Архив публикаций за январь 2025

...Когда по скрипам, шорохам, шелесту понял, что дом: жена, дети, козы, куры и мыши – все уснули и не способны даже невольно ему помешать, встал, достал из потайного места маленький свиток, плотно укутал им грудь, словно бронёй, оделся и вышел в безлунную ночь. Прячась от стражи, прошёл за домами – самый опасный участок, из-за туч на миг ущербно показалась луна, и, страшась собственной тени, он сжался, тень на землю отбрасывая жалкую и неуклюжую. Словно заклинание, повторяя строки, которые с детства знал наизусть, собственный страх вместе с собственной тенью вдавливая в каменистую землю, продолжал двигаться к пролому в стене, за которой надеялся тенью скользнуть к заветной свободе. То ли невнимание стражи, то ли почти безлунная ночь, то ли его заклинания, в которых в каждой строке звучало имя великого города, его он спасал от забвения, но, пролом миновав, выбрался к невысокой горе, к городу подступавшей вплотную, к горе, в нижней части которой были пещеры, с давних пор служившие усыпальницами родов, бывших славой и гордостью города, имя которого выпало спасать ему, человеку не слишком сильному, воину невеликому, как сказано, боящемуся тени своей. Впрочем, кто бы на его месте тени своей не боялся? С этой мыслью скользнул к огромному камню, тень мелькнула за ним, к камню, заграждавшему вход в небольшую пещеру, усыпальницу его рода. Камень отодвинув-задвинув, оказался в почти сплошной темноте, но здесь свет ему был вовсе не нужен: каждый малый кусочек пространства был прекрасно знаком. За дедовым саркофагом – чуть сдвинуть: камень податлив – узкий лаз, вход в тоннель: книжные черви в толще страниц и времён тайные ходы проели. Он должен пройти по нему, пролезть, проползти, вынести из осаждённого города этот пергамент, в каждой строчке там – имя великого города, которое надо спасти.

Город материален. Город можно разрушить. Имя города из звуков неразрушимо. Как и человека. Из праха вышел и в прах возвратится. Но его имя вечно, пока повторяют, пока не забыли. По имени город можно отстроить. Со своим именем в конце времён, когда плоть сухие кости покроет, поднимется и в город, имя которого идущий, ползущий спасёт, он придёт, встретит отца, мать, жену и детей, спящих и не ведающих сейчас об уходе...

...Наспех перекусив, чтобы успеть засветло, я миновала причал «Алма» и неподалёку от него заметила сидящего в одиночестве на лавочке молодого человека. Рядом с ним стояла картонная табличка, а на ней от руки было написано: «Магазин стихов». По инерции я прошла мимо, но вдруг что-то заставило меня остановиться и повернуть назад...

...Но вот случилось совсем незабываемое, в конце ноября. На перемене пара красавиц, повиснув на плечах друг дружки, глазели на объявления у дверей заведующих отделениями, водили пальчиками, смеялись. Тихон стрельнул на одну и уже не отводил глаза: такой красивой он не видел и вряд ли смог бы вообразить. Высокая, римский нос, серые глаза, сияющее лицо. Ниже юбки детские коленки: ясно, первокурсница. Но до чего красива! Он застыл на месте, его обходили. «И такие, значит, бывают, – удивился он в мыслях. – Вот вырастет, выправится, и какая невеста кому-то будет!» Но не для него уже, потому что, когда она будет старшекурсницей, он будет в армии. А когда он вернётся, её уже распределят куда-нибудь за Кемерово, и вокруг будет много женихов всегда и везде... Он ещё раз сфотографировал её лицо, коленки, резко отвернулся и стал догонять товарищей. В груди будто торжественный концерт кто-то открыл: какое счастье, когда знаешь, что в одно время с тобой живут невероятные красавицы, и это твой сад! И плевать, как сложится твоя жизнь. Они, такие – были и для тебя, и есть... Больше он её не замечал и не переживал об этом. Ведь она, или другая такая же, где-то рядом, почти с тобой...

...У Чехова сюжетные линии отдельных персонажей децентрализуются, и возникает целый клубок житейских историй, человеческих судеб.

Например, Варя, которой двадцать четыре и которую уже год прочат в невесты Лопахину, а тот не мычит и не телится, то есть предложения не делает. А тут ещё хозяйство, безденежье, попытки сэкономить хотя бы за счёт того, чтобы кормить старых слуг варёным горохом. А тут ещё Аня, молодая, красивая, приехала из Парижа, и брошка на ней новая, и, небось, золотая и с камушками. Варе бы бросить бы всё это к чертям… то есть не к чертям, конечно, а наоборот, скопить сто рублей и уйти в монастырь. Но ведь не уходит же.

Или Дуняша, которая вся в метаниях. Епиходов предложение сделал, но он такой нелепый, двадцать два несчастья, то сапоги скрипят, то поперхнулся тараканом. Это с одной стороны. А с другой Яша, который прямиком из Парижа, весь такой элегантный, хотя тоже ненадёжный человек. Что делать-то?

Или Симеонов-Пищик, который сначала у всех стрелял денег в долг, и сам не верил, что отдаст, а потом ему как попёрло. И с долгами рассчитался, и ещё осталось.

И таких героев двенадцать, и у каждого своя сюжетная линия, лишь формально завязанная на заявленном конфликте – продаже имения. На что это похоже? – На роман. Роман – произведение, которое допускает существование нескольких равноправных главных героев и нескольких сюжетных линий.

Известно, что Чехов всегда хотел написать роман. Такая вот ирония – человек, вошедший в историю с фразой «Краткость – сестра таланта», всю жизнь собирался написать большое произведение. Но не случилось. Есть у Чехова две большие повести, «Драма на охоте» (1884) и «Три года» (1895), а романа нет. Зато есть четыре пьесы, те самые, что прославили его имя, и по сути, эти четыре пьесы – кратко написанные большие романы...

...Люди, эти высокомерные создания, уверены, что они венец творения, вершина эволюции! Что разум есть царство, где они правят безраздельно… Но разве не в этом скрыта их тщеславная глупость?! Они забывают, что с первобытных времён, когда человек лишь начинал осваивать этот мир, он уже был самым опасным хищником на Земле, и это дало ему ложное чувство безнаказанности. Но кем являются люди на самом деле?! Разве ж они не просто слепые марионетки в руках судьбы, играющие в игру, где правила диктуют порой непонятные, непостижимые человечеству властелины? А разве не властна над нами та же всепоглощающая и неразумная стихия?! Впрочем, стихия ещё и не самое важное… Существуют иные коварные силы, что ведут нас по извивающимся тропам жизни. Жадность, корыстолюбие, амбиции и злобные интриги окружающих… Порой даже тех, кто, казалось бы, близок нам… Чьё влияние порой оказывается более разрушительным, чем любое природное бедствие. А что сказать о системе власти – бездушной машине, что сжимает нас словно в тисках? Гигантская паутина, что плетётся вокруг каждого из нас, заставляя подчиняться законам, порой далёким от справедливости… Законы, которые не учитывают человеческой боли, надежд и страданий… Как часто люди становятся просто цифрами, обычной статистикой, безликими существами, чьи мечты и стремления поглощаются без следа, утопают в бездне ледяного, презрительного безразличия…

И вот в этом хаосе, где каждый наш шаг может быть во власти неведомых нам теней, возникает вопрос: а в Бога мы верим?! Или, напротив, в демонов, что шепчут нам на ухо, подталкивая к поступкам, о которых мы даже не осмеливаемся думать? Верим ли мы в высшую справедливость, или же, погружаясь во мрак, принимаем покорно, что сами становимся частью бездны? В конце концов, кто мы, если не жертвы этого чудовищного лабиринта, где каждое решение, каждый сделанный выбор – это лишь проявление воли невидимых сил, что манипулируют нами, как кукловоды, держащие нити нашей судьбы?!

Вспоминаю слова из Библии: «Ибо когда они говорят: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба…». Как точно подмечено! Люди обращаются к Богу лишь тогда, когда беда стучится в их двери, когда их иллюзии о вседозволенности рушатся, и они понимают, что не могут справиться с силами, которые их окружают. Но так ли разумны люди, как о себе полагают? Взгляните вокруг: бесконечные войны, ненависть, неуёмная жадность – это ли не свидетельство их истинной сущности?! Ужасаюсь, когда осознаю, что выдающихся, ярких умов, способных мыслить за пределами обыденного, единицы. Остальные же – невежественные, безнравственные существа, поглощённые своими мелкими желаниями и страстями.

Что же касается Бога, то я не могу избавиться от мысли, что Его существование – это всего лишь удобная иллюзия, созданная для успокоения умов, боящихся столкнуться с бездной. А если Бога нет, то с чего современный человек решил, что он – вершина Природы? Может, он просто не видит, что перед ним уже стоит НЕЧТО необоримое, что обратит его в прах?! Новый вид – Homo Vampirus, который, возможно, способен воздействовать на реальность и изменять её по своему усмотрению. Но разве это не продолжение закона природы, где сильнейший выживает, а слабейший – навсегда покидает арену? Что если новый вид и вправду способен возвыситься над Природой? Слепая, неумолимая стихия, побеждённая разумом – не в этом ли суть эволюции?!

А если в этом… Есть ли тогда хоть малейший резон бороться с теми, кто призван встать на её вершину?!..

..Зима, выходной, вечер. Мы с мамой греемся у печки. Отец в спальне, читает свои газеты «Правда», «Красная звезда», готовится к политинформации. Мы с мамой изредка перебрасываемся малозначительными фразами. Чем-то, какими-то словами или претензиями мать «зацепила» меня. А взрослым полезно знать, что приставать к детям в переходном возрасте по пустякам, да и по-серьёзному не следует, им же и аукнется. Последовала истеричная реакция подростка:

– Я знаю, почему вы ко мне так плохо относитесь!

Как «так», как «плохо»? Тишина, пауза, и опять истерика:

– Я знаю! Вы мне не родные!

Снова пауза, тишина. Откуда такое самообладание у этой женщины, которая, если спокойно разобраться, ничего плохого мне не сделала? Я не должен был ни в чём упрекать её, не должен был говорить такие слова, но скандал продолжался:

– Вот, я нашёл бумагу!

Из моих рук документ перекочевал к матери. Она даже не посмотрела на него.

– Сынок, – ласково обратилась она ко мне, как будто рано или поздно ожидала подобную сцену и подготовила свои объяснения. – Это всё ерунда. Понимаешь, в роддоме тебя перепутали с ещё одним малышом, и когда настало время забирать тебя, нам с папой поставили условие: «Отдадим вам ребёнка, если оформите усыновление». А я-то точно знала, что ты мой сын. Так что грош цена этой бумаге.

Пожелтевший от времени документ полетел в печку и мгновенно превратился в пепел...

Офис его компании находится в бывшем доходном доме, который хорошо известен любителям московской старины: здание на Большой Дмитровке, 12/1 прежде было собственностью торговцев Живаго. Тех, для кого превыше всего было честное слово купеческое. Теперь здесь правит делом генеральный директор Группы компаний «Содействие» Александр Резников – предприниматель с волевым характером и судьбой, достойной пера драматурга.

...В пустом пыльном маленьком баре был один лишь Стефан, и сделка только что состоялась. Совершилась. Стефан подписал самый важный документ в своей жизни. Контракт. По одну сторону от стола, у окна, сидел Стефан – сорокалетний музыкант, никому особенно неизвестный. По другую сторону, ближе к выходу из бара, сидели два одинаковых джентльмена. Оба в тёмных дорогих костюмах и шляпах с узкими полями. Обоих доброжелательных клерков Стефан про себя назвал Тео. Кажется, так называют шляпы, поля которых бросали тень на их лица. Контракт в двух экземплярах лежал на столе. Суть контракта проста: через три года ему придётся умереть. Как и когда? Не его дело. Ровно через тридцать шесть месяцев, двенадцатого июня он обязуется приехать в условленное место на окраине города: вот оно на карте. Карта была нарисована на последнем листе контракта. Нарисована от руки и, очевидно, несколько раз прошла через копировальный аппарат, потому что читалась не слишком хорошо.

– Не беспокойтесь, в своё время разберётесь, – голоса у клерков были такими же консервативно-спокойными, как их костюмы и шляпы. Голоса их были похожи на голоса психоаналитиков. Стефан сталкивался с психиатрами, а психоаналитиков видел в кино. Впрочем, принципиальной разницы он не ощущал.

– Хотелось бы уточнить насчёт двенадцатого. Точно ли не тринадцатого? Подходящее число, разве нет? – шутить Стефан любил. Над его шутками редко смеялись. Наверное, потому что он не был смешным человеком. Хотя и относился к себе и своей жизни с некоторым юмором.

Вот и теперь никто не засмеялся. Стефан получил спокойное разъяснение, что никаких случайных чисел, равно как и связи с чертовщиной, нет и быть не может. Это другая организация. И шутки здесь и сейчас неуместны.

Стефан хотел было продолжить мысль насчёт неуместных шуток, но сам себя остановил. А клерки тем временем уже выходили из бара, шурша бумагами, убирая их на ходу в набитый похожими документами портфель. На столе остался второй экземпляр. Для Стефана...

...Этот дом был её автопортретом. Её, отторгнувшей свою нищету и старые как мир правила социума, которые мы с детства пишем под чью-то диктовку.

– Красиво жить не запретишь! – сказал я и тут же пожалел о сказанном, испугавшись, что это волшебное место вдруг исчезнет, спрячется от моей банальности.

– Что, нравится? – хохотнула она.

– Что?

– Ваза.

– А… Да…

– Забирай! Раз нравится. Ты мне тоже нравишься, – сказала она, походя споласкивая кофейные чашечки, похожие на напёрстки для пухлых пальцев. Мне говорили, что она была практически нищей, что зарплата поломойки была чуть ли не больше её основного дохода. Мне говорили, что она по-царски одаривала всех, кто ей нравится, и могла убить или просто зачеркнуть всякого, кто впал в немилость.

– Это из моего детства ваза. Мать привезла эти вазы и наше серебро, и ещё серьги с бриллиантами, огромные, с эту люстру, – снова засмеялась она, сгребая кучки книг в одну, чтобы освободить пространство на столе для кофе, и горького шоколада, и южных помидоров, и сыра с запахом Франции.

– Мать моя была красавица, каких свет не видывал, – продолжала она. – Мы жили за границей. Чёрные мужчины её озолотили. В золото одели, в золото обули. А потом эти же чёрные мужчины её чуть и не убили. Нож к горлу ей. Мама рассказывала, как тогда глаза в глаза ему, шёпотом. Убивай, говорю, женщину, у которой дочь твоей крови. Не убил… Межнациональный конфликт там случился. Ей какая-то тамошняя старуха кой-какое барахло в покрывало собрала и серьги из ушей своих вынула. Отдала ей и сказала: «В счёт дома твоего. Мой это теперь дом». А мать рада была уже и тому, что ноги унесла. Говорит, бежала, не оглядываясь, там такое творилось! Вот и прибежала со своим тюком к нам с Аринкой...

...Тем временем на дворе начиналась война. Гражданская война. Она была следствием общего распада Советской империи. Люди, жившие в бывших советских республиках, были вынуждены уезжать кто куда – из-за гражданских войн, голода и других радостей, которые начались, когда Советский Союз стал распадаться, и правящая верхушка решила освободиться от «окраин», которыми стало трудно теперь управлять, и бросила всё русскоязычное население на произвол судьбы.

Вывели даже военные части, расквартированные по республикам. Получилось, что команда государственного корабля вытолкнула за борт своих пассажиров без спасательных жилетов и продолжила своё плавание, не оборачиваясь. Кто выплывет – выплывет, а потонет – так тому и быть. И даже когда у нас за окном носились грузовики с бандами ваххабитов, которые штурмом брали город – по центральному телевидению, в новостях, никаких сообщений о том, что происходит у нас, не было.

И тогда мы поняли, что никакого государства у нас больше нет вообще. А наш местный президент выступил по телевидению и сказал, что правительство ситуацию не контролирует, а российские войска больше вмешиваться не будут, так как это теперь для них «чужие разборки», и поэтому защищайтесь сами как можете.

Похожая ситуация была в Узбекистане, Азербайджане, Молдавии, Киргизии, Казахстане, Туркмении. В Прибалтике было неспокойно, русскоязычных называли оккупантами. Может быть, где-то ещё.

Когда советская власть и её военно-политическое влияние в регионе ослабли, то выяснилось, что таджики – категория этнически и идеологически неоднородная. Существующая правящая элита была наследницей советских коммунистических традиций и способов управления, состоящей из старой когорты чиновников и вождей. Тогда как среди молодёжи и набирающей силу современной оппозиции преобладали настроения и идеологии нового толка. «Исламизм» был тем новым словом, употребление которого ещё год назад было неуместно и немыслимо. Конфликты между национальными кланами и политическими течениями постепенно, но неумолимо набирали силу, переходя от шумных демонстраций к прямым стычкам, от мелких перестрелок к большим боям, а оттуда – к этническим чисткам, к масштабному взаимному межклановому геноциду: к захвату заложников, шантажу, пыткам, газовым камерам и другим атрибутам большой войны.

Будучи пятнадцатилетним подростком, я не мог осознанно вникать во все хитросплетения, логику, точную хронологию и причинность событий. Но смогу описать происходившее – как бы со стороны, призвав свои воспоминания, впечатления и эмоции, в их так же нарастающей силе и череде...