Архив публикаций за декабрь 2021

Их семейная пара жила обычной жизнью московского среднего класса. Обитали они в старой пятиэтажке где-то на востоке Москвы. Их дочь Маша пошла в первый класс, он преподавал физику в средней школе, она – математику, алгебру и геометрию. Он и она как могли тянули лямку: давали уроки как репетиторы, Евгений программировал потихоньку. Когда Мане исполнилось два годика, все они втроём, счастливая семейная пара, отправились в Италию, в район Абруццо, где под жарким августовским солнцем плескалось заветное и весьма дорогое для их семьи море. Там они познакомились на излёте отдыха с пожилым немцем, приехавшим отдыхать в соседний отель вместе с дочерью, которая была почти такого же возраста, как и жена Евгения, Раиса. Роман Вольфганга с Раисой протекал незаметно для Евгения. Сидевшие за соседними столиками пары поначалу мило общались между собой на ломаном английском и натужно улыбались при встречах. Потом, спустя время, делали вид, что поднадоевший и подходивший к концу отдых явился хорошей развязкой, напрягавшей всех обязанностью здороваться и корчить приветливые физиономии. В один из последних дней семейного отдыха Евгений задержался на пляже, разомлев и сладко потягивая местное пиво в шезлонге под навесом, а она, так и не получив от него ответ на предложение пообедать пораньше, пошла за шведский стол без него и Мани, купавшейся в это время в лазурном море. Возвратившись с дочерью, он не застал жену в номере и взял из холодильника бутылку холодного пива. Осушив её, завалился на просторную кровать и, ожидая жену, незаметно для себя уснул. Проснувшись под вечер, он забеспокоился и решил пойти на розыск. Пробродив у своего отеля, Евгений отправился к соседнему. Как оказалось, не напрасно…

...Все эти мысли ураганом из обрывков цветной бумаги пронеслись по её сознанию, пока Вера вставала и протягивала руку:

– Мистер Бёртон! Какая честь для меня. Хорошо добрались?

– Прекрасно, мисс Соколова (у него получалось «Соклова»), – кивнул Тим Бёртон, крепко пожимая ей руку холодными пальцами. – Простоял минут десять в пробке на 42-й улице, но даже это скорее плюс – было время полюбоваться Нью-Йорком. Он этим вечером просто чудо как хорош.

– О, это я тоже заметила. К счастью, тут есть панорамное окно, так что можете продолжить смотреть.

– Да, правда, – устраиваясь боком к окну, сказал он. – Здорово. Как вы нашли это кафе, мисс Соклова?

– Пожалуйста, просто Вера. В общем, мне...

– Просто Тим, – вставил Тим Бёртон.

– ...его порекомендовал... – Вера слегка запнулась, опустила глаза и договорила: – мой редактор. И, вижу, не зря. Тут можно сидеть и обсуждать всякие дела хоть сутками.

– Это правда. Но прежде чем мы начнём, – режиссёр взъерошил себе волосы тем жестом, который Вера не раз видела в роликах о съёмках его фильмов, – я прошу позволить выразить вам моё глубочайшее восхищение. Скажу вам честно, последний раз я бывал так ошарашен только мюзиклом «Суини Тодд» с Анджелой Лэнсбери.

С этими словами он вытащил из сумки увесистую книгу с тёмно-фиолетовой обложкой, на которой блестящими серебряными буквами было написано: «Ада идёт по потолку».

– Ваша главная героиня умудряется одновременно быть нежной и бесстрашной, она обладает аналитическим умом и в то же время открыта всему новому. Именно поэтому она сумела войти в Инвертированный мир. Вот это название! В нём вся Ада...

Без метро нельзя представить ни сегодняшнюю Москву, ни уже другую, далёкую Москву из моего детства.

Город сильно поменялся, а метро, пожалуй, нет. Конечно, меняются поезда, эскалаторы. Оно становится всё больше и заходит всё дальше, теперь уже на просторы бывшего Подмосковья. Но когда попадаешь на какую-нибудь станцию в центре, кажется, что время здесь остановилось.

Я стою, смотрю на украшенные лепниной потолки, старые люстры, гранитные стены. И мне кажется, что вот сейчас меня за руку возьмёт мой папа или мама. И будут рассказывать про историю моего города, а потом обязательно спросят: «Сынок, будешь мороженое? Тогда пойдём наверх!». Какое же оно было вкусное в детстве – мороженое! Никто и никогда не мог от него отказаться. Я, по крайней мере, таких случаев не знаю. Но нет уже давно со мной папы, и мамы уже больше года тоже нет. Но когда стоишь на станции, кажется, время остановилось, и всё может стать как прежде, в далёком моём детстве. Как будто я попал на машине времени туда, где сиденья в метро казались очень высокими, и забираться на них приходилось с разбегу...

...Всем нам и в Новом году, и вообще, хочется что-то поменять. Давайте поменяем эту самую собаку жизнь: один раз не напьёмся, не полетим в дурацкий Ленинград с гунявым артистом (уж лучше Каинда), встанем из-за стола и пойдём на работу в ночь. Скажем пожарному:

– Иди, Григорий Иванович, поспи хоть раз или выпей без нервов, мы тут покараулим землю.

Сунем кипятильник в ведро:

– Подходи, кому горяченького!..

Сколько я ни погружался – мыслью и на практике – в технику живописи, в памяти мало что задержалось. Как с умением готовить разные блюда. Сколько ни привлекала меня жена к этому делу себе в помощь (а когда она смертельно заболела, я на несколько лет её полностью заменил), у меня в памяти осталось лишь знание, как варить борщ. – Вот согреванием для меня будет какое-то приобщение к технике живописи. А «догоню» – это если удастся довести до иллюстрации моей идеи-фикс, что знаменитости в веках достигают те художники, которые обеспечивают общение по поводу идеала подсознаний автора и восприемника. Тут, мол, такое из ряда вон по тонкости выходящее переживание, что слава – на века.

Это я хочу с помощью Дидро (просветителя, почитателя Разума, от которого не стоит, вроде, ждать этого мистического подсознательного идеала) попробовать уловить следы его у знаменитого Шардена, не впервые в истории (но впервые во Франции) ставшего возводить в ранг идеала быт третьего сословия.

У меня на сегодняшний день есть два варианта предположений, как проникает в подсознание идеал...

Беседу ведёт Вера Круглова

Народная артистка Советского Союза в этом году отметила свой большой юбилей, в честь которого Центральный академический театр Российской армии поставил новый спектакль – «Два билета в Милан». Проникновенная история о любви двух взрослых людей, погружённых в закат и несбыточные мечты, собирает полный зал – подобной драмы на русской сцене до сих пор не было. Мы встретились с Людмилой Алексеевной, чтобы поговорить и об уникальной постановке, и о многолетнем творчестве великой актрисы.

...Мне всегда казалось, что вожаками становятся от отчаянья. И мой опыт бегства убедил меня в этом. Обычный солдат мучается голосом страха: «Я бесполезно умру, на черта меня хоронить, ведь за мной идёт...»

Когда такие мысли становятся невмоготу, он начинает кричать вслух. Если он успел стать вожаком, это сходит за командование. Всегда легче скакать перед обречёнными на лошади и звать их вперёд. Для тебя появляется смысл: чтобы они услышали твой зов. Иногда такое отчаянье помогало победить. Но это было сильно раньше. Отныне отчаяние каждого тонет в Великом Отчаянии...

О жизни Эль Греко (Доме́никоса Теотоко́пулоса), известно не столь уж многое. В частности, остаётся открытым вопрос о его автопортретах – есть ли они, будь то в виде отдельных работ или в роли персонажа картины, и если есть, то каковые изображения ими являются.

О внешности Эль Греко от современников известно лишь следующее – восточные черты продолговатого лица. «Восточные черты» – выражение расплывчатое, можно лишь предположить, что разумеется брюнет.

Наиболее часто предлагаемые варианты следующие...

Перевод и вступление Андрея Щеглова

Тумас Транстрёмер прославлен. И, как порой бывает, в данном случае слава увеличила число вопросов к творчеству автора: если поэт признан классиком, то и требования к нему очень высоки.

Мнения читателей разделились. Одни восхищены поэзией Транстрёмера, её гармонией, её образами, её причудливой, но по-своему чёткой логикой. Другие настроены более сдержанно: это слишком холодный поэт, слишком чужой, с его стихами трудно подружиться. Возможно, имеет смысл абстрагироваться от славы Транстрёмера. Пусть перед нами окажется «просто» художник, «просто» поэт. Просто – Транстрёмер? Почему бы и не так!

К настоящему времени создано немало русских интерпретаций стихов Транстрёмера, и многие из этих интерпретаций интересны. И всё же дело перевода Транстрёмера не окончено. Перед новыми переводчиками стоят три задачи. Первая – более последовательно, в более полной мере передать музыку этой поэзии. Вторая – добиться максимально точной передачи образов. Третья – найти в стихах Транстрёмера что-то своё. Для меня в творчестве поэта важно, умеет ли он (по Гёте) писать «просто и хорошо». Вспоминается Пастернак: «Есть в творчестве больших поэтов / Черты естественности той…». Есть ли у Транстрёмера – трудного автора – естественность, высокая простота?..

...Свой Чернобыль, обернувшийся сексуальным, я вспоминаю в тёмно-серых и мутно-зёленых тонах. Из-за водорослей? Из-за сумеречных раздумий, казавшихся мне под силу? Из-за резко оттенявшего всё двухголового белеющего пятна в тогдашнем окне и в моей нынешней памяти? Ответа на вопрос не имею и вряд ли когда-нибудь обрету, коль скоро за последние тридцать лет не получил...

...«Пикник»… «Мифы»… «Кино»… «Алиса»… «Телевизор»… «Популярная механика»… «Аквариум»… «Санкт-Петербург»… «Аукцыон»… «ДДТ»… «Зоопарк»… «Ноль»… «Странные игры»… «Джунгли»… Что за названия, что за воспоминания они навевают!.. Какие эмоции они вызывали, какие порождали надежды! И не надежды, а, пожалуй, полную уверенность: мы впереди планеты всей по части рока, и вот-вот обскачем всяких Queen и Майклов Джексонов по гонорарности и мировой гастрольности.

Золотой век русского рока длился огорчительно недолго, всего каких-то пять-семь лет. Причина его угасания и затихания парадоксальна. Он стал свободен – и перестал быть нужен. В любой стране, при любом политическом режиме рок – это музыка, вернее, музыкальный жанр – протест. Неважно, против чего. Хоть против длинных волос за короткие, хоть против коротких волос за длинные. Но в нашей-то стране протест приемлем и понятен только против одного: против системы. Остальное мелко и неинтересно публике. А если ты свободен, и тебя не притесняют – о чём петь? Не о цветах же и не о любви же! Для этого есть Филипп Киркоров, Анжелика Варум, Николай Басков… Воистину, кризис жанра.

И вот судьба русского рока: живы-здоровы Борис Гребенщиков, Константин Кинчев, Юрий Шевчук, Вячеслав Бутусов, Андрей Макаревич… Они живы и здоровы, а что же их рок-н-ролл? На этот вопрос пророчески ответил Гребенщиков ещё в 1983 году:

«Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет!» (песня из альбома «Радио Африка»)...

...Теперь уже ясно, о каком таком дьяволе говорил Пикассо, вспоминая своих «Авиньонских девиц» и оценивая роль этой картины в собственной творческой судьбе.

«Голубой» и «розовый» периоды, освящённые верностью принципам античной красоты, выводили художника к вершинам идеального мира. Но наступил решающий миг, когда Пикассо встал перед выбором: чему служить – идеалу или гармонии? Он вовремя понял, что это не одно и то же. Идеальное плакатно, художнику здесь мало работы, стоит лишь набить руку, а затем верой и правдой служить избранному идеалу, прославляя его трудом, как молитвой.

Пикассо остановился в раздумье… О чём размышлял, в чём сомневался, надеялся на что? «Никогда не нарушайте ни образа, ни порядка ваших затаённых мыслей». Эти слова Пикассо не отвечают на наши вопросы, но бросают на них достаточно света, чтобы представить себе ход его мыслей в критический момент необходимого выбора. Он отверг однозначность, стабильность, «тоталитарность» идеалов классической красоты и предпочёл дуализм, плюрализм, «конвергенцию» как основные параметры кубизма...

У «Новой Литературы» праздник – 17 декабря 2021 года исполнилось 20 лет со дня рождения издания. В этот день журналисты осаждают главного редактора с каверзными вопросами, втайне удивляясь: как элитарному литературному журналу удаётся держаться на плаву целых двадцать лет. Но «НЛ» не собирается сдаваться и останавливаться. На вопросы критика Андрея Зоилова отвечает главный редактор журнала Игорь Якушко.

Вы отдали «Новой Литературе» двадцать лет своей трудовой жизни. Довольны ли вы результатами этой деятельности? Получилось ли у вас то, что вы задумывали, начиная журнал?

Спасибо вам за этот вопрос, и за все последующие. Для меня наша встреча это возможность обратиться к конкретному собеседнику, рассказать ему о своих мыслях и чувствах в этот важный для меня день. Общение глаза в глаза располагает к искренности больше, чем обращение к абстрактной аудитории. Хотя говорить я буду для всех наших авторов и читателей – как нынешних, так и будущих. Мне бы хотелось, чтобы каждый из них стал полноправным участником  нашего разговора хотя бы на несколько минут.

Да, сегодня у нас праздник. И двадцать лет – солидный срок для проекта и для человека. Чтобы оценить результаты, нужно оглянуться назад и сопоставить планы из прошлого с достижениями в настоящем. Поэтому расскажу вам о том, что произошло 17 декабря 2001 года, как это было, и почему...

Мною движет предвзятость. Она вдохновляется мнением, что в России либералы с фальшью. И эта фальшь мешает им адекватно относиться к произведениям даже и прикладного искусства (к результатам реализации замыслов сознания), постижение которых несравненно легче произведений искусства неприкладного, вдохновляемого подсознательным идеалом.

Раз я признался в предвзятости, то могу обнародовать, против чего я собираюсь возразить – против таких слов Антона Долина:

«…стоило ли ангажировать автора симпатичной скромной мелодрамы “Итальянец” Андрея Кравчука для того, чтобы запустить в действие всю эту громадину? Всё равно ни кравчуковского, ни чьего-либо ещё индивидуального стиля в “Адмирале” не ощущается»...

...Даёшь Магнитку! Даешь техпромфинплан! Даешь... Коротко, броско, талантливо. Одно это слово поднимало людей, зажигало, вело к цели.

– Даёшь! – сказал я себе, не очень-то веря. Даёшь! – повторил с угрозой уже – от отчаянья и тоски. Ну, дай же!..

– Даю, Витёк, даю, – отозвалось утробно, и тут же резануло остро-остро, где-то в самом низу живота, схватило, скрутило, да так, что дух захватило, – только успел крикнуть Максимкину: «Грузи раненых, Петрович, живо!» – а сам уже вскочил, ухватился за рычаги Родовспомогательной, ударил по педали...

На словце «бля» ещё осёкся, сболтнул ногами, мотор поперхнулся. Родовспомогательная задрожала – но дорожал, дотянул до конца строки – и машина стала.

Вылетев на перекрёсток, стала с заглохшим движком. В броню шлёпнули первые пули. В триплекс видел, как они там ссыпаются с грузовика, а сам всё выжимал, выжимал, давил на стартер. Вот один присел с РПГ, прожёг воздух – и не попал, с такого расстояния и дурак бы попал, – кувыркнулся как-то через голову, и голова осталась лежать отдельно от туловища.. Это Максимкин попал, молодец, он не зевал за своим крупнокалиберным. А пули всё звякали, цокали, лязгали по броне, да взвывал запускаемый движок – и все никак не запускался. Заарразза... Ну же! выцедил сквозь зубы...

Анекдот, в исконном понимании слова – реальный случай, забавный или не очень, но необычайный, неправдоподобный. В современном понимании это вымышленная история, порою фантастическая, и обязательно юмористическая. Эти современные анекдоты большей частью несерьёзны, часто пошлые и вульгарные. Строго говоря, это жанр художественной литературы, но традиционно низкопробный, примитивный. В интеллигентной компании переходить на них – несколько дурной тон. Но здесь будет сказано о двух – по-моему, они заслуживают внимания как литературные произведения. Один философский (да-да!), другой двойной (и вряд ли его автор понял это)...

...Вот бы мне подсказали: добро я делаю, за умеренные деньги переводя разрозненные безграмотные и бездарные тексты в вид приемлемой книги и тем самым рождая у начинающих авторов несбыточные надежды, или всё-таки зло?

А то ещё возьмут и походя обидят в Интернете, даже не замечая этого. Ничего личного, разумеется. Например, так: «Издательство – важнейшая характеристика книги, порой способная стать если не исчерпывающей, то самой весомой рекомендацией. Случается, что важные и любопытные книги выходят в издательствах, скажем так, сомнительных или просто малоизвестных, но это скорее исключение: чаще всего хорошие книги публикуются в хороших местах». Так написала Галина Юзефович в своей новой книге «О чём говорят бестселлеры. Как всё устроено в книжном мире». В социальных сетях её прямо так и рекомендуют: «ведущий российский литературный критик». Однако обидела походя, не заметив, работников мелких издательств, скажем так, для неё сомнительных и просто ей малоизвестных – мне-то такие издательства несомненно и очень известны. Но хуже всего, если она права; если всё так и устроено в книжном мире: «хорошие» издательства выпускают хорошие книги, а «сомнительные» – не хорошие. В смысле – плохие. Смею спросить: а зачем последние так делают? Разве сами они не хотят выпускать вместо «плохих» книг – «хорошие»? Что же им мешает? Спросил бы теоретиков – отмалчиваются теоретики...