Архив публикаций за август 2013

...Желая разрядить обстановку, я заговорил о погоде и о том, что побудило меня ехать в Воронеж, давая время моим попутчикам рассмотреть друг друга как следует и оправиться от первого смущения.

Девочка была светловолосая, сероглазая и худая. Одетая очень просто, она то и дело теребила тонкими музыкальными руками край коричневого платья, бросая короткие взгляды на своего спутника.

– Это мой дядя, – наконец молвила она, нервно перебирая потёртые оборки. – Он не очень-то разговорчив, да, дорогой? Его зовут Михаил, дядя Миша. Но вы не смущайтесь, он хороший, хотя любит тишину и смотреть в окно. Можно он будет всё время сидеть у окна?

Девочка заметно нервничала, и мне передалось это волнение. Я замолчал, ощущая неловкость и не зная, как продолжать знакомство со странной парой. Дядя Миша, напротив, был невозмутим. Он водил пальцем по стеклу, не обращая на нас внимания, и был, по-видимому, целиком погружён в свои мысли. Я украдкой разглядывал его.

Мужчина лет пятидесяти, рано постаревший, подурневший от неведомых переживаний, с тусклыми глазами цвета говяжьего студня, с набрякшими веками, с лохматыми чёрными бровями… Верно, дядя Миша когда-то был красивым черноволосым офицером, или исследователем, или писателем: умное, хотя и расплывшееся лицо, густая борода и коротко стриженые усы в равной мере могли принадлежать всем трём профессиям и судьбам. Но было что-то странное в его манере двигаться, в его взгляде, обращённом в пространство за окном, в его летающих по стеклу пальцах… Я не мог тогда знать, что за беда настигла этого, в сущности, ещё не старого человека, но предчувствие недоброго тяжело сдавило мне сердце, и я торопливо отвёл взгляд от дяди Миши, пытаясь оправиться от внезапного волнения...

Вера в прогресс, религия прогресса пришла в этот мир в Новое время. Ни Средневековье, ни Античность не были знакомы с этой идеей. Философия Нового времени провозгласила идею прогресса во всех областях человеческого бытия: в науке, технике, политико-экономических и социальных отношениях, в этике etc. В том числе был провозглашён прогресс в художественном творчестве и искусстве. Давайте посмотрим, к примеру, что говорит один из апологетов новоевропейской философской мысли в своей статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года»: «Баснописец Крылов, предшествуемый Хемницером и Дмитриевым, так сказать, приготовил язык и стих для бессмертной комедии Грибоедова. Стало быть, в нашей литературе всюду живая историческая связь, новое выходит из старого, последующее объясняется предыдущим, и ничто не является случайно».

Таким образом, если мы утверждаем прогресс в художественном творчестве, то совершенно логично предположить: 1) менее ценное с художественной точки зрения при более раннем периоде создания, 2) развитие художественных форм и идей с течением времени от простых к более сложным и 3) возможность классифицировать художников в зависимости оттого, насколько они – по мнению того или иного критика – соответствуют данному этапу развития. Возможность, так сказать, выстраивать художников и поэтов по ранжиру.

Действительно, современное литературоведение утверждает развитие литературы от классицизма к сентиментализму, от последнего к романтизму и далее к критическому реализму. О последнем и «высшем» этапе в развитии художественного творчества – социалистическом реализме – сейчас говорить не принято. Соответственно, «ценность» того или иного художника определяется тем, насколько ярко он выражает идеи того или иного периода развития. И здесь мы вспомним ещё одну цитату из уже упомянутого нами критика: «Мы считаем поэтами (само собой разумеется, истинными) не только Крылова, Жуковского и Батюшкова, но и Хемницера, Фонвизина, Карамзина, Дмитриева, Озерова и думаем, что русская поэзия, после Державина, должна была пройти чрез всех их, чтоб дойти до полного своего развития в Пушкине». Как мы видим, и здесь утверждается иерархия поэтов от многочисленных Дмитриевых и Озеровых в основании пирамиды, до Пушкина – на вершине. Кстати, Пушкин стал поэтом №1 после знаменитой речи Ф. М. Достоевского на открытии памятника Александру Сергеевичу. Не было бы той знаменательной речи, поэтом №1 остался бы Ф. И. Тютчев...

...– Пачку чая.

Строитель в оранжевом жилете отвлёк Андрея от его шипящих мыслей. Неподалёку перекладывали дорогу, делали это по ночам. У строителя лицо было покрыто щетиной и морщинами. Вся жизнь поместилась между лбом и подбородком. Вот этот шрам появился в детстве, после падения с велосипеда, а вот эта рытвина – после расставания с любимой женщиной. Может быть, он доверял ей, а она однажды просто не вернулась домой. С тех пор этот человек сторонился и презирал женщин.

Андрею захотелось сказать этому уставшему человеку что-нибудь хорошее, но получилось только:

– Ваша сдача, заходите ещё.

Покупатель молча развернулся. Снова хлопнула дверь, и на секунду показалась тёмная улица. Андрей снова остался один. Он уже полгода работал в этом магазине в ночную смену. Магазин был маленький, всего несколько полок с чипсами, лапшой, сигаретами и т. п.

Рано утром обычно приезжал владелец магазина, низенький толстый кавказец, забирал деньги и считал выручку.

Каждый день повторялся, был как две капли воды похож на предыдущий, и было не ясно, зачем он начинался вообще. А самое непонятное, почти непостижимое – какую роль во всём этом играл он, Андрей. Неужели он родился только для того, чтобы продавать сигареты? Даже у травы есть смысл, она даёт кислород. А у него?..

...Когда Кольке исполнилось тридцать лет, я как раз собирался уезжать в Киев. Меня назначили национальным менеджером. Я трудился довольно успешно в сфере коммерции. Я специально задержался на несколько дней в Одессе. Не мог не пойти к Кольке на день рождения.

У Коли дома ничего не изменилось, старая мебель приходила в упадок. Шкафы, на которые мы прыгали в детстве, подозрительно покосились. Кроме меня, Кольки и Елизаветы Антоновны, была только соседка тётя Люда. Колька пытался улыбаться, но глаза у него были невесёлые. Общественная формация поменялась, и Колька никак не мог найти себе в этой новой жизни места. После института он успел поработать пару лет в типографии, потом пару лет на заводе, там он был душой компании. Затем началась новая эпоха, завод закрыли, Колька мыкался, пытался найти занятие. Я слышал, что он пытался заняться коммерцией, но его облапошили. Уж не знаю, кто отдал его долги, может быть, мама. Колька был несерьёзным, я бы никогда не имел с ним никаких дел. Он был непутёвым, но беззлобным парнем. Он нигде не работал. Я по-прежнему любил его. На столе была неизменная картошечка с килечкой, я слышал запах заветного торта. Елизавета Антоновна была немного осунувшейся, но столь же спокойной и уверенной женщиной. Как всегда она сказала тост:

– Дорогой сыночек. Я поздравляю тебя. Ты сейчас в прекрасном возрасте, у тебя скоро возраст Христа. Мы все в тебя верим, у тебя всё получится. Я желаю тебе, чтобы всё, что задумал в своей жизни, у тебя исполнилось бы. Никогда не сдавайся и верь в свою звезду. Желаю тебе, чтобы ты встретил спутницу жизни, которая будет тебе верной подругой на всю жизнь.

Я чокался и пил, и искренне желал, чтобы Колька встретил женщину. Только я никак не мог себе представить эту женщину, которая будет любить и будет верной подругой человеку, у которого нет, никогда не было и, вероятно, никогда не будет ни копейки денег...

...Ирина Антоновна посмотрела на остолбеневшего Макара.

– Мужчина, вы поняли, что вам сказали?.. Или не дошло?..

– Вы у меня… – вдруг улыбнулся Макар. – Вы у меня Ванюшку отнять хотите?..

– Не отнять… – поморщилась Ирина Антоновна. – Какой ты бестолковый… А поместить в нормальные условия… Чтобы ребёнок учился… Нормально пита…

Тяжёлый, крашеный чёрной краской табурет пронёсся над головой Ирины Антоновны и с жутким грохотом разбился о деревянную стену.

Дамы, одна за другой, рухнули на колени и на четвереньках поползли к выходу.

Макар с нечеловеческой силой схватил обеих женщин за волосы, выволок из дома и швырнул на пыльную землю двора.

– Коля!.. – тонко заорала Ирина Антоновна. – Убива-а-а-ают!..

Водитель «Нивы» шагнул было к калитке, но Макар медленно вытянул из чурбана колун.

– Чтобы я вас, твари… – спокойно заговорил Макар. – Чтобы ноги вашей поганой здесь больше не было… Увижу ещё раз – на куски порублю… И собакам кину… Ванюшку у меня отнять… Вот же, суки, придумали… Да я его лучше сам удавлю… Чем в ваши лапы отдать… И сам себя порешу… Бабьё вонючее… Сидят, крысы, в своих конторах… Детей у отцов отнимать… Сало им моё поперёк встало… Сами что – икру чёрную жрёте?! Бочками?! А ну встали!.. Что валяетесь, сучки жирные?! И – бегом отсюда!..

На бегу Ольга Олеговна споткнулась и со всего размаху въехала головой в забор.

«Нива» зачихала сизыми выхлопами и, быстро набирая скорость, покатила по пыльной деревенской улице...

Всю дорогу на сером скучном небе не было солнца. Иногда казалось, что оно вот-вот выглянет, из-за туч появлялся одинокий луч, но через секунду уже исчезал. От этого Алёшке было грустно. Он смотрел сквозь крапинки дрожащего автомобильного стекла на пыльные ёлки вдоль дороги. Иногда ветер шевелил колючие тёмно-зелёные ветки, и тогда казалось, что деревья рады проезжающим мимо людям.

Маня спала почти всю дорогу, свернувшись клубочком на сиденье рядом. Мама накрыла её полосатым пледом, но та упрямо дрыгала ногами и сбрасывала с себя колючее одеяло. Иногда сестра открывала глаза, просила воды, а потом требовала от Алёшки сказку, потому что ей было скучно. Алёшка начинал, но через пару минут сестра уже снова засыпала под однообразную колыбельную мотора.

«Интересно, – подумал мальчик, – как это, быть машиной? Ехать только туда, куда хотят эти странные существа внутри тебя». Он тут же представил робота, похожего на человека, внутри которого сидят инопланетные разведчики. Если они захотят исследовать Землю, то поступят именно так.

А вдруг он тоже робот, но не знает об этом, как это проверить?

Мама почему-то не разговаривала с папой, иногда только коротко отвечала «да» или «нет». Алёшка не понимал, почему, от этого было тревожно внутри. Обычно весёлый, отец сейчас не отрываясь смотрел на дорогу, крутил руль то вправо, то влево...

...Григорий Фёдорович, будучи обычным гражданином Советского Союза, никогда не ходил в церковь, если не считать детских, по принуждению, посещений. Не имел он даже понятия об эзотерике и метафизике. Далёк был от непонятных сакральных сфер и духовных исканий. Но вдруг, сейчас, окинув памятью свою жизнь, каким-то девятым чувством ощутил всё величие Мироздания. Как чётко и закономерно всё происходит. Как точно и честно выполняется и соблюдается выбор человека. Его истинный выбор, не его умозаключения и ежеминутно меняемые желания, а выбор его души, совести, если угодно. Выбор, ведущий по нити Жизни, направляющий и поправляющий человека на всём протяжении пути. И мало кто осознаёт, кляня судьбу-злодейку, что любые невзгоды он на себя взвалил сам. Что душа старше тела и полностью им управляет. Крайне редко удаётся услышать глубину свою, своё настоящее, то, зачем ты пришёл в этот мир. Но всё честно, каждый получает своё, истинное, душой просимое, хотя, возможно, мыслями и телом отвергаемое.

Осознал вдруг Григорий Фёдорович, как берегла и лелеяла его жизнь. Раскулачили их, из Богатого выгнали? Село Богатое было сожжено фашистами во время войны полностью, вместе с жителями. В голодной степи чуть не умер? Зато в лагере его тело уже имело опыт голодного существования и смогло выжить. На Колыму попал перед войной, в ад? В сорок первом бы ушёл на фронт, уже давно б и кости сгнили, где-нибудь в Новгородских лесах или Украинской степи. Оголодал, доходягой был в лагере? В штрафбат бы забрали ещё в сорок втором, а больше года там никто не выживал. Отца и братьев потерял? Суровый командир части на Амуре оставил, в пекло не пустил. За одни валенки несправедливо два года на лесоповале пробыл? Через месяц намотали бы лет десять «строгача». Дочь такая-сякая отца ослушалась? Зато правнук его имя и фамилию носит.

Всё, всё исполнялось как надо. Хотел жить – жил. Хотел трудиться всю жизнь, как отец – трудился не разгибаясь, пока совсем не одряхлел. Хотел всегда оставаться Человеком, как Никифор Андреевич учил – был им, за все эти годы никто не мог назвать подлецом. Никто! Хотел продолжения своего в потомстве – есть, один из правнуков тоже Гришка. Всё честно...

...Порой автора вообще трудно заметить: где он пишет о себе, а где – о своих героях? И всё же он постоянно пишет о себе и о своих героях. О своём чувствительном проникновении в душу простых людей. Такое ощущение, что человека сначала худо-бедно слепили, родили, дали ему простейшее образование, здесь метафора сама подползает к пинку, так на чём мы тут остановились, а, ну так и вот, человек образовался из ниоткуда и… заговорил – это, на мой, наивный взгляд читателя, главный и узнаваемый лейтмотив платоновского чуда. Слово человека из ниоткуда – это слово вполне допустимо и считать чудом жизни. Задолго до всяких Кастанед и прочих Пелевинских шоуменов, старик Платонов окунул своего читателя в омут воображения и самообразования от народа. К чему вам, господа, индейцы Мексики, мы сами индейцы, говорит теперь нам его проза. А старики и дети, заметим примечаньем своим – это тема животрепещущая, ой какая ж и в о т р е п е щ у щ а я.

Старики и дети, старики и дети, старики и дети; не знаю, как в английском, а в русском языке уже худо-бедно маячит песня, во всяком случае, моё ухо слышит здесь шум прибоя, шипение пены, исход предтечи. Забавное примечание: в космическом плане, ну, то есть, там, наверху существуют убойные звёзды, их называют двойными, и в своей траектории они напоминают мать и дитя; будто отжившая, старая, рыхлая звезда кормит светом молодую, упругую, неопытную звезду. Потом, разумеется, происходит взрыв, всё летит к чёрту, по нашим сентиментальным понятиям, в космос, и может быть, даже в нас, летит грандиозная бомба, она оставляет свой след, так появляется космический, бесчеловечный опыт. Язык здесь и письменность, как и сам человек, само собой, теряет своё существование. Теперь он может раскрыться лишь в самоцветах да в звёздах. Вообще, размышляя об эволюции, астрономы, биологи, литераторы, все эти спецы, все имеют в виду довольно разные процессы. Деревья, например, не умирают зимой, считают наши биологи, а лишь впадают в анабиоз, и это правда. Человек, например, не умирает совсем, надеются наши писатели, а душой попадает в свой книжный рай или ад, и это правда, только сомнительная и доказанная наполовину, по крайней мере, я себе это ещё никак не доказал. А звёзды, так те тупо сгорают и умирают, ведают нам наши неунывающие телескопы, больше того, всем им маячит чёрно-дырявый, гравитационный горизонт центра галактики, другими словами: чёрная дыра. То есть, не то что тление или тихое радиосвечение, а полный кабздец – супергранитная темнота, это звёздам-то, с их величественной и напрасной теплопотерей… В примитивной живописи это можно было бы выразить так: ночь, лето, веранда, фонарь, люди, мошкара, знойные зуммеры сумерек...

Не буду говорить о положительных и полезных примерах поведения христианина в быту или по жизни. Об этом было сказано до меня и много, и убедительно, и с известной горячностью. Ведь христианское милосердие не может знать предела, оно из сердца, и готово видеть даже в тяжких движениях греха лишь временное помутнение сознания, неосознанный срыв неокрепшей ещё души, по изначальной сути своей предназначенной отнюдь не греху, но тому горнему, наивозвышенному из всего, что только может быть в пределах обоих Космосов, и что призвано в своей полноте рано или поздно проявиться на этой грешной земле.

Но, если вопреки взору атеиста, абстрактный Космос в глазах христианина предстает в своей абсолютной освещённости, то на Земле такую светлую силу найти оказывается весьма и весьма непросто. Христианская традиция говорит всего о нескольких сотнях таких человеческих душ за все прошедшие столетия, считая со времён распятия и воскресения Иисуса, готовых на всепрощение греха каждому, преступившему чрез заповедь Христа. И эти праведники, растиражированные на страницах книг и папирусов, давно и прочно вошли в читательский обиход, и при необходимости легко выставляются как знамя и гимн победного шествия отеческой ортодоксальной веры.

Никто не посмеет сказать, что столь высокие примеры современному обществу не нужны, или, что они способны приносить лишь вред, ибо они на деле служат примером, если так можно сказать, для воспарения души, очищения её вкупе с телесной оболочкой от повседневности липкого плотского греха.

Но разве возможно считать победой Православия эти 2–3 сотни исторических праведников? Разве задачей позитивной религии не является победа всеобщая, когда даже самый «слабоумный» прихожанин не может не признать за учением Спасителя всей власти, всей правды, а значит и всей мирской выгоды для себя?

Но что мы видим на деле?..

...Татьяна проснулась от шума, кто-то очень громко мужским голосом разговаривал, почти кричал. Это длилось минут пять, потом послышались приближающиеся шаги, дверь распахнулась, и в комнату буквально влетел он, обладатель громкого грубого голоса. За ним, оттягивая мужчину за руку, семенила та пожилая женщина в тёмном платье и платке, она удерживала его.

– Русская? Вон из моего дома! Вон отсюда! – заорал этот здоровый бородатый мужик.

Он навис над кроватью, собираясь силой вытащить оттуда Татьяну. Но вдруг между ним и Татьяной протиснулась эта бабушка и заслонила её от здоровых тянущихся рук мужчины.

– Адамгерчиликтуу болойлу, адамгерчиликтуу болойлу, Ахмат! – закричала она, и потом ещё долго, уже спокойней говорила по-чеченски, постепенно оттесняя этого Ахмата от кровати.

Он странно покорился, понемногу отступая к двери. Дошёл до дверного косяка и отчаянно стукнул по нему, так, что задрожал весь дом.

– Адамгерчиликтуу болойлу! – Потом гневно зыркнул на Татьяну. – Ладно, не бойся. – Сказал он ей по-русски. Отвёл взгляд, уже намного мягче, и вышел, женщина – за ним.

Что это было? Что это за «адамгерчиликтуу болойлу»? Ничего не ясно, но страшно. Он хотел её убить, нет, выгнать, силой вытащить на улицу, а это почти одно и тоже в её положении. Этот здоровый детина был в бешенстве, он мог просто разорвать Татьяну, но старушка усмирила его словами, а посмотрев в глаза Татьяне, мужик смягчился. Что ей делать, она совсем беспомощна сейчас, и полностью зависит от хозяев дома. Пресвятая Мать, помоги!..

Студент первого курса зоологической академии Петя Крутоголов, хороший мальчик из приличной семьи, твёрдо решил стать мужчиной. Эта мысль приходила ему и раньше, скажем, пару лет назад, когда он ещё учился в школе, но тогда как-то ещё не стыдно было ему признаться своим более ловким товарищам, что он «ещё не начал», «ещё не успел», но вот-вот начнёт. Да и девочки подходящей не было, и вести её было некуда (Петя живёт с родителями), не заниматься же, в конце концов, этим на пляже, да и футбол по накалу страстей опережал тогда все другие страсти.

А сейчас всё изменилось. Зоологическая академия известна как элитарное заведение нашего города, в ней учатся продвинутые мальчики и девочки, все сплошь из хороших, многие даже из известных семей. На мякине таких не проведёшь. Петя быстро понял, что футбол как страсть нужно отодвинуть на второй план, во всяком случае, на время. Но дело даже не в этом. Хорошенькая, с веснушками и другими положительными чертами характера, Леночка Запальчикова из параллельной группы неожиданно согласилась на предложение Пети пойти «на квартиру». Нет, это, конечно ничего не значило, один бог знает, что в голове у лиц женского пола, и является ли согласие пойти на квартиру в гости гарантией развития события в нужном направлении, но в любом случае, у Пети такое было первый раз в жизни, и грех было бы упустить такой шанс. Что двигало согласием Лены Запальчиковой, точно неизвестно, хотя вполне возможно, что тоже какие-то смутные идеи поисков новых ощущений и своевременного взросления. «Квартира» также имелась в наличии, в виде однокомнатной «студио», принадлежавшей старшему двоюродному брату Пети Кириллу. Кирилл был посвящён в общих чертах в Петин проект, и предусмотрительно в означенный день поехал в командировку в Николаев, обещая вернуться только к вечеру. У Кирилла в его студио имелся роскошный диван, душ, обогреватель и чайник для разогрева кофе, а больше ничего в этих делах и не требуется...

...Саня хотя и был трепач трепачом, но сейчас, как говорится, зрил в корень: Мишка был тем ещё… как бы поточнее сказать… тютей. Или нюней. Или люлей. Натура как пластилин. Лепи из него что хочешь – никакого сопротивления. Хотя внешне вполне нормальный мужик. И работяга хоть куда. План выполняет, на Доске висит почётной, начальство – без претензий, и бригадские уважают. Но… Но вот стоит ему, Мишке, с чем-нибудь неприятным столкнуться – и всё, сразу поплыл, сразу растерялся! Глазами – морг-морг, губишками – шлёп, шлёп. На лбу испарина, в глазах – то ли тоска, то ли скука, то ли детский ужас. И не хочется ему уже ничего, и не пьётся, и не жрётся, и небо уже не голубое, и пышка не мягкая, и водка не сладкая. В общем, прямо на глазах начинает распадаться человек на атомы с молекулами, на слёзы с соплями. Ходит целыми днями как в воду опущенный – и, главное, из-за чего? Из-за какой-нибудь такой ерундистской ерунды, такой несерьёзнейшей мелочи, на которую нормальный мужик и внимания-то не обратит, только отмахнётся досадливо. Потому что не от чего напрягаться, не из-за чего расстраиваться! Но это другой, а не Мишка. Прямо кисейная барышня какая-то, а не передовик производства. Эх, Миша, Миша! Не клевал ещё тебя жареный петух в это самое! Не знаешь ты ещё настоящих трагедий!

Он ведь по этой причине до сих пор и неженатым ходит (а то по какой же! Именно что по этой! Всё остальное-то у него в полном порядке. Всё живёт и шевелится! Мужики сами в бане видели: о-го-го какой аппарат! Настоящий убийца!). Потому что девку надо натиском брать, решительным и беспощадным, стремительной кавалерийской атакой, не оставляющей ей, девке, никаких шансов для отступления. Чтоб и пошевелиться не могла – а какой из Мишки кавалерист, лихой рубака? Ему если только где в обозе, да и то в самом конце, на такой же унылой, как и он сам, полудохлой кляче…