Виктор Парнев: К слову «писатель» отношусь крайне скептически

 

Беседу ведёт Любовь Шагалова

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2023:

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Добрый день, Виктор Александрович!

Спасибо за согласие дать интервью. В декабре 2020 года в «Новой Литературе» был опубликован ваш рассказ «Сопротивленец», и с тех пор в журнале регулярно публикуются ваши произведения разных жанров. Вы стали одним из постоянных авторов. Думаю, читателям будет интересно узнать о вас побольше.

На вашей странице автора на сайте журнала размещена ваша фотография, но сведений о вас там практически никаких нет. Приведены лишь слова «...исхожу из твёрдого убеждения, что чем меньше читатель знает об авторе, тем объективнее воспринимает текст». Я с этими словами и согласна, и не согласна. Порой бывает так, что незнакомый читателю автор обратит на себя внимание каким-то фактом биографии, делом, поступком, высказыванием, и читатель, заинтересовавшись автором как человеком, обратится к его текстам. И станет ценителем. Или не станет…

 

Я действительно искренне убеждён, что об авторе читателю нужно знать как можно меньше, тогда и текст он будет воспринимать свободнее, спокойнее, объективнее. В идеале автору следует быть анонимным, как на каком-нибудь, скажем, конкурсе – произведение в чистом виде, без имени, портрета, без биографии… Но это, конечно, неосуществимо. Так пусть будет хотя бы поменьше сведений о его личности, чтобы она не мешала читателю воспринимать произведение. Помню, принёс я однажды рукопись в некий литературный журнал. Принял её сам главный редактор, это была женщина. Имя, отчество, фамилия автора, его контакты на рукописи были. «А почему вы не привели здесь свои биографические сведения?» – строго спросила она. – «Я думал, они будут нужны в случае публикации, а для оценки рукописи разве они так важны?» – «А почему же нет?» – удивилась она. Редакторшу интересовала в первую очередь моя личность, а потом уже моя рукопись. Я тихо удалился. Рассказ мой ею одобрен не был. Кто знает, возможно, наше краткое общение сыграло тут роль. Нет, не должен автор быть как на ладони ни перед читателем, ни перед редактором. Только собственно произведение и его объективные качества.

 

Так с чего мы начнём? Поговорим немного о личном, о биографии, становлении или будем беседовать, главным образом, о писателе Викторе Парневе, таком, каким он стал к настоящему моменту, и о том, каким он видит жизнь и её составляющие, в том числе, настоящее и будущее журнала и литературы?

 

Беседовать о писателе Викторе Парневе точно будем. К слову «писатель» я отношусь крайне скептически. Считаю, что такой профессии и даже такого рода занятий не может быть. Вот, скажем, у человека есть юридическое образование (у меня, например, оно есть), то есть, какие-то знания, полученные в вузе. Он уже может начинать работать и называться юристом. Через год-два, набравшись опыта, тем более может твёрдо говорить: я – юрист. А кто такой писатель? Если ты написал одну, две, пусть даже три или четыре удачных повести, как ты можешь утверждать, что ты – писатель? Ты что, уверен, что пятая твоя повесть выйдет такой же удачной, как предыдущие четыре? Никакой уверенности в успехе у пишущего нет и быть не может. Напишешь хорошо – спасибо, молодец, не получилось – гуляй, Вася, никакой ты не писатель! Вот почему я сразу теряю интерес к человеку, который на вопрос «чем занимаешься?» с гордостью отвечает: «Я – писатель!». Да и сама такая профессия как «писатель» нынче практически не существует – нет лиц, живущих одним только литературным трудом. Я не говорю о тех ушлых скорописцах, работающих по договорам подряда с издательствами: один роман в полгода, сюжет согласовывается заранее. Это ремесленничество, а их продукция – чтиво. Их книжки в мягких обложках длинными однообразными шеренгами стоят на полках газетных киосков, навалами лежат на прилавках книжных магазинов. Вот это, что ли, и есть – писатели?..

 

Вот сказали вы о договорах, и мне сразу вспомнился Достоевский и его кабальный контракт с издателем Стелловским. Чтобы закончить роман «Игрок» в срок, он даже стенографистку нанял. В итоге Анна Григорьевна стала его женой, и многое им пришлось пережить вместе. Но это уже другая история. Но, думаю, никто не усомнится в том, что Достоевского можно назвать писателем. А вы как относитесь к его творчеству? Актуально ли оно сейчас?..

 

Достоевскому сильно не повезло с романом «Игрок», он вынужден был писать его по договору – вымученно, в спешке, с помощью стенографистки Анны Григорьевны Сниткиной. И получился роман не шедевром, в сравнении со многими другими произведениями Фёдора Михайловича. Если и был плюс от этого «Игрока», то этот плюс – женитьба Достоевского на Анне Сниткиной, которая стала его верной женой, помощницей и опорой до конца его жизни. В моей библиотеке есть книга её воспоминаний, так что всю эту историю с написанием «Игрока» я знаю из первых уст. Да и в других подобных случаях, когда издатели его подгоняли, это никак не шло на пользу его текстам. Хотя, несомненно, он гениальный писатель и мыслитель, которого я безоговорочно люблю и уважаю, и у меня был целый период сильнейшего увлечения им. Вообще же ссылка на то, что многие тогда писали и сейчас пишут по договорам, вызывает у меня только сочувствие к таким литераторам.

 

Вернёмся к вашему творчеству. Вы ведь давно пишете, авторский стаж у вас немалый. Я немного поиграла в детектива. И кое-что отыскала. Вот, например, рассказ «Исцеление», опубликованный в журнале «Сибирские огни» в 1980 году. Вы имеете к нему отношение, или автор рассказа просто ваш тёзка?

 

Насчёт «Сибирских огней» и рассказа «Исцеление» всё правильно, было такое. Я тогда год прожил в Новосибирске, приезжал туда по своим жизненным обстоятельствам, и вот, получилось опубликоваться. А первой серьёзной публикацией был рассказ «После семнадцати» в журнале «Север», №1 за 1979 год, в аннотации так и было сказано: «Этот рассказ – первое напечатанное произведение автора». Журнал издавался в Петрозаводске, а я жил в Ленинграде, то есть один северо-западный регион, я подходил по территориальным признакам, для региональных журналов это имело значение. Самое странное, что этот рассказ чем-то понравился полякам, они перевели его и включили в некий свой сборник (я его в глаза не видел), назывался он вроде как «Рассказы молодых советских писателей». В том же году в Польше начались забастовки, волнения и борьба против социалистического строя под руководством профсоюза «Солидарность». Товарищи мои едко шутили, что это я своим крамольным рассказом поднял поляков на борьбу за свободу и независимость. Потом был рассказ «Тётя Таня» в журнале «Нева», это, по-моему, 1982 год. Ещё было несколько подобных публикаций. Числился я в молодых писателях в ленинградской писательской организации, участвовал в семинарах, конференциях, в обсуждениях… В общем, обычная окололитературная тусовка, мною, кстати, трудно переносимая.

 

Обложка журнала «Север», 1979 г., №1 и страница 71 из этого журнала. Фото предоставлено Виктором Парневым

 

Ну, а дефиниция на сайте электронного архива фонда Иоффе – «Журналист, сотрудник газеты "Вечерний Петербург"» – полагаю, тоже о вас. Да? Там же приведена фотография статьи «Лев Толстой как зеркало терроризма»

 

 
Статья, опубликованная в газете «Вечерний Петербург» №123 от 10.07.1995 г. Источник фото: https://arch2.iofe.center/person/29426

 

А вот это уже дело посерьёзнее. Видите, на кого я руку поднял, на саму Елену Боннэр, супругу, точнее, вдову, академика Андрея Сахарова. Она фактически оправдывала терроризм тогдашних чеченских сепаратистов во главе с Шамилем Басаевым, встала, представьте себе, на их защиту («Вечерний Петербург» от 10.07.1995 г., статья «Лев Толстой как зеркало терроризма»). Это уже другая общественно-политическая эпоха. Целый этап моей жизни ушёл на газетное творчество. Это было все 90-е годы. Страна кипела и бурлила, в окрестностях шли войны, внутри страны теракты, политический раздрай, ломка экономической системы, всяческие лохотроны, гербалайфы, МММы, в общем, было интересно и небезопасно. Но, скорее, интересно. Мода на беллетристику прошла довольно быстро, все ранее не публиковавшиеся гении опубликовались, и стало уже не до них. Я ударился в публицистику. На первый план вышли политика и экономика. Меня больше интересовала политика, я в ней неплохо, на мой взгляд, ориентировался. Ну, и пошла работа. Ни в какой газете я не был штатным или даже внештатным сотрудником, предпочитал быть свободным как птица. Просто писал опусы, часто довольно пространные, и газеты, как ни странно, их публиковали. И даже гонорары иногда платили. Всех газет сейчас не упомню. Ну… «Вечерний Петербург», «Санкт-Петербургские ведомости», «Час Пик», «Вести», «Петербургский литератор» (в нём особенно много было публикаций), «Аничков мост», «Независимая газета», «Смена», «Народная газета»… Ещё какие-то были. Кто не очень верит, пусть найдёт номер «СПб ведомостей» за 9 сентября 1997 года, там пространный очерк с названием «Под небом жёлто-голубым», где я даю правдивую картину ситуации в Крыму, картину явственно пророссийскую, мне за это потом изрядно досталось от проукраинских деятелей.

 

Но это публицистика, а с литературой-то что было тогда, в те далёкие уже времена? Рассказ в одном журнале, потом в другом, и что, на этом всё – до нынешних времён?..

 

Ни в коем случае. Пока мы тусовались в Доме писателя на улице Воинова в Ленинграде, обсуждали друг друга, варились в собственном соку, мечтали о полной свободе творчества, вдруг грянула перестройка. И вот тут мы, литературный молодняк, распетушились, расправили крылья. Решили: всё, мы – гении, все пути перед нами теперь открыты. И пошло-поехало… К чёртовой матери все эти официозные журналы и издательства, мы сами себе режиссёры, редакторы, корректоры, цензоры и, главное, издатели. Образовали литературную группу «Петрограф» и стали издавать свою нетленку отчасти за свой собственный счёт, отчасти за счёт спонсоров, у которых я лично выклянчивал деньги на святое дело развития русской литературы. Издали четыре сборника прозы. Первый в 1988 году, назывался он «Лексикон». Второй – в 1990 году, назвали «Аритмия», третий – «Орфография» – в 1991 году, четвёртый – в 1992 году – «Эпицентр». Сборники были неплохо сбалансированы, в каждом половина авторов – модернисты с сюрреалистическими наклонностями, половина – традиционалисты без стилистических вывертов. Я, разумеется, принадлежал ко вторым. Три последних сборника составлял и редактировал ваш покорный слуга, который также придумал обложки для «Орфографии» и «Эпицентра» и изготовил их макеты при небольшой помощи приятеля-художника.

 

Обложки сборников прозы литературной группы «Петрограф»

 

И в том же 1992 году издательство «Васильевский остров» выпустило мою книжечку (не за счёт автора, нет) под названием «Старый фонд». Это сугубо городская, питерская, проза, четыре небольшие повести. Сегодня я смотрю на эти свои творения критически и думаю: как хорошо, что тираж этой книжки всего 7000 экземпляров, а лучше бы его совсем не было. Нехорошо так думать о самом себе, но что поделаешь…

 

 
Обложка книги. Оформление художника Елены Шориной

 

А потом этот пир духа постепенно сошёл на нет. Все не изданные прежде гении были изданы, все не насытившиеся прежде читатели насытились, все неудовлетворённые самолюбия либо удовлетворились, либо отошли в небытие. Обществу стало не до беллетристики, не до сочинителей. Наши «петрографисты» занялись реальными делами, каждый своим. Кто за рубеж укатил, кто в коммерцию пошёл, а один даже депутатом Верховного Совета сделался и о литературе забыл, а жаль, повесть у него была опубликована классная, я и сейчас её взял бы в любой сборник… В целом сборники «Петрографа» – хорошая литература, жаль, что она в прошлом. Ну, а ваш собеседник свою пишущую машинку не зачехлил, на публицистику перешёл. О чём, кстати, не жалеет нисколько, и ни за одну свою публикацию 90-х годов ему не стыдно.

 

Да, про «Петрограф» мне тоже попадалась информация. И где-то даже говорилось, что именно вы были инициатором создания этого литературного объединения. Хотела спросить потом, но вы меня опередили… ну, да ладно. А вот о том, как и когда возникло желание писать, кого считаете учителями, умолчали. Это намеренно? Не хотите об этом? Или что-нибудь скажете всё-таки?

 

Да нет, почему же не хочу… Просто не смогу сказать об этом ничего внятного. И, по-моему, никакой серьёзный пишущий человек об этом сказать не сможет. Вы бы ещё спросили, каковы мои творческие планы… Шучу!.. Но, в самом деле, никогда не известно заранее, потянет ли человека к какому-либо творчеству, и если потянет, то к какому, и что в результате из этого выйдет. В моём случае, видимо, сыграло роль то обстоятельство, что я рос в довольно интеллигентной семье, в которой была большая библиотека. Лев Толстой, Чехов, Горький, Шолохов, Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Лесков, Короленко… Ну, не могли же они не оказать совсем никакого влияния на меня, ребёнка, подростка, юношу, молодого человека. Очень надеюсь, что оказали. А учиться писать можно и нужно у кого угодно. И даже у чего угодно. В этом я полностью и решительно понимаю Хемингуэя, который ходил в картинные галереи и разглядывал живопись, а потом писал в «Празднике, который всегда с тобой», что он у этой живописи учился, но не может объяснить, чему именно. В искусстве вообще внятно объяснить что-либо трудно, а если что-то объяснить в искусстве легко, то это, скорее всего, не бог весть какое искусство. А насчёт учительства в литературе, то важнее всего, мне кажется, учиться, как не следует писать. И в этом деле учителей у нас у всех предостаточно. Разумеется, это очень индивидуально.

 

Из того, что вы рассказали, понятно, что профессиональным писателем вы себя не считаете. А вот всезнающий Интернет сообщает об адвокате Парневе Викторе Александровиче. Это просто тёзка? Или не всё так уж просто?

 

Эх, никуда, я вижу, не укрыться ни от Интернета, ни от интервьюера, не зря эти слова так похожи. Есть такой грех, есть. Это другая, новая, очередная полоса, а может быть, эпоха в моей жизни. К 2000 году ситуация в стране устаканилась, политические страсти поулеглись. Публицистику власть стала потихонечку прибирать к рукам, былая вольница в периодике заканчивалась. Сколько позакрывалось вольнодумных изданий и телеканалов, вежливо придушенных разными как бы законными способами, этого не сосчитать. Беллетристика тоже пребывала в тупике. Журналы едва теплились, издательства принимали в работу только заведомо коммерчески успешные произведения. Публицистическое перо пришлось отложить, обзавестись адвокатскими корочками. Загодя полученное юридическое образование это позволило. Но слишком уж усердно я этой деятельностью не занимался и сейчас не занимаюсь.

Кстати, если кто-то считает, что адвокатура – это такое интересное, такое живое, такое богатое на события и впечатления дело, то он сильно ошибается. Это только в кино. Повседневная адвокатура очень рутинна, скучна, тягомотна. Клиенты, в основном, примитивные, приземлённые люди со своими мелкими тяжбами, обидами, претензиями, а подзащитные по уголовным делам большей частью малосимпатичны, криминальны по своим природным наклонностям и неинтересны как личности. Случаются, конечно, и необычные дела, но их совсем немного. Однако, в целом, адвокатский опыт для человека полезен, особенно для человека пишущего. Хочешь не хочешь, а ты вынужден общаться со множеством очень разных людей, встречаться с ними в самых разных обстоятельствах (в том числе в небезопасных), пикироваться с прокурорами и судьями, придумывать какие-то уловки, выкручиваться из трудных ситуаций, а уж город я изъездил вдоль и поперёк, во всех трущобах побывал, во всех судах, в отделах полиции, в изоляторах, тюрьмах, колониях… Неплохой, в общем, жизненный опыт, во многом полезный. Поднакопив его, можно было и к литературе понемногу возвращаться, что я и сделал в конце концов. Но это вовсе не значит, что я принялся описывать свои адвокатские похождения, это было бы слишком примитивно. Нет, просто появились новый жизненный багаж и новый стимул его творчески использовать.

 

Поговорим о ваших произведениях, опубликованных в «Новой Литературе». Не так давно, в январе, была опубликована повесть «20 километров по прямой». Главным героем является молодой человек 28 лет, жизнь которого довольно беззаботна. Важным моментом является посещение им кирхи в Зеленогорске, где он увидел картину «Терийокское спасение». И это заставило героя задуматься об истории, о Кронштадтском мятеже и в контексте этого и о себе. В связи с этим такие вопросы… Когда у вас возникла идея написания повести, связано ли это с тем, что в 2021 году отмечалось 100-летие Кронштадтского восстания? Были ли вы сами в этой кирхе?

 

 
Лютеранская церковь Преображения Господня (кирха), г. Зеленогорск. Источник фото: https://www.citywalls.ru/house24348.html

 

 
Лютеранская церковь Преображения Господня (кирха), г. Зеленогорск. Внутренний вид. Источник фото: https://www.citywalls.ru/house24348.html

 

Кронштадтский мятеж – один из самых болезненных эпизодов нашей истории. И при этом он один из самых неудобных, нелюбимых. Ни романа ни одного об этом не написано, ни фильма не снято. Обычно ссылаются на повесть «Капитан Дикштейн» Михаила Кураева, там действительно этот мятеж есть, но весьма скупо, без углубления в тему. В советское время это событие трактовалось так: белогвардейские недобитки сагитировали несознательную часть моряков на восстание против советской власти. Но ведь это неправда! Кронштадтские моряки выступили под лозунгом «Вся власть Советам, а не партиям!», то есть потребовали реального народовластия. Подавлено их выступление было безжалостно. В учебниках истории этому посвящались обычно две-три строки, а в заключение говорилось, что какая-то часть мятежников ушла по льду залива в Финляндию. А куда ушла, куда пришла, что с ними потом сталось?.. Как и многие другие, я об этом ничего не знал, пока не забрёл однажды в лютеранскую церковь (кирху) в Зеленогорске под Петербургом. Там на хорах увидел необычное живописное полотно в раме, картину, которую впоследствии описал в повести «20 километров по прямой» и которая для меня многое прояснила. Именно в Зеленогорск, который тогда назывался Териоки, и пришла восьмитысячная колонна мятежных кронштадтцев. Сразу всплыли в памяти все те события 1921 года, эта трагедия, этот массовый исход, изгнание… Всё это меня впечатлило и запало в сознание. Но сразу писать об этом повесть или рассказ я не бросился, так вообще не бывает с серьёзными темами. Тема должна была отлежаться, созреть, дождаться своего дня. Спустя несколько лет, как видите, она пригодилась. Хотя повесть, конечно, не о мятеже в Кронштадте сто лет назад, она о том, что кто-то ведь должен, наконец, взяться за эту тему и создать на её основе нечто серьёзное и художественное.

 

Вениамин Сорокин, Борис Налбандян. «Терийокское спасение». Картина из экспозиции Лютеранской церкви Преображения Господня, г. Зеленогорск

 

По анонсу, размещённому на сайте журнала, складывается мнение, что речь пойдёт о войне. Но после прочтения повести оказывается, что в качестве анонса вынесен сон героя во время урагана. Что это – способ привлечь читателя? Кто выбрал этот фрагмент, вы или редактор?

 

Анонс для повести выбрал без моего участия главный редактор Игорь Якушко, но я не в претензии. Думаю, это не имеет очень уж большого значения.

 

О! По поводу претензий… В обсуждении повести на форуме журнала некоторые читатели говорили о некоторой затянутости повести, о слишком неспешном повествовании. Что вы можете ответить на это?

 

Насчёт затянутости и длиннот, это очень распространённый упрёк. В принципе, его можно адресовать любому автору, кроме разве что сочинителей афоризмов, да и к тем придраться можно, если захотеть. Вот, ко мне сильно придралась некая Глафира Крокодилова, написавшая в комментарии к этой повести, что в ней можно оставить пару заключительных абзацев, а всё остальное сократить. Я не удивлён, потому что Глафира вовсе не первая на этом пути. Ещё в фильме «Карнавальная ночь» Серафим Иванович Огурцов обязал клоунов сократить их сценку, свести её до сухого остатка, до вывода: «К сожалению, в нашем обществе всё ещё имеются отдельные случаи легкомысленного отношения к вопросу о семье и браке». Гениально, согласитесь! По такому принципу и любую басню Крылова можно сократить, оставив лишь мораль. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт» – и всё, хватит, не нужно затягивать басню, рассказывая о каких-то лебедях, раках и щуках, о том, как они взялись везти воз… А зачем излагать условие задачи в учебнике арифметики, да ещё трудиться решать задачу, можно сообщить сразу ответ, и вот, образовательный процесс скоренько завершён.

К слову, я и сам иногда, читая чужую прозу, ловлю себя на недовольстве многословием, излишними, как мне кажется, длиннотами. Я справляюсь с этим чувством, вспоминая следующий анекдот: «Двое друзей случайно попали на симфонический концерт. Прослушали его, вышли на улицу, один говорит другому: «Ничего, хорошая симфония, только, по-моему, она немного длинновата». – «А может, это мы с тобой немного для неё коротковаты?» – рассудительно предположил второй». Сократить этот анекдот вряд ли получится даже у самой Глафиры Крокодиловой.

Нужно учесть, что повесть «20 километров по прямой» написана в жанре так называемой исповедальной прозы, а такая проза по определению не может быть ни лаконичной, ни динамичной, длинноты и подробности в ней практически неизбежны. У нас этот жанр прозы сделался популярным в 60-е годы на волне послесталинской оттепели. Тон тогда задавали Василий Аксёнов и Анатолий Гладилин, печатавшиеся в журнале «Юность», а вообще-то он возник не сегодня. В этом жанре написаны «Подросток» Фёдора Достоевского, «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина, «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера, в наше время – некоторые произведения Эдуарда Лимонова. Здесь обязательно повествование от первого лица, но главное, предполагается особая открытость, откровенность, обнажение героем своего внутреннего мира, а этого в двух абзацах никак не добьёшься. Только не надо путать исповедальную прозу с автобиографической, это близко по жанру, но не одно и то же. На тему повествования от первого лица рекомендую почитать хорошую статью Михаила Ковсана «Един в трёх лицах». И, наконец, далеко не всякому читателю неспешное развёрнутое повествование кажется затянутым и многословным. По-видимому, это дело вкуса. За пределами журнала у меня есть отзывы прямо противоположные тому, который оставила Глафира. Лестных для меня отзывов я, конечно, приводить здесь не стану.

 

В журнале опубликованы несколько ваших эссе, так сказать, приуроченных к датам: «Бунтари-43», о Марлен Дитрих, о Лени Рифеншталь, об Ольге Берггольц… Для вас такие эссе – способ поразмышлять об известных фигурах, их роли в истории, самому что-то понять, или же вы хотите напомнить и рассказать читателям об этих людях?

 

Все указанные причины и цели таких публикаций резонны, и все они существуют вместе. Ну, вот, дата… Очень хорошо, что приближается какая-то дата, это, конечно, не причина, но уже повод взяться за перо. Без такого повода у читателя может возникнуть вопрос: а с чего это он вдруг вспомнил и заговорил об этом? Ему, наверно, писать больше не о чем... А когда указываешь на дату, воспринимает публикацию как более обоснованную и уместную. Сам начинает интересоваться, листать книжки, просматривать «Википедию», узнаёт что-то, чего раньше не знал. Ну и хорошо. Ничего предосудительного в «датских» публикациях, на мой взгляд, нет, это вообще обычная распространённая практика. О таких фигурах как Марлен Дитрих, Ольга Берггольц, Эдуард Лимонов, Лени Рифеншталь помнить и говорить время от времени нужно, поскольку все они чему-то нас учат, и в положительном, и в отрицательном смысле. А в нынешнее обострённое, тревожное время это тем более актуально. Бывали времена, когда именно публицистика, и только публицистика, имела смысл и представляла для читателя какой-то интерес. У меня лично тяга к публицистическим текстам сохранилась с 90-х годов, о которых я рассказал выше.

 

А для кого вы пишете, для какой аудитории? Работая над текстом, вы как-то представляете себе его будущих читателей?

 

На мой взгляд, пишущий человек может и должен обращаться только к одному-единственному читателю – к самому себе. Ну, хорошо, скажу мягче: к похожему на него человеку. И даже то, что в какой-то данный момент такого человека поблизости может не оказаться, не должно автора обескураживать. Нет сейчас, значит, будет позже. Хочется немедленного отклика, успеха, славы? Ничего, потерпишь, а коли не терпится, переквалифицируйся в управдомы, там все жильцы будут от тебя зависеть, будут немедленно тебя любить, уважать, говорить тебе добрые слова, подносить презенты. А стоит только начать подстраиваться под кого-то, иметь какого-то определённого читателя в виду и писать «под него»… ну, какое же это тогда будет творчество, это уже будет ремесленничество. Так недалеко и до маркетингового изучения книжного рынка дойти, перед тем как сесть за компьютер. Но я не рыночник, я могу говорить только о творчестве.

 

Получается, вы пишете для взрослых. А как относитесь к детской литературе, не возникало ли мыслей написать что-то для детей? Ведь каждый человек, имеющий детей, а потом – внуков, задумывается, какие книги им читать, как приобщать к чтению.

 

Какая детская литература? Где вы её видели?.. Возможно, в книжных магазинах она ещё есть, но я имею в виду не это. Я лично за последние лет десять ни разу не видел книжки в руках у ребёнка и не видел родителя, читающего ребёнку книжку. Зато постоянно вижу детей с гаджетами в руках, в которые они упёрлись взором и не видят и не слышат ничего вокруг. Вы думаете, они там сказку в электронном виде читают?.. Как бы не так! Они в игру какую-нибудь идиотскую играют или забойную анимацию смотрят. Подарите ребёнку из знакомой семьи книжку, там её с благодарностью вежливо примут, но, даю рупь за сто, ребёнок не станет её потом читать, потому что у него есть смартфон, а в нём есть кое-что попроще и позанимательнее. Вишенкой на торте в этом печальном вопросе явилась сценка, увиденная мною совсем недавно: в автобусе (или в электричке, не помню) едет молодая мама с коляской, а в коляске ребёнок, совсем крошка. А в руках у этого крошки смартфон, а в смартфоне анимация мельтешит. Крошка говорить ещё не умеет, но в смартфон уже пялится и довольно гыгыкает. А вы говорите – «детские книжки»!..

 

Ой… конечно, и такое можно наблюдать. И довольно часто, увы. Но, к счастью, родители бывают разные. И не так уж мало детей, которым родители прививают любовь к книгам и чтению. Но ладно, не будем углубляться в эту тему, вернёмся к вашему творчеству.

В «Новой Литературе» опубликованы ваши произведения разных жанров. Но все прозаические. А писали ли вы когда-нибудь стихи, публиковали ли их?

 

В этом вопросе я уподоблюсь неподражаемому Васисуалию Лоханкину из «Двенадцати стульев», который, цитирую, «стихов никогда не писал и читать их не любил». Или можно привести здесь ещё одного героя, гордо заявившего, что «стихи пусть пишет тот, кто прозу писать не умеет». Я шучу, конечно, не так уж всё плохо у меня со стихами – и книжки поэтические дома держу, и читаю их иногда, и сочинить что-то рифмованное, если потребуется, сумею. Но это действительно не моё. И действительно, иногда рифмами какой-то автор прикрывает свою творческую бессодержательность. Зато эта бессодержательность звучит ритмично, звонко, складно. И, кроме того, поэзия – это ведь не обязательно что-то рифмованное, поэтичной может быть и проза. Как, например, у Гоголя, Тургенева, Бунина…

 

Вы сотрудничаете с «Новой Литературой» более двух лет. Как вы оцениваете это сотрудничество, какое мнение сложилось у вас о журнале? Хотелось бы что-то изменить? Каковы ваши пожелания читателям и авторам?

 

Сегодня, я считаю, «Новая Литература» – самый привлекательный и симпатичный сетевой литературный журнал. Это не комплимент учредителям и редакционному коллективу, это восприятие со стороны. Начиная с названия и оформления и кончая отношением к авторам и срокам рассмотрения, а потом публикации. Если и есть нечто меня озадачивающее, так это чрезмерная, на мой взгляд, всеядность журнала и его сверхвместимость. Каждый день – новая публикация, а то и не одна, не всегда качественная как по содержанию, так и по форме. На главной странице сайта новая вещь появилась – глядь, а её уже не видно, она уже ушла куда-то вниз, ты не успел заинтересоваться ею, иногда не успел даже заметить её, но ведь хуже от этого не только тебе, но и автору этой вещи. Конвейер новых публикаций должен двигаться не так быстро, я думаю, а число публикаций, как на сайте, так и в журнальной электронной книжке, должно быть меньшим. Принцип «лучше меньше, да лучше», это принцип очень неплохой применительно к литературе. Я знаю, что редакция публикует небольшой процент из того, что ей предлагается, ну так может быть, процент должен стать ещё меньшим?.. Я допускаю, что брюзжу, придираюсь, но вы спросили – я ответил…

Ну, а тем авторам и читателям, которые и без того довольны положением всех дел в журнале, я приношу свои поздравления с их успехами и желаю благополучия. Новых читателей и новых талантливых публикаций журналу!

 

Большое спасибо, Виктор Александрович, за интересную беседу и добрые пожелания. Крепкого вам здоровья, исполнения желаний и осуществления планов и, конечно же, творческих успехов. Надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество!

 

 

 

Конец.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: