Архив публикаций за ноябрь 2021

...И вот, наступил этот момент. Торжественный и долгожданный. Письма лежали перед ним. Четыре письма. Все четыре в конвертах. Три конверта серо-голубого цвета, один грязно-белого. И почерк, почерк на этих конвертах! Уже знакомый по многим факсимильным оттискам, по книжным иллюстрациям, тот самый несомненный почерк. Размашистый, безотрывный, стремительный, правонаклонный. Перо тонкое, чернила чёрные, похожие на тушь. На всех конвертах одинаковые семикопеечные марки с двуглавым орлом. Два конверта вскрыты аккуратно, ножом или ножницами, два надорваны нетерпеливо.

Благоговейно извлёк он по очереди из конвертов сложенные листки… Да, эти письма без подделки, это Лев Толстой. Сомнений никаких. В конце каждого из них, внизу, одна и та же многократно воспроизведённая в различных видах – на обложках книг, на разворотах, корешках, на вкладышах-факсимиле – краткая как междометие и ёмкая как формула литературы подпись «Лев Толстой». Привыкнуть к этому так, сразу, было невозможно. Впоследствии оказалось, что вообще невозможно привыкнуть...

...Любовь Германовна жила на втором этаже блочной пятиэтажки. Из окна комнаты, которую она выделила случайным гостям, был виден заснеженный двор с качелями и мусорными баками.

– Тухлый пейзаж, – сказал Виталик.

– Скажи спасибо, что нас приютили. Если бы не замёрзли на станции, так в электричке нас точно бы избили и раздели. Мне девчонка знакомая рассказывала, как её трое изнасиловали в тамбуре.

– Кровать одна, – отметил Виталик, – она, наверное, думает, что мы влюблённые.

– Ты что, боишься ложиться со мной в одну кровать? Думаешь, я стану к тебе приставать?

– Вот ещё, ничего я не боюсь, – сказал Виталик и потушил свет. – Давай укладываться, завтра рано вставать, мне на работу надо к половине девятого.

Алиса стащила с себя сапоги и джинсы, сняла свитер и осталась в одних трусиках и бюстгальтере.

– Я не могу спать в этой сбруе. Ты не возражаешь, если я её сниму, – сказала она, высвобождаясь от бюстгальтера...

...– Ты знаешь, что через 5 миллиардов лет наше Солнце превратится в красного гиганта? – неожиданно спросил профессор. – Подумай только, 5 миллиардов лет – и нас не будет. Вселенная умирает, как и мы. Это закон эволюции. И в свете этого интересно знать, как вообще нам существовать? И зачем? Всё, чем мы дорожим – наука, искусство, потомство – всё исчезнет в вихре времени. Случайно родились, случайно умерли. Вот мир без веры. Возможно, это правда, научная правда, но не так уж глупы те, кто хочет верить в лучшее – в вечную жизнь и Божий промысел.

– Но вы ведь рационалист? – спросил я, немного удивлённый. – Ведь учёный – это априори рационалист.

– Конечно. Но не атеист. Агностик. Когда что-то неизвестно, не стоит ударяться в крайности. Вот такое моё мнение, Артём...

Можно ли из некомпетентного – раз – и стать компетентным? По дороге научиться и стать?

Обожаю идти в темноте к свету.

Я сидел, читал статью про искусствоведение. Дочитал до конкретики. И там написано:

«Сверхзадача любого критика – угадать исторический момент современной художественной жизни. И мы отлично знаем, например, сколь проницательно угадал Дидро исторический момент в творчестве… молодого Давида» (Прокофьев).

Мне стало любопытно (цитируя Дидро, я вставлю репродукции картин).

«Давид. Велизарий, узнанный воином, служившим под его начальством, в то время как женщина подаёт Велизарию милостыню...»

...Только у меня в душе начинает теплеть, как тишину разрывает громкоговоритель. У фонтана появляется известный депутат с косичкой и с охраной. Начинает вещать, учит народ, как надо любить Отечество. Говорит ладно, уверенно. Его охрана облепила бордюр, как грачи берёзу. Народ молча внимает. Гнетущая напряжённость. Фонтан беззвучен. Я отодвигаю чашку с кофе, мне тошно.

Мишка минуты две слушает, потом вскакивает с места, и как рявкнет! Громче депутата с его матюгальником.

– Ах вы, проститутки! Ворюги! Гнать вас всех надо! Надоели, хуже горькой редьки! А сюда кто вас звал? Здесь люди отдыхают.

Народ оживился. Хихикнул. Казалось, и фонтан встрепенулся. Проснулась охрана депутата. Окружили Мишку, начали кулаками махать.

– Не смейте бить его! – кричу я.– Он же в вышиванке!

Охрана отступила. Мишка крякнул, отдышался и…по новой!

– Проститутки! Достали народ! Сколько можно врать! Нигде от вас покоя нет! Всех вон!

Охрана вновь схватилась за Мишку. Трещит ворот его вышиванки. Мишка шатается.

– Не бейте человека! – ввязываюсь я в драку. – Он же ваш, патриот!..

...Мих. Это подло и бессовестно – сперва арестовать человека, а потом требовать от него творческой работы! Да что они понимают, ваши начальники? В чём они разбираются вместе с вами?

Лощ. Вот не хотелось мне тебя наказывать, а придётся. Ну, сам виноват. Сегодня к тебе Жора зайдёт, и может, ещё пару пацанов возьмёт с собой. Они тебя немножко вежливости поучат. Пока ты десять раз не скажешь «Сделаю всё, что надо» и ещё десять «Игорь Олегович разбирается лучше меня». А если ты будешь себя вести с ними грубо, дело затянется. Им это только в радость. Вроде тренировки. Так что готовься. Смотри ты, какой наглый: квартиру тебе оставили, зарплату твою не забрали, семья твоя вся цела, тебя ещё не трогали. Так он права качает! Ну, покачай, покачай. Я позже проверю. (Вынимает из кармана свисток и свистит. Входят Жора и Иванович.). Пойдём, скажу, что с этим гавриком делать.

Жора. Ага. Мы ещё увидимся сегодня, пацан. Тебе не понравится, реально не понравится...

Почему-то самые уязвимые для холода места лично у меня – уши и задница. Я смотрел на красную от огня буржуйку, которая стояла в конце класса, и хотел на неё сесть. Я понимал, что если сяду, то сгорят штаны, потом всё остальное… Даже запах палёного почувствовал... Но сесть всё равно хотелось…

Закутанные в разнообразные пуховики дети что-то переписывали в тетрадки с доски синими ручками, торчащими из рукавиц…

Я думал – почему паста не замерзает в ручках, как уши?.. И не мог придумать почему…

Учительница что-то скребла мелом на доске. Я не слышал, просто понимал, что мел должен скрипеть и сыпаться… Мел сыпался… Уши не то что мёрзли, они просто болели от холода внутри несерьёзной базарной «чеченки» и потихоньку глохли…

«У нас хороший аким (глава района) в этом году… – писала учительница. – Каждому классу каждый день даёт по ведру угля… А в прошлом году топили кизяком… полдня собирали и один час учились… Сейчас печка горит почти четыре урока…»

Дети переписывали...

Беседу ведёт Вера Круглова

Она покорила всё, даже космос – имя отважной российской актрисы сегодня известно всему миру. Корабль «Союз МС-18» с первым в истории киноэкипажем на борту совершил посадку больше месяца назад, но интерес к случившемуся по-прежнему жарок. В творческой жизни Юлии проект «Вызов» – уникальная история. Своими впечатлениями о ней – и не только – актриса поделилась с нашим журналом.

...У каждого человека есть своя Малая Вселенная. Видимые границы у неё не столь велики, а невидимых вообще нет, так же как нет границ и у Большой Вселенной. «Малая Вселенная» шире определения «Родина». Родина – чисто человеческое понятие, а Малая Вселенная ни в какие понятия не укладывается вообще, это Космический критерий. Что мы знаем о Космосе? Да практически ничего, так же, как и о себе. Кто мы? Мы космически бесконечны как ментально-энергетическая структура и ограничены в пространстве как биологическая особь.

Неведом был бы наш путь в темноте, если бы не светила в каждой Малой Вселенной Единая Путеводная Звезда – Любовь, перекидывая мосты через пространство и время в непознанную даль.

Моя Малая Вселенная началась с лесной полянки, диаметром немногим более двухсот метров, на которой располагался мой дом и куда привезли меня за две тысячи километров в состоянии полубытия. Здесь, в этом доме, впервые вспыхнула маленькая искра моего сознания, которая не угасала, а потихоньку разгоралась, превращаясь то в уголёк, то в лёгкое пламя, освещая меня изнутри и снаружи и незаметно переправляя меня в осознаваемое бытие.

Дом, в котором происходили со мной все эти чудесные превращения, принадлежал лесничеству...

...Мне вспомнилась вдруг некая противоположность. Как я себя чувствовал, когда кончил писать первую книгу. Смутно. Потому что я не знал, будет ли вторая. – Я ж как бы невольно тогда первую писал: появлялось, что писать – я и писал. Откуда это бралось – не понятно. И кто его знает, случится ли опять такое наваждение. Было беспокойно. Больно уж хорошо было быть занятым писанием книги. И страшила скука отсутствия такой занятости.

А теперь у меня бывает противоположное, немного жутковатое переживание. Кажется, что я ни возьмусь истолковать – у меня каким-то сказочным образом это получается. Причём быстро. Страшно. Оно ж не абы что получается, а встроенное во всё то, что я написал до того. Монизм какой-то. Будто провидение меня ведёт.

Такому, как видите, возможно задаться целью в аж архитектуре некой искать след подсознательного идеала. Подсознательного! Бред же. Архитектура как прикладное искусство призвана ж, казалось бы, усиливать знаемое переживание (величие организации или парения духа к Богу). А не ЧТО-ТО...

Слово – невероятно мощный инструмент, умело используя который, можно поднять человеку настроение, вывести из состояния глубокой апатии, уберечь от тяжёлых ошибок и различных бед, а в некоторых ситуациях даже спасти жизнь. Но, как любой инструмент, оно способно как созидать, так и разрушать. Словом легко поранить человека, а если он уже надломлен – то и убить. Причём у слова не существует срока давности. Даже устное – оно остаётся на века, не говоря уже о единожды написанном. Поэтому на писателя ложится особая ответственность за то, как именно воздействуют на читателей его произведения, в какое настроение погрузят и на какие размышления, поступки натолкнут. Эта ответственность также не имеет срока давности, она сохраняется и после смерти автора, продолжая оказывать непосредственное влияние на его душу...

...Лес был необъятный и неприветливый во все стороны света. Ощущая острые запахи весны, он медленно шёл на звуки далёкой железной дороги, не теряя из виду лагерь.

Что я здесь делаю? Отчего стою посреди этого леса? «Земную жизнь пройдя до сердцевины…» Как мне быть с Юлией? Выживет ли отец? Обойдётся ли всё в этот раз, или мне придётся остаться дома и помогать матери? И что я буду делать в своём закрытом городке, где нет нормальной работы?

В благостном вроде бы одиночестве пришли неприятные мысли. Как только мелочи жизни отпускают, начинаешь думать о главном, а это почти всегда неприятно...

Вы что-нибудь знаете о полузабытых курортах Белоземья? О домах отдыха, санаториях? Если вы слывёте успешным человеком, у которого дома есть пылесос, дети и прочее такое разное, всё, кроме выжившего из ума учёного, числящегося вашим родственником, то, скорее всего, нет. Тогда живите спокойно и дальше, крутите хулахуп восторженного существования, а Белоземье пойдёт своей тропинкой. Нечего вам встречаться: ваше благополучие всё только усугубит.

Если же случилось так, что вам приходилось отвозить туда деда или отца, то вряд ли вам выпадут впечатления ярче этих. И ярче на этот раз значит острее, отчётливее, печальнее, но никак не лучше. Место, где держат тех, у кого ничего не получилось – так можно рассказать про любое из них.

Среди всех здешних строений санаторий «Колокольчик» – не самое мрачное, есть и похуже, вроде «Римлянина» – кожвендиспансера, ставшего домом отдыха. Но только в «Колокольчике» живут старики, которые никогда отсюда не уедут. Даже от герба на воротах санатория осталась лишь надпись: «По ком звонит колокольчик». Пока не увидишь, что ворота заперты на замок, есть мгновение подумать о весенних лугах. Но это ненадолго...