Архив публикаций за декабрь 2005

...Федор Раухвергер, молодец, не прореагировал на мой выпад «Опять кто-то не прав». А я хочу повиниться перед ним и читателями.

Я тогда решил рискнуть и не читать ни о нем, ни других его рассказов.

Он же о них написал, сейчас прочел, в связи с публикацией нового: «в стиле постмодернистского абсурдизма». И, пожалуй, правильно.

А поскольку для меня постмодернизм это пофигизм преимущественно (не осталось, мол, стоящих идеалов), то не отнести эти рассказы к идеологическому искусству я не могу (отсутствие идеалов это тоже как бы идеал), но так как, по-моему, само искусство не может быть рождено без наличия идеала, то прозываю я такие порождения околоискусством.

Талант есть и не дает художнику молчать. А идеала нет. Вот и получается околоискусство.

Так поскольку я больше выступаю в «Новой литературе» на коньке «лжехудожественное», то сделаю шуточный обзор рассказов Раухвергера, руководствуясь тем критерием художественности, который когда-то, в молодости, первым попался мне на глаза, когда я приступил к самообразованию, чтоб научиться самому определять, по какому признаку, скажем, у Леонардо да Винчи – шедевры, а у кого-то – нет...

Для лучшего понимания этой статьи потребно лицезрение медведя – походки, повадок его, всего облика внешнего. Трудно найти иное животное, столь бесповоротно лишенное малейшей тени изящества, утонченности (дико звучит это слово к нему в применении), грациозности движений, он скорей неуклюж, порой вроде… смешон, ах да: он «мишка косолапый». Его достоинства иного рода – это тяжелая, необоримая сила, всеподавляющая мощь его членов. Любовная снисходительность прозвища только скрывает почтительный страх.

Нет лучшего зримого воплощения – стиля, речи и дискуссии манеры, всего облика духовного – Толстого Льва.

Среди всех писателей мирового масштаба менее всего присущи ему самая тень рафинированности, элегантности (как дико звучит это слово к нему относительно!), изысканности, и отмечались уже громоздкость его фраз, неуклюжесть отдельных оборотов, корявость иных периодов (косолап!). Он грузен, тяжел. Он увалень. Само слово «красота» настолько мало применимо к Толстому, насколько это вообще возможно в высоком искусстве. Сей родовитый граф, писавший о великосветском обществе – мужиковат, и ни одному простолюдину не удавалось еще столь впечатляюще подать мужицкое начало. Его достоинство – всеподавляющая медвежья мощь, напор тарана.

...Во время своих прогулок по центру города великий суфий очень часто подходил к разным людям и просил у них денег. Особенно он любил подходить к студентам. Иногда ему давали, иногда отмахивались, а иногда и грубо отталкивали – великий суфий ведь просил не просто так, а настойчиво лез, приставал, настырно протягивал руку. Однако он не унывал, и при следующей же встрече опять просил подаяния у того же человека, который ему отказал в прошлый раз. Более того, ещё наглее требовал он денег от тех, кто ему уже когда-то их давал. Терпение таких, в конце концов, тоже заканчивалось и они, кто менее, а кто и более жёстко его посылали. А некоторые даже, только его завидев, спешили укрыться от его алчущего взгляда. И не было таких, кто был бы рад встретить великого суфия...

Новый Год настаёт, поэтому очередные свои записки (на этот раз по второму выпуску журнала «Открытая мысль») посвящаю исключительно тому, что показалось любопытным. Хоть в чём-то.

Хоть в чём-то – потому что не могу сказать, даже у ёлочки, что вторая «Открытая мысль» очень уж порадовала. Она не хуже первой, но и не лучше её. А хотелось бы, конечно, чтобы лучше...

– Наверное, мы это заслужили: недомолвки рождают гораздо большую подозрительность, чем откровенная ложь. Да, наше поколение молчало о лагерях на Колыме, заградительных отрядах НКВД и прочих ''прелестях'' социализма. Но то, что Зоя Космодемьянская, стоя у виселицы, говорила о счастье умереть за свой народ, – правда! Как правда и то, что мы, юноши и девушки военных лет, собирая на собственные скудные средства посылки для голодных детишек блокадного Ленинграда, испытывали при этом неизреченную радость, которую не променяли бы ни на итальянские виллы, ни на шестисотые ''мерседесы''!.. Впрочем, тебе этого не понять, – она вытерла платком капли пота с лица. – Одно жаль: за наши грехи мы заплатим слишком дорого: очевидно, для России потеряно несколько поколений подряд. И все же достоинство человека в том и состоит, чтобы даже в роковых для него обстоятельствах суметь признать свои ошибки и попытаться до последнего служить людям, стране, если хочешь – Богу, Которого у нас, бывших пионеров и комсомольцев, тоже отняли… А потому я все равно благодарна вам – моим ученикам. За дарованное мне счастье нести вам добро, за ваши слезы по умирающей Марусе… За возможность понять главное: никакие вы, ребятушки, не шпана и не изверги, а самые что ни на есть несчастные, оставленные всеми, заброшенные наши детишки. И если нам не удалось главного – научить вас испытывать счастье, бесконечно выше желудочного, то простите нас, – ее голос дрогнул, и она отвернулась к стене.

У Анютиной соседки по палате Антонины Федоровны до больницы было необычное занятие: она жалела и подкармливала пупырей.

Вы подумали, что это такие забавные зверьки, вроде кроликов или хомячков? Вот и Анютка удивилась, что не слыхала о них раньше. А всякий раз, когда эта широкоскулая девчушка из вологодской глубинки чему-то удивлялась, она приподымала свои соболиные бровки и восклицала: «Вока!», что было, видимо, чем-то между «Эка!» и «Вот как?»

Но оказалось, что пупыри – это люди. Нет, не бомжи. Скорее, что-то вроде больших гномов. Любят лакомства, особенно домашненькое, очень добрые, привязчивые. Легко идут на контакт, невозможно доверчивые, а едят – так просто с руки.

Началось все с того, что Антонине Федоровне не давали полновесную пенсию...

...А тема «рассказа» – как «он» стал и зажил дальше гомосексуалистом.

Так если хочешь пропагандировать такой образ жизни среди (слава Богу!) отсталого от Запада общества, то надо усыпить бдительность брезгливого читателя.

И еще нужно не тянуть, а то бросит читать.

Для этого действие должно развивается стремительно. И действительно, до 20-й строки, до сакраментального слова «естественно» (пока мы еще не заподозрили неладного) – я не поленился посчитать – 30 глаголов, а на остальные 29 строк приходится 68. (С 1,5 глаголов на строку возросло к 2,345. И в конце, на московский период жизни героя, пришлось уже по 2,5 глагола на строку.)

А стремительность же увлекает сама по себе. Тоже неосознанно...

...Девятого мая 1965 года Кузьмич, как обычно, надел пиджак со всеми своими геройскими регалиями и пошел на встречу с боевыми товарищами. По дороге его несколько раз подтягивали к окошечкам пивных ларьков. Кто-нибудь приглашающе говорил: «Товарищ Герой Советского Союза, может пивка! А…?». Очередь почтительно расступалась. Кузьмичу не оставалось ничего, как подходить к окошечку пивного ларька и принимать полную граненную кружку с пенной шапкой. Кружку тут же оплачивал кто-то из очереди. Кузьмич произнеся: «За победу!» – опирался на геринговский бадик и выпивал её до дна. Потом переворачивал вверх донышком и говорил: «Спасибо, братцы, уважили!» – и шел дальше.

Потом был праздник. Боевые сто, потом еще сто…

Салют и ощущение радости. Двадцать лет Победы! Огни, и воды, и медные трубы! И все еще жив курилка. В сумерках Кузьмич так приморился, что пришлось присесть на скамеечке в парке…

...«Вдовец». Ему так нравилось, как звучит это слово; да, нравилось, хоть вместе с тем он этого и стеснялся, но что делать, если наши пристрастия – чувства нам неподвластные? «Холостяк» всегда казался ему этаким эгоцентриком, гедонистом, а «разведённый» – проигравшим, даже больше того, неудачником...