Архив публикаций за август 2021

...Запах вешней свежести, дышащей юностью жизни, рдеющих всей полнотой прекрасного вишен на щёчках у деревьев, стороной, бликом воспоминания окатил ему голову.

Маша была несколькими годами младше, почти ровесница, и связанной общим с ним взрослением. Она с самых ранних лет перенесла много несчастья, горя на своих нежных плечах, много видела зла, много испытывала жгучих слёз и ударов, убивающих и разламывающих сердце. Всё пыталось погубить её, разрушить, разорвать, охладить, всё пыталось перестроить, изменить. Вместе с тем, она крепла своим лебединым станом, закаляла грудь в сталь и, будто назло, расцветала, распускалась настоящей красотой и жила. Нежные плечи её стали сильнее, но не огрубели.

Маша по нраву была покойна, мила и чистейше, искренно добра, обретала вспыльчивость и жёсткость, когда им следовало осесть пеленой на душе; от неё нельзя было дождаться сильного чувства любви, однако если бы она кого и полюбила, то, пожалуй, полюбила бы навечно.

День стоял тусклый и унылый, облачный, без каких-либо намёков на солнце. Руднёв шёл с Машей по яблоневой роще, смотря ей в глаза.

– Зачем тебе?.. – Руднёв поглядел на огромную бежевую шляпу и улыбнулся.

– Тебе нравится? – приятно спрашивала она. – Чтобы не напекло.

– Сегодня…

– …будет солнце… – Маша тихо рассмеялась и улыбнулась в ответ...

Кафкианский метод сочинения, строго говоря, и не сочинительство вовсе, а записывание виденного. Точнее, привидевшегося во сне. Лучшие его произведения, благодаря коим Франц и выбился в Кафки: фантастика особого рода – сновидческая. Сюжет организован по принципу сна, разве что он продолжительнее и событийно сложнее большинства снов.

Теперь вспомним его дневники. Это дневники психопата. Скажем, «Как всё подстерегает меня! Например, по дороге к врачу, часто именно там» (запись от 24 марта 1922 г.). Психически нормальный человек не напишет подобного, это больное мироощущение. И только психопату могут постоянно сниться «кафкианские» сны.

Всё это я обдумал – и сделал выводы – после следующего события...

Мы с другом прятались в дупле, когда сбирались на шабаш ведьмы. Нам было страшно, но всё же видеть хотели дьявола. Затем мы и пришли сюда средь ночи темной и в безлунье; узнали мы, что в полнолунье обряды светлые вершат обычно маги, а к дьяволу взывают ведьмы в темень.

Вот мы здесь. Сидим в дупле сухого дуба; за дубом – брошенный погост; а дальше стоит курганов хоровод, от древних викингов оставлен; под валунами – могилы неких королей, забытых временем.

Пред нами – тёмная поляна; сухой травы витает запах; и женщины бредут в тиши, сходясь у центра. Фигуры их черны и капюшоны на глазах, лишь руки белые во тьме всё тянутся куда-то.

Мы притихли...

Из письма Пушкина Каролине Собаньской:

«Дорогая Элеонора, позвольте мне называть Вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда, и Ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть – Дорогая Элеонора, вы знаете, я испытал на себе всё ваше могущество».

Кто такая Элеонора?

Почему Пушкин называет Собаньскую этим именем?

О каком нежном призраке идёт речь?

Что означают «жгучие чтения юных лет»?..

Володька лежал в гробу и слышал, как на крышку падают комья земли. То, что это гроб, он понял сразу, как очнулся – слишком тесно, жёстко и темно ему было там. И холодно. «Они чё там, с ума посходили, что ли? – он же живой! – Сдурели там, что ли! Эй! Э-эй!!!» Он изо всех сил начал биться в крышку гроба – руками, ногами, всем своим существом...

...Когда мы все умрём, кто будет разбирать эти кучи обнажённых снимков на наших компьютерах? Кто удалит переписку из наших мессенджеров? Хочу ли я, чтобы через неделю после моей смерти моя гипотетическая старая жена увидела наконец, кому я слал любовные сообщения всю нашу жизнь? Или даже если представить идеальный мир, где мы будем жить с ней долго, счастливо и без измен, нужно ли, чтобы после нашей одновременной совместной кончины внуки оценили свою голую бабушку образца тридцатилетней давности: груди со следами от купальника скатились в бритые подмышки с намёком на щетину. Она умиротворённо смотрит на кого-то по ту сторону объектива, на кого – не имеет теперь никакого значения, это взгляд одного времени на другое время.

Может быть, удалить все наши тайные снимки? Но когда заняться этим? Прямо сейчас, вместо чтения этой истории? Или когда вам исполнится сорок лет? Или гораздо логичнее будет сделать это в шестьдесят? Удалить в шестьдесят лет эти единственные драгоценные свидетельства нашей молодости? Надеюсь, что к старости я не превращусь в человека, который каждый раз, когда прихватит сердце, бежит стирать с жёсткого диска фотографии.

Кроме того, с течением времени снимки приобретают необыкновенную ценность. Только что сделанную фотографию можно безболезненно удалить, как неправильный узел на вязаном свитере. Но что если этот узел пропадет на свитере, который носил когда-то ваш любимый человек? Это равносильно ампутации...

Прочёл я у Манина слова:

«Богородская обладает своим взглядом на мир, адекватным нелепости окружающей жизни. Её зарисовки, выраженные цветом, метки по наблюдению и даже обладают определённой сатиричностью» (Русская живопись ХХ века. Т. 3), –

и стал искать репродукции её картин.

А наткнулся на такое...

...Государство, вне всякого сомнения, ходит белыми. Никакой неполиткорректности – простая шахматная данность. Правда, шахматы не простые, а, так сказать, волшебные: верный ход приносит пользу не его автору, а игроку с противоположной стороны доски. Это, в сущности, даже не ходы, а многоходовки. Первая, получается, за государством. Нужно сделать своего несовершеннолетнего гражданина как можно более здоровым, счастливым, социализированным и потенциально эффективным в будущей профессиональной деятельности. Чтобы иметь моральное право потребовать от него столь же высококлассной игры. Напоминаю, что «право» и «возможность» не синонимы (некоторые, увы, забывают)...

...Все помнят те три дня, которые потрясли если не мир, то нашу страну точно. Это чудесное, тихое, мирное поначалу, августовское утро. Чудесное летнее утро. Чудесным летним утром на нас напала Германия. Чудесным летним (для Гавайев) утром Япония напала на США. Чудесным летним утром фальшивым, не своим каким-то, голосом диктор зачитал нам невнятную околесицу, из которой можно было понять только то, что теперь, с этого самого часа, мы должны сидеть тихо и больше не рыпаться насчёт всяких прав и свобод. Это было похоже на переворот в духе латиноамериканской хунты.

Странное дело – я совершенно не испугался. Более того, я даже не встревожился. Напротив, я взбодрился, оживился, я наполнился азартом. Что-то происходило такое, за чем стоило внимательно следить и концовку чего нельзя было предугадать. Происходило что-то жутко интересное, в первую очередь для газетчика, для журналиста. Я устремился в редакцию...

...Очень скоро возле них остановились машины. Люди в санитарной форме что-то говорили им на непонятном языке. Наверное, документы требуют, понял горбун. Саша не открывал глаз, он думал, как обычно, о смерти. Галя и Марина уселись на обочине, возле инвалидной коляски, подоткнув под себя длинные холщовые юбки. В этом одеянии, в повязанных до бровей платках, их можно было принять за мусульманок. Одежду все четверо получили во время очередной акции для бедных. К колонне беженцев регулярно приходят волонтёры, это случается в окрестностях практически каждого крупного населённого пункта, они кричат приветствия, доброжелательно улыбаются, их тележки уставлены пластиковыми бутылками с питьевой водой, они раздают продуктовые пайки, открывают мешки, утрамбованные тряпками секонд-хенд. Как правило, здесь же крутятся корреспонденты с телекамерами из местных СМИ, тема беженцев-антикакаксеров в фокусе мирового внимания, это интересно всем, за репортажи о них дают хорошие гонорары. Ещё бы. Ведь эти люди пошли против всех. Они изгои. Такие всегда интересны. Кроме того, они ни на что не претендуют. Они просто идут и идут, и никому, собственно, не мешают. Они просто идут. По кругу. По шару. Они не просят мест для ночлега, не требуют политического убежища. Это всех устраивают. Политические лидеры облегчённо вздыхают, когда колонна покидает границы их государства и уходит на новую территорию, нового государства...

В постсоветии часто слышны обвинения в адрес художественной литературы. Многим они кажутся логичными, хотя, если вдуматься, они абсурдны. Попытаемся ответить на них и выяснить, кому выгодны эти нападки.

Обвинение первое. По художественным произведениям нельзя составить верное представление о реальности, исторической или современной, ибо писатель субъективен, пишет в согласии со своим стилем и может написать что угодно. Часто он даже вредит нам, оглупляет, выдавая фантазии за реальность.

Ответим. Достаточно просто подумать или сравнить художественную литературу с остальной (мемуары, публицистика, научная литература), чтобы убедиться в беспочвенности этого обвинения. Учёный и мемуарист не объективнее писателя. Объективность зависит от ума (умения видеть главное, обобщать, не поддаваться эмоциям и общепринятым бездоказательным положениям, не иметь абсолютных авторитетов, логично мыслить) и морального облика автора, степени его честности. Эти качества могут наличествовать или отсутствовать у представителя любой профессии...

– Официант, бокал красного кружевного, – иронично и слегка нахально прозвучало в твоей голове.

А кругом пьянит атмосфера достатка и ленивого пренебрежения: искушённая и взыскательная публика, дамы в элегантных вечерних платьях, ослепительные колье, подвески, броши, миниатюрный кожаный клатч, щегольского вида кавалеры; а официанты – эти статные и нарядные лакеи, ловко снующие между столиками, разнося роскошно сервированные, поражающие воображение потребителя junk-фуда изысканные блюда... и ты понимаешь: вот он – апофеоз буржуазного каприза во всей своей претенциозности...

Лесозаготовители оставляли меня с тремя собаками, провизией, стиральным порошком, куском хозяйственного мыла и большою печалью, смешанной со страхом перед неизбежностью оказаться наедине с собой. Так я один проводил шесть месяцев в году, а шесть месяцев – с мужиками заготавливал деловой лес в качестве раскряжёвщика. Три года в тайге. И каждый раз, как и в первый – тоска щемила грудь. К вечеру, после отъезда мужиков на отдых, собаки садились рядком слушать. Смотрели на меня внимательно и с большим пониманием...

...Соседка Людмила, жившая в квартире этажом выше, долго не могла понять, что там у них случилось, что Наташа так орала. Это были визги, переходящие в рычанья, длящиеся нескончаемо долго. Людмиле было жутко, она никогда не слышала такого рёва. Сначала она подумала, что с её дочерью Ольгой случилось что-то страшное. Но потом поняла, что Наташа изрыгала гневные ругательства. Спуститься к ним она тем паче не решалась, потому что Наталья была довольно нелюдимой и особо ни с кем не общалась. Один только раз она позвонила к Людмиле и попросила соли. На этом их общение и ограничилось. Спустя около часу вопли стали затихать, переходя в скулёж. А потом Людмила увидела, как к дому подъехала скорая и увезла Ольгу. Прямо в свадебном платье. Дома стало тихо. Наталью она не встречала. А спустя год вдруг увидела Олю. Её трудно было узнать...

...Видимо, принимая во внимание уникальность мамоновской натуры, режиссёр Павел Лунгин неоднократно переделывал первоначальный сценарий «Острова»… так сказать, под природу и духовные искания исполнителя главной роли. Антон Чехов всю жизнь терпеливо «выдавливал» из себя раба, а интерпретировавший его «Предложение» (одноактную пьесу) Пётр Мамонов пытался-таки управлять своей, увы, беспомощно плывущей по течению судьбой. Не так уж и важно, «есть ли жизнь на Марсе» (мамоновский музыкальный спектакль), куда важнее – осознать и ощутить, что она, как устремлённый в Космос луч, никогда не завершится. Отсюда и та грандиозная ответственность за свершённое не по совести деяние! Далеко не ко всем по жизни приходят эта беспощадная самооценка и осознание необходимости успеть, буквально по Льву Толстому, «стать вполне хорошим». В Мамонове это было с рождения, хоть и находило воплощение чаще всего в априори далёких от христианской этики формах и стилизациях...

..Иной раз мне чудится, что нервные окончания не завершают свою жизнедеятельность в пределах телесной оболочки, а выпячиваются наружу невидимыми путаными нитями и тянутся во Вселенную, соединяя мой организм с превеликим множеством всевозможных сущностей, болтающихся в пространстве. И кто-то без конца дёргает меня извне своими разноголосыми чувствами, своими противоречивыми воспоминаниями, досадливыми чертыханиями, заставляя меня икать невпопад, просыпаться в недоумении посреди сновиденческого приключения и невнятно маяться без уважительного повода…

Я не понимаю, как Фил тогда предугадал моё настроение, но, вернувшись домой, я обнаружила его злобно пьяным посреди кучи моих вещей, вспоротых им в припадке бешенства. Я знаю, что так он разделывался со мной. Повсюду, как трупы, лежали разодранные платья – теневые безжизненные мои отпечатки. Я допускаю, что, быть может, однажды он направит нож на меня реальную, облепленную податливой плотью, мстя за мою вероятную или реальную измену. Тогда я впервые почувствовала угрозу, исходящую от него, которую я оправдывала в глубине души, ощущая свою виноватость, как дурную кровь, впрыснутую в меня снаружи. С того момента начался новый этап наших отношений, лишённый безмятежной доверчивости первых лет...