Архив публикаций за июль 2005

...Есть такие места, о которых не принято знать. Это не сделает тебя глупее в глазах кого бы то ни было. И люди в этих местах живут, о которых не принято знать. Потому что они не выступают на сцене, и не увидишь их по телевизору. Они ходят на свою убогую, необходимую всем нам работу каждый день, как ты ходишь в свой офис, в котором, по сути, нихрена не делаешь, и только проводишь время за компьютером по уши погрязнув в «игрушках», или пялясь на задницы секретарш. Кто знает, может быть, они ходят на свою убогую работу для того, чтоб ты нихрена не делал в своем офисе и пялился в компьютер или на секретарш и сотрудниц.

Люди, о которых я делаю попытку здесь рассказать, уходят на свою работу, где нет ничего вышеперечисленного. И они никогда не знают, увидят ли Свет.

Так же, впрочем, как и вы...

...Есть такая страна, которая все время, сколько существует, борется за свою независимость, достичь которой, по всей видимости, не представляется возможным. Потому что и люди этой страны понимают слово «независимость» каждый по-своему. Сколько людей, столько и независимостей. Главное же не в этом. Главное в том, что каждый, сколько существует, ищет ее: в книгах, в любви, в одиночестве, на улицах и площадях. Не хотят быть зависимыми от книг, любви, одиночества… И каждый твердо верит, что эта независимость обязательно придет. И разбудит их. Не проспать бы только, когда ее будут рвать на куски…

Наши дни. А точнее, ноябрь 2004 года. Киев...

...Нужно ценить живых. Следует научиться любить, давать ощущение близости, радости общения при жизни.

И надо просить прощение у обиженных пока имеется возможность...

У нас это принято делать перед Судным днем…

Ну а если, не дай Б-г, человек уже ушел в лучший мир, а ты чувствуешь, что так и не попросил у него прощения...

Чувствуешь себя виновным (а кто не ощущает после потери близких?).

Еврей может просить прощение и у ушедших. На кладбище должны собраться 10 евреев (кроме самого просящего), и в их присутствии просят прощения.

А те, как настоящие судьи, заявляют вслух: «Прощено тебе. Прощено тебе»…

И вот уже, сняв обувь, мы по очереди подымаемся на могилу матери и с подозрительной дрожью в голосе, волнуясь страстно просим прощение у самого дорогого на свете человека...

Любовь продолжается и после смерти...

...Бен-Гурион приехал туда и после бурного собрания кибуцников заявил:

«Ленинисты – за мной, сталинисты – остаются здесь»…

Молодой еще не ставший на ноги кибуц распался на две части, развалился на кибуц меухад и кибуц ихуд, разделенные только колючей проволокой и… нетерпимостью, ненавистью, болью, витавшими в самой атмосфере…

По обе стороны остались братья и сестры, родители и дети, друзья и приятели…

Когда я там начал работать после 3 месяцев ульпана в Тверии, то к тому времени там за три последних года «прошло» около 27 врачей.

И не только «катюши» из Иордании и иногда Сирии были этому причиной.

Напрасная ненависть, идеологический кретинизм, бенгурионовщина (как сталинщина в СССР)…

Я застал разбитых, побитых, обескровленных людей, по природе своей – первопроходцев, пионеров, русских интеллигентов…

Многие долгими бессонными ночами плакались мне на чисто русском языке...

...Отец иногда уходит в слушание, а я все время наслаждаюсь его близостью, нашей «тайной».

– Что вы проходите в школе?

Из всего я вспомнил рассказ о Павлике Морозове, видимо, решив пройти отцовское испытание, ведь он не так часто разговаривал со мною наедине…

– Героический поступок пионера Павлика Морозова…

После недолгого раздумья:

– А что ты думаешь о Павлике?

– Ну, он – герой. Выявил кулаков, которые эксплуатировали крестьян. Их поймали и наказали по заслугам… Я думаю, еще недостаточно… А его зверски убили. Мальчика, храброго героя…

– Но ведь он донес на родного отца?!

– Ну и что, что на отца. Ведь тот был бандит, преступник.

Непродолжительное молчание. Потрескивание приемника. Зеленый глазок подсвечивает половину родного мне лица. И шепотом, на выдохе:

– А ты тоже бы так сделал? Выдал бы отца?

– …А как же… Конечно, если бы отец был врагом народа…

Если бы был преступником перед советским государством…

– Так иди сейчас, выдавай. Я же слушаю радио, которое запрещено. По-ихнему – совершаю преступление, не зная в чем оно заключается...

...Прошли годы, долгие и нелегкие годы... Кибуцы, Кирьят-Шмона под ливано-советскими «катюшами» (от 2-х до 30 в день в течение 6-7-и лет); выросло «поколение бомбоубежиц», которые были уверены, что нет более надежного и домашнего места, чем протухлое, сырое, холодное и мрачное бетонное бомбоубежище. В тяжелейшие времена и там звучал согревающий и несущий Надежду голос... Три войны... Хайфа с лечебными вечерами для новоприбывших, а потом – для пострадавших от Чернобыля... И переполненные залы (200-700) очарованно слушали далекий и такой близкий голос, завораживающие мелодии, тайную тишину Одиночества... Одиночество...

– Где ты, наша Люда? – звучало в замершем зале...

...Хлеб выпекали из невероятного состава, где натуральной муки была самая малость. В нем попадались и опилки, не говоря о мелких камешках, щепочек и прочей «нечисти». Говорили, что находили и тараканов, и мух, и иногда даже запеченных мышат. Но каким вкусным был этот хлеб с припеком толщиною в сантиметр, т.е. недопеченной каймой! За таким хлебом, выдаваемым на карточки, мы выстаивали долгие, дремучие и небезопасные очереди, иногда занимая ее с вечера. Хлеб значил все. Пайка (кажется, 150-300 гр. на душу) не хватало даже «заморить червячка»...

...Как сказал благодарный читатель (и, кстати, тоже автор «Новой Литературы»): «В мыслях просторен / И тесен в словах / Коля Буторин. / Стихи его – ах!». Согласна.

Если же говорить о том, что в утверждениях (стихах!) Буторина мне не близко (а далеко, очень далеко и отдаляет) – так это всё «национально-территориальное» («...Империя почти что умерла. / Империя ползёт к средневековью. / Не новый Пётр, а новый Тамерлан / умоется остывшей русской кровью...»). Я не патриот. И вообще, не обольщаюсь. Не думаю, что России предоставят какой-то отдельный, персональный армагеддон. Мы только часть. Часть, кстати, привыкшая думать, что она лучшая. А ведь... А ВОТ ДЛЯ БОГА НАЦИЙ – НЕТ.

У Даниловой же настораживает необязательность, такая вот... целевая невразумительность некоторых текстов – скажем, «За деньги» или «Октябрь. Ялта...». А иногда эта невразумительность не только целевая. Самая настоящая («Две сплошные», «Гончие»).

Но ни это отдаляющее, ни это невразумительное не помешали сказать (с радостью повторю): случаи несомненно поэтические...

Кондуктор была огромной. Неимоверно. И чрезмерно громкой. Буквально сминая всех и вся, она продвигалась по явно узкому для нее жерлу автобуса и все что-то выискивала, вынюхивала:

– Ну чё? Кто тут вошел мне в заднюю часть? А?!.. Признавайтесь-ка… Ну чё? Девочки, мальчики, я долго ждать буду?.. Кто здесь необилеченный?!

– …

– Кто?! Не слышу!

– А я и ничего не говорил, – возмущенно заявил Варёнин.

– А билетик ваш?

– Мой.

– Что мой? Где он?

– Кто? – уточнил Варёнин.

– Так, – начала вскипать Кондуктор. – Вы шутки, что ли, шутите со мной?

– Я? – округлил глазки под круглыми же очками Варёнин. – И в мыслях не держал. С вашей рубенсовской красотой вряд ли стоит шутить…

...– Же-енечка-а-а! – внезапно вскричал Туговатов и, поскользнувшись, кувырнулся на мостовую, подкинув высоко в небо весьма добротный оранжевый ботинок.

– А-а-у… – привычно и как-то даже почти равнодушно простонал Окочурин, на которого упала Ли.

– Михаил?! – потрясенно воскликнула Евгения (обращаясь явно к Туговатову), все еще неподвижно лежа на тщедушно расплывшемся под нею Окочурине.

– Неуже-ели-с?.. – поразился Туговатов. – Вы ли?..

– Да-с, – светло порозовела челом Евгения Ли. – Мишенька-Мишенька… Как сейчас помню: лето мм… 1863-его, Крым, орхидеи…

Некоторые упрекают меня: дескать, уж больно эти ваши рассказики отдают Хармсом. Ну что я могу сказать на это? Да, отдают. А что поделаешь, ежели из меня так и прет хармсовщина.

– Простите, но Хармсом здесь и не пахнет, – тут же возразит кое-кто. – Не тот литературный уровень-с.

– А вот и славно. Ведь я, так сказать, – (так скажу я оппоненту), – не более чем отдаленное эхо когда-то неосторожно пукнувшего Даниила…

...А для чего, собственно, все это? – спросят некоторые паникеры. – Ну вот, все эти ожившие ужасы, кошмарные видения, стильно разрезанные конечности – словом, вся эта кровавая мясорубка?.. А для того, друзья мои, чтобы показать вам самих себя в естественном, заметьте, и первозданном виде. Кто, как не вы – настоящие герои Моей Игры. Как же обожаю я проводить поучительные эксперименты над людьми! Что может быть забавнее, чем поставить человека в те условия, каковые как раз и лишат его всего человеческого; заставить обитателей тюрьмы (а разве не пребывает каждый из вас в тюрьме собственных интересов?) остервенело кромсать как надзирателей, так и друг дружку – ради одного лишь иллюзорного понятия «жизнь»; дать шанс единственному Избранному (мною, конечно же, а не каким-нибудь там богом) превратиться из жалкого никчемного убийцы в некого Освободителя, призванного выполнить Миссию и спасти всех. Всех, кто останется в живых и не будет убит им же… Ха-ха! Ну разве я не гений (этот вопрос также риторический)? Так наслаждайтесь же, дамы и господа, лучшим кровавым шоу острова Карнат!..

...А вокруг роились мысли, осы, бесы и стояло такое чудовищно прекрасное лето, какое нельзя проиграть, пропустить и оставить в могиле времени. Плавилось даже железо: восторженно, раболепно, покладисто.

Мчался как будто по просеке, без единого средства передвижения, по похотливой траве: наступая на безвольных влюбленных, на потерянные слова, на печальные глаза досрочно зарытых. Искал небесные орехи, щелкал челюстными мышцами, усиленно думая, думая, думая, растрачивая клетки в дрожащем сердце паяца...

...Коридоры. Коридоры. Коридоры. Как же он ненавидел все эти узкие, знакомые до боли пространства. Да, в последнее время они стали более яркими, красивыми и ЧУДОВИЩНО реалистичными – морпех чувствовал это, – но суть-то не поменялась: лишь узкие коридоры кромешного ада. Коридоры и… демоны…

– Чппок! – сказал демон и обратился в горящий скелет.

Это чппок был не такой, как прежние чппоки, он стал УЖАСНО настоящим, – отметил морпех, машинально перезарядив винтовку. Да, в последнее время то, что он считал только безвредным кошмарным сном, игрой, сделалось безусловной явью. К тому же морпех с некоторых пор начал ощущать присутствие Кого-то за своей спиной – словно некий неумолимый дьявол вел его, управлял его миром...