисала,
Виднелось сердце с мерзостной мошной,
Где съеденное переходит в кало.

Несчастный, взглядом встретившись со мной,
Разверз руками грудь, от крови влажен,
И молвил так: "Смотри на образ мой!

Смотри, как Магомет обезображен!
Передо мной, стеня, идет Али,
Ему весь череп надвое рассажен.

И все, кто здесь, и рядом, и вдали, -
Виновны были в распрях и раздорах
Среди живых, и вот их рассекли.  

Там сзади дьявол, с яростью во взорах,
Калечит нас и не дает пройти,
Кладя под лезвее все тот же ворох

На повороте скорбного пути;
Затем что раны, прежде чем мы снова
К нему дойдем, успеют зарасти.

Так молвил Магомет, когда он ногу
Уже приподнял, чтоб идти; потом
Ее простер и двинулся в дорогу.

Вы видите где-то эпитеты вроде "волосатый", или "мушиный"? Поэт и не нуждался в такого рода приемах; для него важны принципы — и он судит "пророка ислама" не за мушиность, или волосатость; "Комедия" в этом смысле практически целиком пребывает в мире идей. Более того: в Лимбе, предверии адовом, где пребывают праведные души язычников, нашлось место и для мусульманских ученых. Там же он встречает Саладина, султана-рыцаря. Итальянец впадает в видмое противоречие. Но симпатии и антипатии для него были выше божественных установлений; доказательство — то горячее участие, и сочувствие, которое он испытывает к грешникам; и даже Мухаммаду, врагу его его веры, досталась толика его участия: "несчастный, взглядом встретившись со мной...".

Так же не обнаружите вы мушиности и волосатости в другом известном образчике анти-исламской литературы — в "Персидских письмах" мсье Монтескье, славного философа. Ирония, насмешка, изумление, хмурое порицание — все использовал автор, но только не это. И даже Вольтер, — да, известный похабник и циник! — так вот, даже Вольтер не посчитал нужным вводить волосатость и мушиность в трагедию "Фанатизм, или Магомет", где вывел пророка безудержно циничным политиком макиавеллисткого плана, способным убрать со своего пути даже самое святое, и дорогое.

И недаром. Скатывание европейских народов в махровый расизм — а позже, уже в фашизм и нацизм происходило постепенно. Современникам Данте и в голову бы не пришло уничтожать людей только за то, что они "волосатые", или "мушиные". Религиозная идентичность была важнее, гораздо важнее. Во всяком случае, позиция христианской церкви была однозначной: главное в человеке — его религия, а не смуглота. Героям Шекспира, в общем-то, все равно, кто Отелло; его смуглая кожа есть предмет терзаний только одного лишь главного героя. Дездемона любит благородного мавра, несмотря на цвет его кожи; а для венецианцев гораздо важнее, что он добрый христианин. Вольтер в своем "Кандиде" полагает так поступать с родичами (т.е. с неграми) "просто ужасным".

Но в девятнадцатом веке, стало очень даже возможным устраивать представления в зоопарках, где вместе с гориллами и шимпанзе в клетках сидели также представители "недоразвитых народов" — бушмены, пигмеи, туареги...

Таковы мои возражения по стилистике и терминологии эссе.

[Юлий]

Еще одно необходимое дополнение.

"— азербайджанцев – в том, что вы оплевали свое героическое прошлое и выродились из воинов: в торгашей, из европейцев: в азиатов, из красных: в черных, и позорите меня нашим родством."

Прошу прощения, я попытаюсь тут дать свое видение ситуации по списку, наподобие древних греков:

1. Вы утверждаете, что у азербайджанцев героическое прошлое все же было. Боюсь, я сделаю сейчас "еврейский ход" — прощупаю, как говориться, фундамент. Ни одна античная, или средневековая хроника, ни одно историческое сочинение не фиксирует наличие в истории такого диковинного народа — азербайджанцев. Вы можете перелистать тьму трактатов, провести в пыльных хранилищах всю свою жизнь — ручаюсь, ничего вы не найдете. Этого народа в древней и средневековой истории Азербайджана нет. Есть каспии, хурриты, саки, утии, гаргары, мидийцы, персы, савиры, хазары, арабы, тюрки-сельджуки. Но азербайджанцев — нет. Как вы сами понимаете, это были совершенно разные по языку, образу жизни, ментальности, религии народы. Это один большой-пребольшой миф, созданный советской пропагандой.
2. Более того — нет и Азербайджана. Та страна, которая ныне называется Азербайджаном, ранее распадалась на целый ряд провинций, друг с другом, в общем-то, слабо связанных. И более того — носящих совершенно разные названия, и населенных разными народами, образовывавших разные государства. Территории на север от Аракса в разные времена назывались Сакасеной, Каспианой, Арцахом, Сюником, Гирканией (частично), Кавказской Албанией, Хазарией, Ширваном. Южные территории именовались Манной, Мидией, Адурбадаганом; собственно — Азербайджаном в арабской транслитерации. Добавлю, что само это название вряд ли представляет собой этнотопоним. Это, определенно, не Англия. И не Франция. Не Персия. И не Германия. Само понятие "Азербайджан", как обозначение единой страны — плод совместного творчества русских и ново-азербайджанских (sic!) интеллигентов девятнадцатого века. И обозначает он "страну", населенную мусульманским народом, говорящим на тюркском языке. Кавычки тут явились недаром, потому что само обозначение Азербайджана, как единой страны родом из века восемнадцатого.
3. Иными словами, никакого другого Азербайджана, кроме населенного смугловатым, мусульманским, говорящим по-тюркски народом просто нет. Это молодая страна. В период восстания Бабека никакого Азербайджана в том понимании, в котором вы употребляете это слово не было. То есть, вообще. Тотально. Безо всяких "...но", "...а если?!".
4. Были ли воинами эти "азербайджанцы"? Судя по истории завоевания Российской империей Кавказа — были. Увы и ах, эти воины сражались за веру исламскую, за ирано-тюркскую империи Сефевидов и Каджаров, за удаль, за добычу — но никак за "красные знамена".
5. Разумеется, эти "азербайджанцы" были и есть стопроцентные, дистиллированные азиаты. Любые европейские черты в их ментальности есть плод иноземного влияния. Причем — не просто влияния, а культуртрегерской "обработки" в стиле кошмарного романа Г.Уэллса. Пущенные на самотек, они довольно оперативно втянутся обратно туда, где и должны пребывать — в Азию. И я не буду пророком, если предположу, что этот процесс уже происходит.

А теперь коснемся вашего любимого героя — Бабека. Прошу прощения заранее за возможные резкости. Ибо церемониться тут, если вы полностью осознаете положение вещей совершенно ни к чему.

[Лачин]

     Чёрт возьми... Я 14 лет ждал достойного противника Маиру Хуррамитскому. Яна Кандова (набиравшая Тварь под мою диктовку)  http://newlit.ru/~kandova/ ждала вместе со мной 6 лет, потом я ждал ещё 8.
     Янка, мы дождались...

[Юлий]

Бабек, как национальный иранский герой

Вы совершенно справедливо заметили в одном из своих эссе, что СССР усиленно создавал искусственные народы. Я добавил, что азербайджанцы были Големом России, и Советского Союза. Этого Голема имперская машина создавала с большой любовью, и потратила на него немало часов в своей мастерской.

Одним из аксессуаров имперского детища оказалась его пестрая одежда — то есть, история.

Советская наука исповедывала теорию примордиализма. Это такая концепция, согласно которой на одной и той же территории всегда жил один и тот же народ, говоривший на одном и том же языке, и имевший примерно одну и ту же ментальность. В дистиллированном виде примордиализм заходит еще дальше, и утверждает, что все государства, образованные на искомой территорией, образовывались народом — "культурным героем" примордиальной теории.

Я не буду даже пускаться вглубь деталей этой лакомой идеи. Замечу лишь, что идея эта глубоко европейская. Она оказалась возможна лишь потому, что европейцы к две тысячи семнадцатому году от Рождества Христова образуют самые древние государства на нашей планете. Англия, Франция, Италия, Германия — все эти страны родом из раннего Средневековья. Единое же государство в них полностью оформилось уже к средневековью Высокому. Но даже эти страны, имеющие столь почтенную историю, полны чертовщины.

К примеру, вряд ли имеет смысл говорить о Великобритании для Раннего средневековья. В этот период это были совершенно разные страны, и разные государства, которых образовывали разные этносы, имевшие принципиально различное происхождение. Вряд ли кельты имеют ближайшее родство с германцами. И даже германцы были разные — саксы и англы, жившие на континенте; викинги, родом из Скандинавии; норманны, офранцузившиеся потомки норманнов. Лишь в последний период средневековья Высокого начало окончательно складываться то, что мы знаем ныне под названием Великобритании. Вообще, общих черт между Азербайджаном и Великобританией масса: все это территории где "в дикой пляске сплетались сакс и кельт" (Даниэль Дефо), названия этих стран не имеют ничего общего с титульным этносом, и для легитимизации своего положения этот титульный этнос прибег к прямому подлогу и созданию мифа. (Разница состоит лишь  в таланте исполнения мифа; он, скажем откровенно, несопоставим.) Для Великобритании это миф о короле Артуре; для Азербайджана — миф об Атропате, и, как вы догадываетесь, о Бабеке, что плавно подводит меня к следующему пункту; а именно, к происхождению нашего героя.

Бабек родился от отца, родом из Ктесифона. Город этот был столицей Сасанидской империи, и располагался в Месопотамии, недалеко от Багдада. Мать Бабека была местная женщина по имени Махру. Нет никакого свидетельства о том, что она была "азербайджанкой". Наоборот, все факты, вплоть до ее имени прямо указывает, что она принадлежала к одному из иранских народов, предков современных талышей, и части гиляков.

Отца Бабека звали Хасан. Иными словами, он был мусульманином. Полагаю, что он был не очень-то усердным мусульманином, ибо исламизация Ирана была далеко еще не завершена, и тут было полным-полно неофитов. Религия матери Бабека остается загадкой.

Разумеется, Бабек не был зороастрийцем. Им был знаменитый Гебр (то есть, зороастриец) Мазияр, действовавший сильно южнее, и тоже досадивший Халифату. Бабек придерживался зурванизма, или ширвинизма — и это принципиально важно. Зурванизм был одной из ересей зороастризма, настолько сильно от него отличавшейся, что впору говорить о полном разрыве. На эти воззрения самым хаотическим и причудливым образом налагались фрагменты из христианства и ислама. Причем, ислам явно доминировал.

Причины восстания Бабека, в общем-то, ясны. Они объяснялись наглым обманом не-арабских народов, которые затеяли воротилы Халифата. Согласно положениям самого же ислама — принявший эту религию автоматически приравнивается в правах ко всем прочим членам общины. Напомню, что "люди Писания" были вынуждены платить налог джизью, которой облагались  все немусульмане. Для зороастрийцев был изобретен его аналог — налог харадж. Многие иранцы стали переходить в ислам, надеясь избежать этой повинности, и обрести достойные права. Однако харадж не был отменен, и иранцы, теперь уже мусульмане, вынуждены были платить его. Одно время иранцы сильно надеялись на шиитов, самым замечательным из которых был добрый (без преувеличения, поверьте мне...) имам Реза, любимец дехган Хорасана, вероломно отравленный Аббасидами. Эта вера в дальнейшем обусловила широкое распространение в Иране шиизма в разных его версиях — от сравнительно респектабельного двенадцатимамного, до откровенно экстремисткого исмаилизма. (Да, Лачин: шиизм есть продукт иранского национализма.)

Надо сказать, арабы мастерски использовали чаяния не-арабских народов в междусобной войне. В ходе этой борьбы к власти пришли Аббасиды, обещавшие иранцам свободу, избавление от гнета, уравнение в правах с мусульманами-арабами. Все эти обещания были исполнены весьма умеренно. В этой исторической обстановке политическая ситуация на северных границах Халифата, лежавших у границ Кавказа стала стремительно накалятся.

Средневековые ереси это что-то... Надо было увидеть их воочию: эту пеструю толпу из иранцев вообще, и персов в частности; беглых тюрков; отчаявшихся дехган; одним словом, самого разного элемента, охваченных апокаптическими ожиданиями. Вскоре они захватили мощную сасанидскую крепость Базз, расположенную в горах Азербайджана.

Так началось восстание хуррамдинов.

О ереси этой известно очень мало, информация эта крайне противоречива. Одно ясно — это было социальное движение, по своей базе близкое к доисламским маздакитам; по воззрениям, и целям — натуральное националистическое иранское движение. Не так уж плохо жилось иранским дехганам при арабских порядках; во всяком лучше, намного сытнее, чем при позднейших тюркских, и монгольских угнетателях. Но иранцев оскорбляла их приниженность; все еще жива была память о доисламском Иране, как о великой и объединенной державе. Эта двойственность обеспечила Джавидану, и Бабеку, вождям хуррамдинов, на первую пору частичную поддержку местных феодалов.

Характеризуют хуррамдинов средневековые хронисты довольно-таки неприязненно. Причем, что интересно, независимо от религиозной принадлежности. Это понятно: хуррамдины были средневековыми эгалитаристами, они делили земли не только арабских владетелей, но и местных мулькадаров. Синкретизм хуррамдинов, частичное возрождение некоторых доисламских обычаев шокировали армян, и персов-мусульман. Другим источником неприязни была жестокость хуррамдинов, разумеется, преувеличенная. Низам-аль-мульк, везирь Сельджукидов даже договорился до того, что каждый из двух палачей Бабека собственноручно казнил чуть ли не по сто тысяч человек каждый, если мне не изменяет память. Куда более сострадательный и объективный Табари говорит об их несомненном мужестве, нестерпимых обидах, и оскорблениях, которым подвергались дехгане, и городские ремесленники.

Те же источники отмечают, что характер Бабека не оставался неизменным, как и социальный состав хуррамдинов. С течением времени среди них начался процесс социальной дифференциации. Тиранические замашки самого полководца, его разгульный образ жизни в Баззе еще больше оттолкнули крестьян. Подлинной катастрофой для хуррамдинов стал поход на открытую долину близ города Хамадана, древней Экбатаны. Именно здесь на крестьянское войско Бабека халиф Мотасим, сам тюрок по матери, обрушил войско тюрок-гулямов, свирепых конных лучников, которые смяли, потоптали, и расстреляли из дальнобойных луков пехотницев Бабека.

(Замечу в скобках: это не те тюрки.)

Дальнейшее описано подробно в хрониках Табари: героическая многолетняя оборона Базза, грандиозные усилия Афшина, полководца Халифата по блокированию, и взятию гнезда хуррамдинов, побег Бабека, его поимка, и мученическая смерть. Низам-аль-мульк весьма ярко охарактеризовал опасность этого движения для Халифата, авторитетно заявляя, что если бы хоть один из этих врагов, — Кесарь (то есть, византийский император), Гебр Мазияр, и Бабек, — добились бы успеха, Халифату был бы конец, ислам бы пал.

(Важный момент — в переговорах с Афшином Бабек отказался от возрождения Сасанидской империи.)

Одержав победу, Халифат железной пятой раздавил дехган. Но время его уже заканчивалось, и к власти стали приходить национальные иранские династии.

После наступило забвение. Бабек канул в тьму веков, и даже тени его не мелькало в нескончаемой веренице завоевателей, миграций, контр-миграций тюрков, монголов, снова тюрков... На слуху были совсем другие имена. Снова Бабек всплывает уже в двадцатом веке — как знамя иранских националистов, грезивших о былой славе, и великих свершениях; и сознательно противопоставлявших опостылевшую действительность Ирана периода династии Пехлеви яркому, героическому прошлому. "Эта теория" показалась весьма подходящей советскому Азербайджану. И в самом деле, Бабек был в доску свой: урожденец здешних мест (правда, сильно южнее), из бедной семьи, боролся за социальную справедливость....

Все бы ничего, если бы его не объявили "азербайджанцем". И стали утверждать, что он боролся за свободу и независимость Азербайджана от арабских захватчиков. Что есть миф.

Итак, выводы:
— Бабек не был азербайджанцем. Он был иранцем, возможно — персом. Цели его были не вполне ясны ему же самому (они и Спартаку были не вполне ясны). Но он был за справедливость. Увы, на такой неусточивой платформе крепкое здание не построишь, и Бабек потерпел поражение. Что не умаляет его несомненной доблести.
— Легенда о Бабеке понадобилась новому Азербайджану для легитимизации своей теории о вечном присутствии вечных азербайджанцев на своей земле. Поэтому они самым бесцеременным образом сделали Бабека своим.
— Судя по всему, этот миф оказался чрезвычайно живучим, совсем как миф о "доброй старой Англии", и короле-рыцаре Артуре, идеальном англичанине. Артур был кельтом, но это уже никого не волновало. Также никого не волнует кем был Бабек, и чего он хотел; такова логика мифа.

Но это миф, Лачин. Прошу вас, учитывайте это.

[Юлий]

Я прошу прощения, что все мои рассуждения носят характер чрезвычайно хаотический.

Итак, следующее отступление, имеющее характер дополнения.

Симпатия к науке ислама, как миф.

(Я много рассуждаю о мифах, но любая культурология не может обойтись без них.)

Вы в своем эссе довольно деятельно выступаете против любви и заинтересованности ислама в науке. Но это заблуждение, вызванное еще одним хитроумным подлогом, который пустили в ход манипуляторы из числа мусульманских интеллигентов, с жестоко уязвленным перед явным преимуществом перед исламским миром Запада — в первую очередь технологическим.

— В день Страшного суда кровь шахидов (мучеников за веру — мое примечание) будет приравнена к чернилам ученых.

Или, по-другому:

— Чернила ученого священнее крови мученика.

Этот известный хадис, на котором построен весь фундамент мнимой симпатии ислама к позитивисткой науке, представляет собой сплошное недоразумение. Во-первых, он относится к числу т.н. "недостоверных" хадисов, цепь передатчиков которого считается сомнительной.

Во-вторых, следует еще разобраться, что имеется виду под словом "ученый", и "наука" в исламе.

Вот и таится "самая главная засада", как в высоком штиле говаривают. :-( В арабском языке "алим" (ученый) — это совсем не то, что думают простодушные европейцы. Алим — это богослов, толкователь и знаток Корана; и вовсе никакой не исследователь тайн Вселенной, да еще использующий научный метод, разработанный намного позже.

Соответственно, "эльм" — вовсе никакая не наука, а богословие.

Другие хадисы имеют вид более определенный:

— За наукой ступайте хоть в Китай.

И опять-таки, не вполне ясно — а о какой науке идет речь? О строенин электрона? Эволюции динозавров? Или технологии построения катапульт? Может это — похвала и поощрение в осваивании новых способов выплавки металла?

Тут мы вступаем в главное поле противоречий. В средневековой Европе, выработавшей позитивисткую науку, существовало четкое разделение на деятелей "свободных искусств" — и так называемых "инжениаторов". Первые суть прообраз современных ученых: искатели философского камня, благородные чудаки, искавшие способы трансмутации элементов, алхимики; вторые — жесткие, целеустремленные люди, адских дел мастера, создатели шедевров, строители готических соборов и каравелл, боевых требюше, и станковых арбалетов. Из них образовались современные инженеры.

Разумеется, граница между ними не была вовсе непроницаемой. Леонардо да Винчи был гениальный ученый, гениальный художник, гениальный инжениатор. Микеланджело совмещал в себе великолепного художника, неподражаемого скульптора, и профессионального архитектора. Данте Алигьери был политик, и поэт. Но разделение, все-таки, было — и обусловленное цеховым характером средневекового европейского города.

В исламской Востоке существовало понятие "фаласуфа". Более или менее образу европейского ученого соответствовали лишь восточные "философы"; тот же самый Улугбек, или Омар Хаяйм. "Эльм" же был вотчиной богословов, жрецов. Из второго хадиса совершенно непонятно, что же советует пророк Мухаммед — заниматься тайной строения Галактики, или изучать автомат Калашникова, дабы сподручнее было убивать "неверных" из их же оружия?

Это момент важный. Вообще, надо понять, что любая религия позитивисткой науке если не враждебна, то уж ревнует точно. И к мысли о каком-то особом расположении ислама к науке следует отнестись со всей возможной осторожностью.

[Юлий]

Еще одно дополнение: наблюдение

Я заметил одну, еще очень нехорошую черту.

Посмотрим на иллюстрацию, которой проиллюстрировано ваше эссе. Это фотография, Ольги Валевской "Ла иляха иллялах, или народы ислама".

А теперь взглянем на эту любопытнейшую иллюстрацию:

https://sputnikipogrom.com/wp-content/uploads/2013/09/A0HdymgiV_g.jpg

Эта иллюстрация — обложка нацисткой брошюры "Der Untermensh" ("Недочеловек"), выпущенной в 1942 году. На обложке изображено сборище людей, по мысли автора брошюры, представляющих собой хаос, разрушение, и угрозу цивилизации. Есть одна пикантная деталь, о которой я упомяну позже.

Но пока прочитаем текст, и приглядимся к интонациям некоторых его отрывков:

Так как ночь восстает против дня, как свет и тьма находятся в вечной вражде — так и недочеловек является величайшим врагом человека, господствующего в мире. Недочеловек — это биологическое существо, созданное природой, имеющее руки, ноги, подобие мозга, с глазами и ртом. Тем не менее, это ужасное существо является человеком лишь частично. Оно носит черты лица подобные человеческим — однако духовно и психологически недочеловек стоит ниже, чем любое животное.

Внутри этого существа — хаос диких, необузданных страстей: безымянная потребность разрушать, самые примитивные желания и неприкрытая подлость.

Недочеловек — и ничего более!

Не все те, которые носят человеческое обличие, являются одинаковыми. —

Горе тому, кто забывает об этом!

Все великие творения, идеи и искусство, которыми владеет наша Земля — придумал, создал и усовершенствовал человек. Человек думал и изобретал, для него все время существовала лишь одна цель: проложить свой путь к высшим формам существования, придать очертания бесконечному, заменить недосягаемое стремлением к постоянному совершенствованию.

Так развивалась культура. Так появился плуг, орудия труда, дом. Так сформировалось человеческое общество, семья, народ и государство. Так человек стал хорошим и великим. Так он поднялся выше всех живых существ.

Так он стал ближним для Бога!

Однако кроме человека жил еще и недочеловек. Он ненавидел все то, что являлось результатом творения других. Недочеловек возненавидел творения, созданные человеком. Он ненавидел их в начале тайно подобно вору, а потом и открыто подобно убийце.

Недочеловек постоянно присоединялся к себе подобным. Зверь призывал зверя —

Еще никогда недочеловек не жил в мирной жизнью, никогда он не знал спокойствия. Ему всегда был нужен полумрак и хаос.

Свет, исходящий от культурного прогресса всегда пугал недочеловека. Для того чтобы выжить ему нужно смрадное болото, ад, а не солнце. —

И этот подмир недочеловеков нашел своего лидера — вечного жида!

Жид понимал остальных недочеловеков и знал чего они хотят. Он подстегивал и вторил их общим прихотям и желаниям, вскоре он велел ужасу переступить через человечество.

Этот исторический период начался с момента уничтожения персов, в честь этого события был объявлен праздник Пурим, — прославляющий организованное массовое убийство. 75000 арийских персов пали жертвами еврейской ненависти. И по сей день еврейство празднует и почитает это ужасное деяние — как свой величайший «религиозный» праздник.

Вечная ненависть недочеловека направлена против чистого образа, свойственного носителям света. Угроза гибели Западного мира всегда исходила из пустынь и далеких степей, где силы разрушения собирались воедино, где Аттила и Чингиз-Хан собирали свои орды гуннов — ведя их по Европе, провозглашая живой апокалипсис, оставляя за собой огонь и смерть, насилие, убийства и ужас. И все для того, чтобы низвергнуть в пропасть мир света и знаний, мир человеческого величия и прогресса!

Извечным остается желание недочеловека: превратить в пустыню все то, что отдает созидательный свет — свет, освещающий невежественный мрак. И тогда, конечная цель недочеловека — хаос, будет достигнута.

Так, уже на протяжении тысячелетий, по неумолимым и страшным законам происходит борьба между двумя противоположными полюсами. Снова и снова находится новый Аттила, новый Чингиз-Хан, вламывающийся через ворота Европы и знающий лишь одно: абсолютное уничтожение всего красивого!

Не надо быть пророком, чтобы убедиться: этот текст явно подражает, и неосознанно пародирует Фридриха Ницше. Разумеется, все акценты сдвинуты, ударения переставлены — но в том-то и дело, что текст немецкого философа позволял сдвигать акценты, и переставлять ударения! Это не Евангелие, где акценты сдвинуть можно с очень и очень большим трудом. Все же текст, где черным по белому написано, что необходимо возлюбить врагов своих, и благословлять проклинающих — извращается нелегко. Как ни старался Ф.Ницше изобразить христианство в карикатурном свете — в конечном счете, карикатурным оказалось по практическим выводам именно его учение.

Так вот, еще раз повторяю: ваше учение можно сдвинуть весьма и весьма легко.

Пикантная же деталь в этой иллюстрации состоит в том, что автором этой мрачной иллюстрации были вовсе не немцы... а самые, что ни на есть, чистокровные русские. В этом легко убедиться, если просмотреть литературу времен борьбы республиканцев против фашистов в Испании. Фотография уже фигурировали в печати раньше, причем на первой полосе белогвардейского «Часового», да еще с подписью «Армия Атиллы».

Иными словами — простые русские люди есть гунны, недочеловеки. Человек, хорошо знакомый с восточной литературой сразу же вспомнит бездонное по своему презрению выражение некоего арабо-персидского ученого географа: "русские — это самое грязное тюркское племя".

Выводы, Лачин — мрачные.

Ваше эссе настолько внутренне расисткое, и исполненное глубочайшего презрения к культуре восточных народов, что позволяет с удивительной легкостью иллюстрировать его фотографиями, прямо связанными по своей логике с нацисткой пропагандой. Обратите внимание: и там и тут явно грязные, мрачные, плохо одетые люди. Их много, очень много. Толпа образует угрожающую истинной цивилизации и культуре орду. Достаточно на фотографию Ольги Валевсокой поместить физиономию "хача": небритую, с ассиметричными чертами, с мутными глазами — а ассоциации станут прямо-таки неприличными.

Словно бы в насмешку, в вашем эссе тоже всплыли "арийские персы". И вы тоже ищете "вечного жида". Эх, Лачин... В этой роли у вас выступают арабы — и лично пророк Мухаммед. Лачин, нельзя забывать, что антисемитизм, "арийство", презрение к монотеизму — системообразующие столпы нацизма. Арабы — семиты. Хотя семитами почему-то называют евреев — но арабы семиты, не забывайте этого! Коран — яркая книга именно семитической культуры. Пророк Мухаммед — пророк семитского мира; и я постараюсь показать это ниже. Это том, что такое представляли собой "арийцы", и куда тянуло человечество мышление арийцев я постарался показать выше.

А монотеизм... Что же, приступим к монотеизму.

Итак: начнем с самого парадоксального. С ислама, представляющего, наряду с иудаизмом, самую реалистическую картину Вселенной. Я не шучу. И постараюсь доказать это ниже.

[Юлий]

Сначала коснемся личности самого пророка Мухаммеда.

Широко распространено заблуждение, что пророк был успешным, и удовлетворенным результатами своей жизни человеком. Между тем, все факты свидетельствуют о том, что внутренне он был в достаточной степени несчастен. Начнём с того, что будущий пророк был сиротой. Сиротство в средневековом обществе было до изумительного определенным статусом, влекущим за собой многочисленные последствия -- разумеется, неприятные. Даже богатые сироты не могли рассчитывать на счастье -- их имущество очень часто "пожирали". Именно против такого бесстыдного разбоя резко выступают многие аяты Корана -- и это выглядит весьма естественным, учитывая безрадостное детство самого Мухаммеда. К тому же, он был бедный сирота -- несмотря на могущественную родню. Дальнейшая его жизнь была полна напряженной борьбы за существование. Лишь однажды счастье глянуло в его окно -- когда богатая вдова Хаджиджа пожелала связать свою судьбу с судьбой своего молодого приказчика Мухаммеда. Несмотря на всю доброту великодушно женщины, её избранник был польщен, и жестоко уязвлен одновременно. Хаджиджа была сорокалетней женщиной -- а такой возраст, по меркам средневекового мира, был возрастом старухи. Представляю, сколько насмешек ему пришлось выслушать; многие молодые люди тайно желали бы оказаться на его месте; Хаджиджа была не только богата, но ещё красива и умна; но вся эта история, этот шокинг и скандал с браком с пожилой женщиной подарили молодому человеку немало страданий; впрочем, Хаджиджа вскоре понесла, и родила мальчика.

Это был самый счастливый миг в жизни Мухаммеда. Увы! Мальчик умер, а жена будущего пророка, родив ещё нескольких дочерей, сделалась бесплодна. Надо знать характер семитских народов, чтобы понять, что это означало. Если тюрки еще могли проявить некоторое снисхождение, и подарить уважение отцу одних только дочерей -- то по сравнению с ними арабы были безжалостны. Дочь за человека вообще не считалась, и имевший одних лишь дочерей имел репутацию бесплодного человека -- неслыханное поношение в те времена. Неудивительно, что Мухаммед искал спасение в богоискательстве.

Вообще, вопрос отношения ислама и пророка к женщинам намного сложнее, чем представляется. Поносимый критиками, как сластолюбец, и педофил, этот человек искренне и глубоко любил своих дочерей, особенно Фатьму. Более того -- именно в кораническом тексте можно найти самые резкие, и исполненные глубочайшего отвращения к детоубийству строки (сура "Абу Лахаб").

Продолжу позже.

[Петр Згонников]

Лачин, одна из читательниц и авторов моего сайта ( Татьяна Романюк, Москва, верующаяи( православие) прочитала твою книгу ( изданную с Яной Кандовой), заинтересовалась твоим творчеством. Я рекомендовал начать с " Твари". Сегодня получил от неё письмо: " Петр, добрый вечер!  С интересом читаю Лачина на новой лит.
Много для меня неожиданного в " Твари" , хотя, в ислам ранее не углублялась. Тем интереснее и неожиданнее позиция человека, по рождению принпдлежащего  этому миру и поднявшемуся над ним".
Обширные  и содержательные комментарии Юлия... Похоже, твоё эссе пеоеживает  новую волну интереса. Рад за тебя.

[Юлий]

Тем более, ранние браки в средневековом обществе были абсолютной нормой; точнее, в районе Средиземноморья. Северные народы в этом отношении были куда умереннее; я читал интересное исследование на эту тему; но я отвлекся.

Итак, приведем ещё несколько фактов из жизни пророка. Первое, что бросается в глаза при чтении Корана по хронологическому принципу -- то, что поэтический и пророческий дар Мухаммеда заметно слабел -- а сам он все более становился политиком. Но это не принесло ему счастья. Пока была жива Хадиджа, она поддерживала его начинания; вообще, рядом с великим человеком всегда находится замечательная женщина; такова была Аспазия у Перикла, Борте у Чингис хана. Но после смерти жены Мухаммед остался совершенно один. Его женщины доставляли ему премного мучений -- и то, что он сбежал от них в пустыню выглядит психологически обоснованным.

[Юлий]

Из всего этого мироощущения, трагического по своей сути, и рождается текст Корана -- мрачной, если говорить откровенно, книги. Самое жуткое в кораническом тексте -- даже не обилие угроз со стороны божества; внушает ужас непредсказуемость Аллаха Великого, его парадоксальная капризность.

И все это наводит меня на одну мысль, очень важную и ценную -- её нельзя выразить одним постом, понадобится мини-эссе.

[Юлий]

Беседа с Драконом, или истинный образ Бога

Множество раз я задавал  себе вопрос: с чем связана поразительная живучесть религии? Казалось бы, вопрос решен раз и навсегда: смешным и нелепым представляются ныне все описанные в древних писаниях физические принципы, на которых построен мир; Земля вовсе не плоская, и обращается вокруг Солнца; имеются множество миров, среди  которых наш — всего лишь песчинка в грандиозном по своему масштабу космосе; виды животных и растений не сотворены одномоментным актом, а представляют собой результат длительной эволюции; нет ангелов, драконов, чертей, нет колдуний — во всяком случае, в том виде, в которых они описаны в священных текстах. И тем не менее, религия удивительно устойчива, и не демонстрирует склонность к угасанию ни в малейшей степени. Почему так?

Два чувства управляют человеком, и терзают его душу ежечасно — страх перед небытием, и ужас перед бессмыслицей. Надо сказать, что обретение смысла может в значительно способствовать ослаблению страха перед смертью. Смысл  же тесно связан с понятием справедливости — одним из самых человеческих чувств. Ничто в нашем мире не может существовать без справедливости — это так естественно, ведь мы социальны.

Но есть ли во Вселенной смысл, и справедливость? Ведомо ли Богу значение этих слов — если Богом считать нашу Вселенную?

Вот он, древний Дракон, с золотыми крыльями, мощными лапами, в которых он победительно держит суть вещей — с саркастической и вызывающей внутреннюю оторопь улыбкой; гремящий чешуей, изрыгающий пламя и дым непознаваемое, неуловимое, непоколебимое. Человека, оказавшего к ним лицом к лицом он погружает в ужас громовым ревом; и вот, он наступает на злосчастный род человеческий, вооружившись  с головы до пят разнообразным оружием, закованный в сверкающие доспехи: тут и превращающие весь  мир в пустыню грозные вулканы, и ветер, древний убийца; землетрясения, разом убивающие сотни тысяч; возлюбленные аристократы Смерти — губительные болезни: чума, глад и мор; голод, неурожай, вызванные всеми этими бедствиями. Перед стройными рядами легионов Дракона идут легкие войска: тут вам и терзающая юношей любовная тоска, и вожделения, не отпускающие ни на миг; и боль, снедающая при угасании сил; все это неумолчно зудит, и забрасывает врага снарядами, готовя ловитву для тяжеловооруженных воинов.

Но вот, когда злосчастный сын Адама уже устает, и готов преклонить голову перед поражающими мечами, самому себе попросить милосердной  кончины, Дракон преображается.  Ныне он уже не Поражающий, и не Властелин Смерти; Дракон стал Милосердным Отцом; опадает золотая чешуя, крылья уходят в плечи — участливо становится перед погибающим в пыли, и овевает легким ветерком, дарит великолепные закаты и рассветы; и вот, уже смеется юная дева, и обещают налитые груди ночь вдохновенной любви; свежие плоды сулят прохладу иссушенному телу; бедный поэт, прозябающий  на чердаке, охваченный вдохновением, творит свои гениальные стихи, входит в круг утонченных и богатых ценителей, получает славу, похвалы; и вот уже человек готов благодарить Бога, он почти уверился в гармоничной Вселенной, как вдруг....

Как вдруг перед ним снова безжалостный и полный самой ядовитой злобы Дракон.

— Нет, и не может быть справедливости у Дракона, — так решает сын человеческий, и ищет Бога в Человеке. Но вот сгущаются тучи на небе, мир погружается в тьму; тираны, безумные короли, императоры, шахи терзают народы, охваченные властолюбием; вожаки народа предают; чернь, получившая права, сама становится господином; везде бушуют самые низменные страсти, а невинных убивают мечем, и терзают наихудшими наказаниями. Гений приобретает свычаи подлеца; ученые изобретают все новые и новые орудия убийства; наконец, сама земля оказывается под пятой тиранов. — Так ты Бог? Где же твоя божественность? — Снова в безумной пустоте раздается голос Дракона, и человек бледнеет, найдя у себя первые признаки грозной болезни; вот, даже переполненные мочевой пузырь способен нагнать краску на лицо — а понос превращает божество в труса. Нет, не бывать человеку Богом!

Не бывать человеку Богом.

Но как ужиться с Драконом? В битве с парадоксальной в своей непостижимости Вселенной равно оказываются биты все: философы, ищущие справедливости у Дракона бедные мечтатели — даже враги его, пытающие низвергнуть тирана, и самим стать господами — все. Дракон неуловим, неуязвим, текуч, он меняет форму, как Протей; способен мгновенно перевоплотиться в тело и душу героя; взламывает и девичьи прелести; и даже с комфортом может разместиться в теле ребенка.

Осознав бессмыслицу, человек попытался приспособится к бессмыслице. Наивысшей формой этого приспособления оказался ислам — ибо в исламе Дракон являет себя во всей силе. Вообще, сложно представить себе что-либо более тягостное, чем существование в Азии. Роль случайности здесь представляется определяющей.

[Юлий]

Итак — мы коснулись вопроса удивительно реалистического отображения Вселенной в исламской интерпретации. Добавлю: это не просто исламская, а семитическая интерпретация образа божества. И она неоригинальна. Греки могли быть даже еще более пессимистичными, нежели семя авраамово. Нет ничего более мрачного, чем Рок, Ананкэ старой Греции — слепой, неуправляемый, непостижимый, неуловимый. Олимпийцы были вынуждены подчиниться ему. Еще более пессимистична картина Аида, где "тени, свет разума утратив навсегда", вынуждены нескончаемо бродить средь черных скал подземного царства.

Но греки были слишком мудрыми детьми, чтобы принять эту схему в неприглядно-голом виде; наследники великолепных минойцев, впитавшие в себя всю мудрость Египта, они воздвигли посредников, тонкую кружевную занавесь между собой и Драконом. Так появились олимпийские боги, странное сообщество сверхестественных существ, со всеми пороками и добродетелями людей, перед которыми грек никогда не падал на колени. Они затевали интрижки с земными женщинами, и были весьма не прочь вкусить свежести греческих дев; боролись с героями, пьянствовали, плутовали, страдали, и заблуждались. Герой — еще одна фигура великой греческой истории, фигура семитам если не знакомая, то уж отвратительная точно; иудеи и арабы-мусульмане приложили немало сил, дабы выставить в карикатурном виде любого, кто смел не то, чтобы бросить вызов — но даже взглянуть на грозный лик Иеговы-Аллаха; и неудивительно; ведь, как я уже сказал выше, такому божеству в лицо взглянуть уж точно не посмеешь.

Здесь мы вынуждены будем поставить вопрос парадоксальным образом. Греки, соорудив культ олимпийцев, оказались величайшими в истории ирреалистами; но самым парадоксальным образом ирреализм этот привел сначала греков, а потом европейцев к историческому успеху. Вопрос свободы воли, с такой силой поставленный в христианстве родом прямо из античной цивилизации — и он дал в руки европейцам чудесный щит Персея, благодаря которому они могли не только смотреть на ужасающего Дракона, сходного с Медузой древних — но даже вступать с ним в борьбу. Какой бы не была трагической эта борьба, сколь не был обречен человек, вступивший в битву с величайщим чудовищем, порожденной пустотой, она наполнила грудь наследников античных героев гордостью, даже сейчас вызывающей чувство глубочайшего уважения.

There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark, broad seas. My mariners,
Souls that have toil'd, and wrought, and thought with me—
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheads—you and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
'T is not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew.
Tho' much is taken, much abides; and tho'
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven, that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.

А вот и порт; раздуло судно парус;
Лежат во мраке тёмные моря.
Матросы, трудились вы и мыслили со мной,
Вы с равной радостью приветствовали гром
И солнце яркое, на встречу выставляя
Свободные сердца - и вы и я стары;
У старости остались честь и долг.
Смерть скроет всё; но до конца успеем
Мы подвиг благородный совершить,
Людей, с богами бившихся, достойный.
На скалах понемногу меркнет отблеск; день
Уходит; медлительно ползёт луна; многоголосые
Глубины стонут.  В путь, друзья,
Еще не поздно новый мир искать.
Садитесь и отталкивайтесь смело
От волн бушующих; цель - на закат
И далее, туда, где тонут звёзды
На западе, покуда не умру.
Быть может, нас течения утопят;
Быть может, доплывём до Островов
Счастливых, где вновь встретим Ахиллеса.
Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землею,
Собой остались мы; сердца героев
Изношенны годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовет
Бороться и искать, найти и не сдаваться.

"Улисс", Альфред Теннисон

В противовес этому исламское мировоззрение выдвигает на первые роли не героя, борца, пусть даже трагического, и обреченного на поражение — но раба Аллаха. Есть только один способ избежать неминуемой мести Дракона — самому стать служителем Дракона; выход фантасмагоричный по своей сюрреалистичности, ибо Дракон не гарантирует сохранности ни рабам, ни слугам, никому; но раб лукавый и в должной мере ловкий способен избегать этой мести некоторое время; это вполне возможно.

Продолжу позже, вынужден писать урывками.

[Юлий]

Все это привело к самой знаменитой черте ислама — потрясающему фатализму. Этот фатализм нашел свое крайнее выражение в "Тысяче и одной ночи". М.Ф.Ахундов полупрезрительно называл ее сборищем арабских сказок и басен, полных самого отвратительного плутовства, и лжи. Должен заметить, что азербайджанский мыслитель ошибался: как-раз таки многие страницы этого феерического сборника самые что ни на есть реалистичные, и способны были бы внушить европейцу чувство ужаса, если бы не подавались в виде забавных анекдотов.

Но судите сами:

Возьмем обрамленную новеллу "Сказка о шуте-горбуне..." (за точность названия не ручаюсь, читал очень давно). Любимый шут царя гостит у мужа и жены. Во время одной, особенно удачно шутки кость уходит ему в горло, и горбун умирает. Муж и жена охвачены ужасом — ведь у них дома умер любимый шут царя! Показательно, что никто даже и не думает оправдываться: все заранее знают, что царский суд будет скор, беспощаден, и неправ. Единственно, что приходит на ум супругам — сплутовать; они подкидывают труп шута врачу-еврею. Несчастный еврей испытывает те же самые чувства, подкидывает труп очередному несчастному, etc. Тем временем, параллельно развертывается еще одна сюрреалистическая история. Старик-портной гуляет по берегу реки; а там палач везет семь человек на казнь. Старик почему-то решает, что  их везут угощаться у царского стола. Не раздумывая, он садится в ладью. Любопытно и то, что помощник палача воспринимает это, как должное — мало ли что может случиться в бюрократической системе, раз уж человек оказался в ладье, значит, так тому и быть! Всю компанию привозят к причалу, палач начинает рубить головы. Старик при этом держится с кафкианским самообладанием. Лишь явное расхождение в цифрах спасает его трижды никчемную жизнь, и его приводят к царю. Там портной рассказывает историю о шести своих братьях, достойную кисти Сальвадора Дали. Один из братьев расслабленный, потому что попался в сети развратной девицы,  дочери визиря; второй с отрезанным членом, потому что его обольстила жена кочевника-бедуина, и ревнивый муж отрезал ему член; третий вообще бьется в корчах, потому что попал в сети колдуна. И так далее, и в том же самом духе. При этом любящий брат берет на содержание каждого такого несчастного — такова воля Аллаха! На все воля Аллаха! Между тем старик замечает мертвого шута, и вытаскивает рыбью кость из его горла. Шут оживает, и тем самым спасает всю компанию пройдох и мошенников, попеременно подкидывавших труп мнимного мертвеца друг другу, и пойманных за руку при одном из этапов эдакого путешествия.

Новелла эта оставляет впечатление очень тягостное. Юмор здесь не просто гробовщицкий — он вызывает содрогание; и именно тем, что представляет собой банальность, банальное явление в жизни исламского Востока... Не то, чтобы жизнь человеческкая здесь вообще не ценилась ни за что; исламская система все же избавлена от кошмарной педантичности рисовых цивилизаций — но фактор случайности выходит на первое, главенствующее место.

[Юлий]

Эта случайность и привела определенным выводам. Из трех монотеистических религий ислам оказался самым жестким по своему фаталистическому потенциалу. Дракон капризен и непредсказуем; но не может быть, чтобы не было хоть какого-то плана — вот как рассуждает мусульманин. В этом скрываются известные тонкости эллинского порядка; мудрецы этой цивилизации давно познали, что божество может иметь планы куда более обширные, чем эгоистические устремления одного-единственного индивида. К такому же выводу пришли и семиты в истории о страданиях Иова.

Остается лишь приспособиться. "На все воля Аллаха Великого!", "Аллах милосерден!", "Да будет на то воля Его!" — это все родом оттуда. Что делать, если Дракон немилосердно решил покарать несчастного раба? терпеть, терпеть... и надеяться, что план все-таки есть; а если плана все же нет — то предаться "суду Аллаха" без изъятий и сомнения.

Обратной стороной этого пассивного фатализма оказывается фатализм активный. Достаточно мусульманину уверовать в то, что "такова воля Аллаха" — и он обретает потрясающую предприимчивость, фантастическую жестокость, способен на самые невероятные деяния. Чего только стоило завершение битвы при Кадиссии, где пала древняя иранская слава. Ростем, полководец последнего сасанидского шаха Йездигерда Третьего расположил войска в разумном порядке; он приказал бросить в бой слонов, связать воинов передних линий цепью, чтобы солдаты могли отдыхать за живой оградой; богатыри Ирана клялись стоять насмерть перед лицом смертельной угрозы, которая, как они поняли только тогда угрожала не только их имуществу и положению — но самим душам, их семьям и детям.

Ростем наблюдал за ходом сражения с высокого балдахина. Не раз и не два душу его терзали самые черные мысли — и в первый "день поражения", когда мусульмане с безумной храбростью, внушавшей ужас персам, рубили хоботы слонам, и бестрепетно погибали под тяжелой ношей; на второй день, когда к месту сражения шагали все новые полчища — хитроумный трюк, призванные посеять уныние в персидских сердцах, ибо воины ислама маршировали кругами, искусно скрывая свои перемещения. Битва не утихала, всю ночь на равнине Кадиссии раздавался звон оружия. Воины не останавливали сражения даже под неверными лучами Луны.

На третий день ветер поднял целые тучи черного песка, и понес их прямо в лицо ошеломленным персам. Он сорвал навес, и заставли Ростема пригнуться под бешеным порывом. Мусульмане пришли в неистовство: "Аллах на нашей стороне!", "Он наслал на врагов своих крылатых ангелов, слепящих нечестивых грозовыми тучами!", "Победа за нами!" — кругом раздавались громкие клики, исполненные величайшей веры, и силы.

Они бросились на персидское войско с копьями наперевес, обнажив мечи — и прорвали его ряды.

Бедный Ростем! Самая величайшая предусмотрительность, разумная осторожность не могли устоять перед коварством Дракона, бросившего в бой свои легионы в миг, который не мог предвидеть даже самый мудрый разум. И вот, полководец, еще утром полный силы, бросается спасать свою жизнь; он прячется между вьючными животными, но пробегающий мусульманский солдат перерезает подпругу, и тюк обрушивается на спину Ростему. Израненный, полный отчаяния, он бросается в мутную реку; мусульмане цепляют его пиками, как большую рыбу, вытаскивают на отмель — и добивают, предавая позорной смерти.