Архив публикаций за июль 2013

Звонок. Открываю дверь. За дверью – красавица-молодка лет тридцати с небольшим, точёная фигурка, облегающее красное платье-мини открывает загорелые красивые ноги, в глубоком декольте – пышная грудь. Макияж, все дела. Улыбаюсь красавице: «Вам кого?»

– Мне – вас, – отвечает строго. – Меня Любовь зовут.

– Любовь – это прекрасно. Приятно, когда в дом приходит любовь, – радуюсь я, распахивая дверь шире, – входите.

Входит. Стоит посередине прихожей, оглядывается.

– Да вы в комнату проходите. Вон туда. А я быстренько на кухню, у меня там блинчики жарятся. Выключу плиту.

Возвращаюсь к красавице через пару минут. Она сидит в кресле, нога на ногу, локоточки на подлокотниках, спина изящно выгнута, как у кошки перед прыжком. Чувствуется, что предстоит серьёзный разговор. Что ж, поговорим.

– Чай? Кофе?

– Нет. Ничего не надо.

– Хорошо. Я так понимаю, что у вас разговор ко мне имеется. Слушаю. Меня зовут Надежда Петровна.

– Я знаю. Я про вас всё знаю.

– Да? – искренне удивляюсь я. – Надо же. А я вот про себя далеко не всё знаю. Вы потом расскажите мне про меня подробно, ладно? Мне просто интересно. Особенно любопытно узнать своё будущее.

– Охотно расскажу про ваше будущее: очень скоро от вас уйдёт муж.

– Сергей? Хм. И куда же он уйдёт?

– Ко мне. Я его любимая женщина...

...– Я тебе о правильной бабе толкую… На стройке у нас есть одна… Зинка Попова… Малярша… Тридцать пять годков… Симпатичная… С дитём, правда… Но девка – большая уже… Через три года школу кончит… Своей жизнью заживёт… А, Володь?.. Зинка – баба толковая… Понятливая… И всё при ней… И тыл, и фасад… И заколачивает прилично… Глупостей или дури какой от неё отродясь не слышал… Будешь жить, как Христос за пазухой… Мать же твоя – не вечная… А баба в доме нужна… А потом, может, своих ещё настругаете… Хочешь сведу?.. Что молчишь?.. Володь?.. Или тебе принцессу невинную подавай?.. Ты ж здоровый мужик!.. Красивый!.. Ну, нет ноги… Всё-то остальное есть?.. При тебе?..

– А любовь?.. – вдруг спросил Володька. – Не надо?..

– А что – любовь?.. – пожал плечами Слава. – Любовь, брат, – первые два-три месяца… Когда «крышу» сносит… Как чумной носишься… С букетами этими… По кабакам водишь… Баблом соришь… А потом… Потом либо родными стали, либо разбежались… А после уже – не до любви… Детишки идут, квартиру строишь, вкалываешь… Чтоб обеспечить…

– Так ты свою Таньку что – не любишь?.. – прищурился Володька. – По привычке живёте?.. Детей ради?..

– Почему это не люблю?! – вскинулся мужчина и замолчал. – Люблю. Но – не так, как прежде… Без безумств… Какие безумства, когда двенадцать лет прожили?.. Тут, брат, никакого здоровья не хватит… Куролесить… Как в молодости… Я же тебе объясняю, Володь: родными мы стали с Танюшкой… Давно… Она обо мне думает… Я о ней забочусь… Как могу… А то, что строит она меня иногда… За выпивку… За то, что с мужиками когда на рыбалку сорвусь… За футбол… Так – баба же!.. Что с неё возьмёшь?.. Ну, конечно… Иной раз крановщицу какую в бытовке прижмёшь… Я же тоже мужик живой… Новенького хочется… Так то ж – не любовь… Так… Баловство… Хотя, если бы Танька узнала, бошку бы мне оторвала…

...Не успел я сдуть желтоватую, кудрявую по краям гранёной кружки пену, как подошла непривычно грустная королева.

– Как ты пьёшь эту гадость? – она взяла из моих рук толстого стекла тяжёлую кружку и выплеснула содержимое в мусорницу, отлитую в виде огромной греческой вазы. – Билетов на Москву нет, – сказала она, вернув порожнюю кружку мне. – Предложила кассирша билет в С.В., а у меня на спальный вагон денег не хватило…

Вот тут-то, наконец, пришло время и мне покрасоваться! Я небрежно вытащил из кармана лохматую пачку:

– Как не хватило? А вот они – хрусты! Пошли за билетом!

У королевы Марго глаза стали большими, и она от неожиданности отпрянула назад:

– Ах ты богатенький Буратино! Банк ограбил?

– Заработал! – сказал я с достоинством. – Пошли!

– А чемоданы?

– Сиди, я сам за билетом схожу!

В кассе народу – никого, и за окошком – тоже никого. Кассирша, освобождённая отсутствием билетов, отошла в неизвестном направлении. Крикнув несколько раз в окошко, я стал ждать. Пока я ждал, у меня созрела здравая мысль: давай, возьму я и себе билет до Москвы. Всё равно сегодня до Бондарей уже не добраться. А ночь до Москвы с Маргаритой в мягком вагоне обеспечена. Завтра я снова до Платоновки доберусь, а там, на попутке, – в Бондари! Всего одна ночь, но какая звёздная!

На доске объявлений цена за билет стояла немалая, но я решил сыграть в купчика...

...Когда стрелка часов перебралась за двенадцать, я уже шёл к городскому пруду. За спиной висел рюкзак с дарбукой.

Мне кажется, нет ничего вкусней летнего города. Всё смешивается в нём невероятный коктейль: запахи травы и цветов, гудки машин на перекрёстках, улыбки девушек, идущих навстречу. Летом всё приобретает объём, все чувства. Всё кажется неслучайным. Вот и у меня сейчас было странное предчувствие чего-то важного. Такое бывает обычно в новогоднюю ночь, когда все обязательно верят в чудо. А мне это кажется глупым, в детстве я даже специально в полночь старался ни о чём не думать, когда все пили шампанское.

Маша уже ждала меня. Задумчиво дёргала струны, сидя прямо на каменных ступеньках возле воды. Увидев меня, она сощурилась и улыбнулась.

– Привет. Вот, подумала, что стоит поиграть на улице. Мы же так много репетировали.

– Хорошая идея. Давно хотел попробовать.

Неподалёку был переход, ведущий на другую сторону пруда. Это было своеобразное культовое место для уличных художников, музыкантов, всяких творческих неформалов и всех, кто более или менее причислял себя к ним. Придя сюда, вы могли ненадолго почувствовать себя творческой личностью, бунтарём, даже если держали кисточку последний раз в детском саду. Здесь повсюду были надписи вроде «Цой жив!», «Последний герой». А на одной из стен был нарисован большой и грустный портрет Цоя, сделанный чёрной краской. Он смотрел на проходящих мимо людей и, казалось, хотел что-то сказать, но не мог.

Туда мы и пошли...

Как-то гуляя после дождя вокруг своего шестьдесят шестого дома, я обратил внимание на несколько скомканных листков бумаги. Не в моих правилах подбирать всякий мусор, но тут почему-то меня разобрало любопытство. Я оглянулся, убедился, что никто не видит, и подобрал эти листки. Они были не сильно мокрые, очевидно, их выбросили недавно. Я бегло взглянул внутрь и увидел, что суть написанного – повествование, может быть, рассказ. Листки я сунул в кулёк и пошёл домой. При ближайшем рассмотрении мои первые выводы подтвердились – в листках был написан рассказ, который я предлагаю вашему вниманию. Прочитав его, вы поймёте, почему автор выбросил его. Кто бы это мог быть… Рассказ, как и положено рассказу, начинался с названия:

Почему я не стал футболистом

Я взрослый человек, женат, у меня есть ребёнок, сын шестнадцати лет. Скоро мой юбилей. Работа у меня серьёзная, уверен, все меня воспринимают как порядочного, взвешенного человека, не выкидывающего «номеров». Да я такой и есть, правда. И в детстве я был тихим, интеллигентным мальчиком. Я всегда веду себя в соответствии с правилами, принятыми у порядочных людей. Почти всегда… Нет, не подумайте, я не маньяк какой-то тайный, не хищный зверь в обличии ангела. Есть у меня одна странность, и проявляется она только тогда, когда я остаюсь один, когда меня никто не видит… Это странная странность. Если бы вы увидели меня в эти минуты, вы бы, наверно, подумали бы, что я сошёл с ума. Но с головой у меня всё в порядке. Просто я предаюсь воспоминаниям и вспоминаю то, …чего со мной никогда не было...

...Я в силу природной любознательности книг про всякое необычное прочитал кучу. Думаю, мало кто прочёл больше. И передач посмотрел немало. И, считая себя без ложной скромности человеком более-менее образованным, могу только констатировать, что авторы таких книг в большинстве случаев сами очень смутно представляют себе предмет разговора. Часто они просто малограмотны, не имеют понятия об основах науки – как будто в школе не учились или попросту забыли то, что всякому образованному человеку нашего времени помнить надо бы. Впечатление, что в головах у них чудовищная каша из полуусвоенных и полузабытых знаний, сомнительных сведений и собственных или чужих домыслов. Принимать на веру их мутные путаные рассуждения и абсурдные утверждения может только тот, кто ещё более тёмен.

Прежде чем увлекаться таинственными и оригинальными концепциями и пытаться нести в мир якобы открывшиеся им Знание, Мудрость, Духовность, Законы Мирового Развития (что там они ещё любят писать с заглавной буквы?) – неплохо бы освоить (или вспомнить) сумму знаний о мире, может быть, не столь таинственных и интересных, но вполне надёжно установленных. Точно так же нужно научиться мыслить здраво, прежде чем пытаться мыслить оригинально; и выработать в себе здоровую долю скептицизма, прежде чем принимать всё без малейшей критической оценки.

И ладно бы ещё такие люди просто заблуждались, но ведь есть среди них и немало шарлатанов, которые сами в это не верят, но ловко охмуряют других. Особенно большое раздолье получили последнее время деятели «нетрадиционной» медицины – оно и понятно, тема актуальна всегда, и уже в новой России развивать её можно. А уж сколько кормится около неё!

Понятно, что для описания жизни и смерти, здоровья и болезни, разума и сознания – понятие «информация» ближе, родственнее что ли, чем понятия физики. Но когда всё смешивают в неудобоваримый винегрет, это понимания сущности таких явлений не облегчает. Понятно, что нужно новое понимание, которое (если такое возможно, в чём я не уверен) включит в картину мира и жизнь, и разум. Но вот во что я верю, так это в то, что если такое понимание будет выработано, оно органично вырастет из того, что уже известно, а не опрокинет его и не разобьёт вдребезги. Как на то претендуют адепты «нового» знания.

И я не берусь искать универсальный критерий различения, где в таких «знаниях» здоровое ядро (если оно есть), а где ложная шелуха. Материя уж очень сложная и тонкая. Но то, что откровенной шелухи много, и отделять её надо, это точно. А для этого нужно как минимум что-то знать твёрдо (в основном – чего не бывает), иметь в уме нормальный критический фильтр и уметь думать самому...

...История вполне успешно управляется в угоду самой себе – мировой элиты. Задачей этих статей как раз и является показать это мировое движение тем из нас, кто пока ни разу об этом не задумывался. Показать, что на фоне мирового управления человеческой популяцией простой человек-обыватель даже не просто мелкая букашка, и даже не НИЧТО. А гораздо хуже – ПОМЕХА. Нас столько расплодилось, что не помогают уже ни искусственно вызываемые войны, ни революции, ни благотворительные прививки и гуманитарная помощь, на корню губящие население стран Африки и Азии, ни изобретение новых болезней и катаклизмов. Всё это устаревшие методы. А тут учёные ещё и бессмертие придумали. И даже вполне серьёзно над этим работают. Вы понимаете, что происходит? Только ведь ученые не избалованы миллиардными доходами, и не могут работать без специального оборудования, приборов, инструментов. Значит, кто-то финансирует их изыскания, кто-то их направляет.

Одним из таких «передовых» направлений стала, увы, область, связанная с питанием людей. Самое уязвимое наше место. Мало того, что мы полюбили питаться хорошо, но мы ещё и полюбили питаться много. Гораздо больше, чем требуется для здорового человека. Пользуясь этим, элита финансирует такую, например, «передовую» научную отрасль, как генная инженерия, призванную создавать для всё возрастающего населения планеты дешёвые и доступные продукты питания. Это и есть новое оружие хозяев, способное хоть как-то притормозить трудноуправляемый рост численности на Земле.

Если копнуть вглубь, то можно увидеть, что управление историей, как минувшей, так и творимой сегодня, принципиально не отличается от тех принципов и целей, которые касаются регулирования народонаселения или эксплуатации сильным слабого. Элита, вопреки всем законам экономики, печатает денег столько, сколько считает нужным. Это сегодня известный факт, который, думаю, не оспаривается. Но эта масса денег не обесценивается. Ей всегда есть применение. И даже если завтра мировых денег станет в десять раз больше, они всё ещё будут продолжать творить своё «доброе» дело. И такое возможно по одной простой причине. Причина эта – в полной милитаризации планеты мировой элитой. Уберите все военные базы, и мировая валюта рухнет. Даже если после этого станет печататься в объеме в тысячу раз меньшим, чем предыдущий. Вот такая экономика.

Получается, что мы, простые люди, сами же способствуем закреплению власти над собой, не позволяя себе даже включать мозги там, где это жизненно необходимо. Продолжаем поддерживать ложные ценности и когда-то внушённые нам и искажённые до неузнаваемости исторические факты. Мы тем самым вольно или невольно играем на стороне нашего противника, продолжающего финансировать поддельные войны, революции, поддельную историю и поддельную пищу. Духовную и не духовную...

И всё бы ничего, если тем январским морозным вечером после спектакля у Лизки не забарахлила её старенькая «копейка». Почихала, почихала и заглохла.

– Да что же это такое?! – бормотала Лизка, дёргая под капотом какие-то провода.

– Лизунь, Лизонька!.. – крикнул Обломов, важно выруливая на «Мерседесе» со двора театра. – Родинка, тебя подвести?!

– Вот ещё!.. – одна из актрис на заднем сиденье обиженно поджала губки. – И так, как бочки в селёдке!.. Не хватало нам ещё… Родинки этой…

Родинкой в театре Лизоньку звали все: от директора, пухленького, лысенького – до уборщицы. Как увидели на правой скуле маленькое чёрненькое пятнышко, так и прозвали. А Лизонька не возражала. Родинка так родинка.

– Да что же ты, проклятая железка, не… – Лизонька отчаянно крутила ключ зажигания.

Потом выскочила из автомобиля. Поскальзываясь на припорошенной дорожке, побежала к проезжей части. И отчаянно замахала рукой. Вскочила в притормозившую «Ниву» и сразу вспомнила, что забыла в гримёрке все деньги. Отдавала Таньке Софроновой пятёрку, сунула кошелёк в ящичек столика и рванула на сцену. А потом, после спектакля, чествовали заслуженную и народную Пальцеву Зинаиду Петровну. Вот впопыхах и забыла.

– Ой… – Лизонька тронула ватное плечо водителя. – Я в театре деньги забыла… Кажется… Вы меня довезите… Пожалуйста… А я у мужа возьму… Муж расплатится…

– Харашо… – с лёгким кавказским акцентом улыбнулся мужчина. – Давэзу… Куда скажэшь…

У самого Лизкиного дома «Нива» вдруг свернула к гаражам.

– А куда… – Лизонька огляделась. – А куда вы едете?.. Нам же направо… Нам же направо надо…

– Нэ валнуйся, дарагой… – мужчина остановил автомобиль и повернулся к Лизоньке. – Крычат станэш – зарэжу… Понал?..

…Вот и день незаметно прошёл, протёк. Он просто лежал и ничего не делал – смотрел в окно, слушал, как птицы поют, потом смотрел, как солнце медленно-медленно (всё ж заметно!..) ползёт по стене... В какой-то момент оно заливало почти всю комнату… потом начало стухать – там, за правым краем рамы, он знал, оно медленно спускается за далёкий лес, в этих числах мая – как раз напротив электрического столба... впрочем, только если стоять возле калитки. Он смотрел на солнце, слушал птиц – и ему не надоедало. «Неужели так утомился за всё время, что теперь и эта чепуха мила?» – посмеивался он про себя. Чувствовал, как что-то освобождается в нём – может, он отпустил эту жизнь совсем… или она его?

Люба вернулась немногим больше, чем через час – магазин был далеченько, и он только вздохнул про себя и покачал головой (тоже про себя), когда она, войдя в хату, сразу же появилась у него – запыхавшаяся, красная, с сумкой… «Ну как? – спрашивала она, – ну как?..» – будто не верила, что всё ещё жив; а ему вдруг пришла мысль: «А как же она?» Нет, не о том, как она будет жить – без него, как справится со всем, что ему раньше доставалось естественной обязанностью, – но как она окончит свой век…

Будет ли бояться, плакать? Будет ли сожалеть о чём, и просить кого-то невидимого над белёным потолком дать ещё возможность: вот бы ещё немного… немного прожить! – и то бы я, и это... Он вздохнул снова – уже слышимо (она обернулась на миг, посмотрела… – и снова чистить картошку, рядом с ним, в другом углу комнаты, вынимая грязное коричневатое из торбы, бросая бледно-жёлтые кругляши в миску с водой... собралась варить суп). Хотелось бы поговорить с нею об этом – он и не знал этих слов подходящих (всю жизнь только по делу и проболтал – и то, лишь по надобности!), но уже как-то бы изловчился, объяснил бы ей, растолковал... Но стоило ли питать надежду – она не поймёт: не захочет даже и разбираться! Глаза по пятаку, скажет: «Что это ты, Федя, – зачем о смерти?.. Вот я сейчас супчик сварю, поедим… а потом ты через пару дней поправишься...» Только бы расстроилась ещё больше и, наверно, рассердилась на него... Он же вдруг рассердился на неё – «И зачем вы, женщины, такие глупые бываете?! И непременно им надо всё по-надобному!.. Им, бывает, дело говорят – а они: ти, ти, ти.. Тьфу! Да кому нужна ваша болтовня – помочь хотят, по делу сказать, а вы...»

Он понял, что нельзя помочь тому, кто сам не хочет, кто не готов, – смотрел на неё, сидящую чуть спиной к нему, и понимал... Он знал, что ему совсем мало осталось; она... может, что-то чувствовала, по крайней мере, момент подходящий, чтобы подумать, поговорить об этом… но она не хотела – проще отвернуться и чистить себе картошку...

...– Ну, чего? – спросил Пахомов, заходя в залу. – Готовишься?

– К чему? – пискнул Юрка. Он, чего греха таить, кума побаивался. Его все побаивались. Такой человек.

– К Новому, – объяснил тот, не считая нужным произносить слово «год» (а чего его произносить, тратить словесную энергию, если и так всё ясно?).

– А-а-а! Конечно. А как же! Разминаюсь потихоньку. Да! Пиво будешь?

– Лучше водку, – услышал он вполне справедливый и логичный ответ.

– Водку вроде рано, – попытался брыкнуться Юрка, но, как всегда, кума не убедил.

– Хорошее дело делать никогда не рано, – решительно и совершенно справедливо возразил тот и собрал свои мощные «брежневские» брови в суровую складку.

– Кланька дома?

– Дома.

– Где?

– На кухне.

– Вот и хорошо, – скупо одобрил Пахомов и достал из кармана бутылку. – Самое женское место.

– Рюмки доставать – услышит… – покосился Юрка на сервант. Кум брезгливо поморщился.

– Эх, учишь вас, молодых, учишь… – и достал из другого кармана складной стаканчик и какой-то свёрток. – А толку – ни х…

Пахомов, как и Кланя, не отличался тактичностью и учтивостью. Он пескоструйщиком на цементном заводе работал, а какая в песочной струе может быть учтивость? Там единственно, что учитывается, так это напор этой самой струи и её пескоструйная толщина.

– Давай! Чтоб здоровья… ну и всего прочего...

...Вопрос Ирины Устюменко, моей сокурсницы по семинару:

– Трудно ли было писать честно, и что было самым трудным в работе над книгой?

Даниил Гранин:

– Вопрос для меня заключался не в честности, а в том, чтобы разобраться, допросить лейтенанта этого. Чтобы заставить его рассказывать честно. Я не могу этого объяснить. Я должен был вспомнить себя молодого, совершенно другого человека, с другими взглядами, идеями. Он мне был незнаком уже, я его не понимал, мне надо было понять его. То, что он меня не понимал, это меня не беспокоило. Потому что я писал про него. Это путь, который проделал я, – от очень советского человека к очень несоветскому человеку. Это очень интересный путь. Я его не написал, не проследил. Но я знаю этот путь, и я вижу, сколько людей проделали этот путь. Мы изменили свои взгляды, изменили психологию, а как мы не понимаем людей, которые не изменили этому, остались теми же, да? Нам кажется неприятным такой сталинизм. Водители, которые ездят с портретом Сталина. А я их понимаю. Профессия писателя не в том, чтобы осуждать, а в том, чтобы понимать. А это очень трудно – понять. Потому что очень трудно понять. Почему, по каким законам жил тот человек, который был даже я сам. Вот всё, что я вам могу сказать...

...Аркадио посмотрел на часы. Было около одиннадцати. «Просрочка два часа», – подумал он. Горе-игрок понимал, что дон Альварес каждый час и каждый день будет увеличивать сумму долга. Нужно бросать всё – и уезжать. «Бросать всё!», – подумал Аркадио и засмеялся. Бросать-то – нечего! За свои тридцать три года он не нажил ровным счётом ничего. Крыши над головой – нет, ведь такие люди всегда полагаются на Фортуну: а зачем покупать какой-то клоповник сегодня, если завтра Фортуна улыбнётся шире и через несколько месяцев можно будет приобрести прекрасную виллу на берегу океана с роскошным садом и светлыми галереями?! Так, в погоне за богатством и роскошью, Аркадио растратил всю самостоятельную жизнь: то в дорогих отелях, то в комнатенке среди многочисленных пригородных трущоб.

Семьёй тоже обзавестись не удалось. За последние пять-шесть лет он редко ложился в постель с одной и той же женщиной дважды. Уж слишком был велик стыд, чтобы заводить семью. Несмотря на страсть к азартным играм и авантюрам, Аркадио ценил стабильность, преданность, бескорыстность – особенно в женщинах, но когда перед ним появлялась именно такая – угрызения совести становились невыносимыми, разрушая то, что даже не начинало строиться: «Что такой человек, как я, может дать?! Что за муж, который предпочитает супружескому ложе покерный стол?!», – угрюмые мысли подталкивали Аркадио в объятия легкомысленных женщин, нередко куртизанок. Родители, рано состарившиеся от переживаний о будущем сына – медленно угасли. Так что бросать, в сущности, было нечего. Оставалось раздобыть денег на билет, уехать из Чили ко всем чертям. Но первым делом необходимо выбраться из Сантьяго.

– Аркадио! Дружище! Аркадио! – послышался сзади протяжный крик. Подчёркнутая панибратская дружественность насторожила.

Обернувшись, он увидел трёх молодых мужчин крепкого сложения в цветных рубашках. Сохраняя невозмутимость, Аркадио ускорил шаг.

– Аркадио! Дон Альварес ждёт, ты обещал зайти ещё утром. Он волнуется, как бы чего не случилось! – на этот раз он не обернулся.

Каждый профессиональный игрок сталкивается с преступниками разных мастей: ворами, грабителями, убийцами, вымогателями. Поэтому хорошо знает их повадки. Если ростовщик послал за тобой, то если сразу не выложить его людям нужное количество денег вместе с «извинениями», конечно, в финансовом эквиваленте – не оберёшься беды. В лучшем случае – хорошенько изобьют. В худшем – изувеченный труп найдут в одном из переулков...

...– А почему картина в сортире?

– Потому что зять так распорядился. У него свой магазин, возле базара, торгует сантехникой и стиральным порошком. Богатый. В смысле, при деньгах. Дом свой большой. Ты не замечал, чем богаче человек, тем он тупее? А если он ещё и торгаш – вообще колода дубовая. И Володька, этот либерал, думаешь, понимает в нумизматике или, там, в искусстве? Хренушки… Надыбал место, где есть спрос на мои работы, на мою руку, вот и обкручивает меня, а вид делает, будто мне помогает, да частенько наливает как в одолжение… Думаешь, я этого не вижу? Вижу! Всем нутром знаю! И зять мой, если мне наливает, то как будто тоже в одолжение. Подкармливает, а потом раз и за глотку – иди к нему огород осенью копать, канализацию чистить… А для него, что унитаз, что картина – одно и то же. Но унитаз нужен для дела, блестит – ему место в доме, а у картины рамка обычная, без орнамента, – значит, ей места в доме нет. Ну, если богатый, так закажи рамку из дорогого багета, ведь и картина не из средненьких. Так нет же: денег жалко. К тому же это моя работа. А я кто? Для него – забулдыга… Разве можно подарок забулдыги, пусть даже родича, держать в доме? Во двор её, в сортир, в гараж… А скажи ему, что за картину дадут хорошие деньги, так побежит к Володьке продавать, а на деньги накупит ещё унитазов… Для него верх красоты – это глянцевый календарик на стене с котятами или полуголой моделью.

– А сортир тот из кирпича? – произнёс Гармоника медленно, словно припоминая. – Из белого, силикатного…

– А он, думаешь, будет ходить в деревянный?

– Ну, так это я строил. Лет семь назад. Уже закончил внутри кафелем облицовывать, так мужик, этот зять твой, притащил картину, говорит: гвоздь вбить ещё надо, чтоб повесить. Красивая картина, но не из наших степных мест: лес какой-то дикий, деревья корявые, зеленое озеро в ряске, как болото, кажется, ещё две утки летят…

– Что, и вправду запомнил? Надо же, глаз у тебя... То я гостил у друга на Смоленщине, давно. Пошли на охоту, я там эскиз набросал, а уж дома картина получилась… Мы вместе художественное училище заканчивали; друг, правда, потом в академию поступил, а я… женился. Да… Вот есть женщины, которые могут поднять человека, возвеличить его талант, а есть, которые будут подминать его под себя, заставлять его всю жизнь пасти гусей. Только в молодости в бабах этого мракобесия не разглядеть; слепа любовь… А зять заплатил, всё до копейки?

– Заплатил. Но когда договаривались, то цену сразу на четверть урезал.

– Все они такие: торгаши, посредники…

– Валентин, а чего ты сам не продаёшь?

– Что?! Я? – вскрикнул Валентин с вполне искренним недовольством. – Да я не могу в магазине купить пачку сигарет, чтоб меня не обдурили, а тут самому продавать. Это мне надо своё сознание переделать, чтоб уметь дурить других! Да и кому мои работы тут вообще нужны...

...Она выходит из маршрутки на своей остановке. Идёт по ярко освещённой аллее, пустынной в этот поздний час. Ещё несколько минут, и она дома. Марыся бойко цокает каблучками, мурлычет популярную песенку. Ночной воздух приятно обдувает её прохладой, ветер ласково перебирает её рыжеватые волосы. Дома ждут родители и любимая бабуля. Хорошо.

Сзади она слышит торопливые шаги приближающегося человека. Тоже припозднился, торопится домой.

Человек догоняет Марысю, пристраивается рядом, идёт с ней в ногу. Марыся, повернув голову, с весёлым любопытством смотрит на попутчика. Это парень немногим старше её, в обычных синих джинсах и чёрной футболке навыпуск. Лицо его сумрачно и чем-то явно недовольно, брови сурово сдвинуты. Он не глядит в её сторону, хотя и соблюдает её темп ходьбы. Так они и идут, синхронно, нога в ногу, как солдаты в строю. Марысе смешно, она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.

– Чего лыбышься? – мрачно интересуется парень. Не выдержав, Маруся хохочет. Парень ещё больше мрачнеет, насупливается.

– Зря смеёшься. Знала бы, с кем идёшь, смеяться бы не стала.

– И с кем же? – любопытствует Марыся. Ей действительно жуть как интересно.

– Со мной, – резонно и мрачно отвечает попутчик.

– А... – Марыся несколько разочарована этим ответом, – а я-то думала...

– И чего же ты думала?

– Да так... – туманно отвечает она.

Аллея заканчивается. Проход под аркой и её родной двор. В арочном проёме мелькают их окна. Свет горит. Не спят. Ждут её...