Архив публикаций за май 2008

...Светка Карпина ходила и шипела по углам:

– Ненавижу! Почему деньги вечно у заказчиков, а они – идиоты? Женька, ответь!

– Что, – спрашиваю, – случилось?

– Какой-то придурок написал креатив про мороженое, и теперь нам нужен пингвин. Какая тварь это придумала?

Этой тварью был я. Пару дней назад Шеф вызвал меня в кабинет и сообщил о новом аврале. Вообще-то, аврал – это нормальное состояние российского бизнеса, но на этот раз Шеф был особенно взволнован.

– Если вы не напишете, то все! Заказчик уйдет к Леонтовичу. Вы знаете, кто такой Леонтович? Это – безнравственный неврастеник, вооруженный смехотворной истерикой; это акула в луже крови!

Короче, он нарисовал впечатляющий портрет врага: я даже испугался.

– Напишите, выкручивайтесь, как хотите! – заклинал Шеф. – Представьте сценарий сегодня в пять часов.

– Но сейчас уже половина третьего! – Воспротивился я.

– Либо вы – профессионал, либо я займусь поиском новых кадров! – Угрожал Шеф. – Наморщите ум: скорость мысли превышает скорость света! И поглядывайте на часы, дабы не расслабиться.

Поначалу я подумал о полярной экспедиции, но тут же вспомнил, что подобное уже есть. Белые медведи тоже отпадали в силу обилия таковых на экране. И тогда я пошел методом совмещения несоединимого. Так в жаркой пустыне появился пингвин, спасающийся от нестерпимой жары путем поедания мороженого. Он шел по барханам, весело приплясывая и таща за собой тележку с рекламируемым продуктом. Идея Шефу понравилась.

– Ведь можете, когда на вас орут! – Похвалил он. – Я только что разговаривал с заказчиком. Завтра же сценарий запускаем в производство.

Так я разбогател на триста долларов, а Карпина получила неприятность, и теперь с ненавистью смотрела на меня:

– Ты что, актерами обойтись не мог?

Приходилось оправдываться:

– Я-то тут при чем? Заказчик принял. Я подумал, что Савка в компьютере нарисует…

– Щас! Как же!.. Жди!.. Чертов заказчик хочет живого! Подлинность ему подавай!

– Позвони в зоопарк, – говорю.

– Да звонила уже. У них какой-то карантин. Завелась какая-то зараза. Директор ни в какую не соглашается. А съемки уже завтра.

– Тогда в цирке узнай.

– Какой ты умный. Там такую сумму запросили, что – до свидания, бюджет! – Ее, бедняжку, уже колотило. – Что ты молчишь? Сам придумал, а теперь – в кусты?

Гудман сказал, что пингвины в России – большая редкость; Гельфанд выразил готовность лично переодеться в пингвина и покрякать. Карпина обозлилась еще больше:

– Ты тощий. У пингвина «тело жирное в утесах». Вспомни классику!

– Ну и что? – Ничуть не обиделся Савка. – Он же в пустыне: вспотел и отощал.

Шеф каждые полчаса накалял обстановку:

– Уже нашли? Поторапливайтесь!..

Карпина стала звонить по знакомым. Ее речь на том конце провода принимали адекватно.

– Птица такая, во фраке, с клювом и недоделанными крыльями! – Объясняла по телефону Светка. – Дома не держите?.. Зря, это сейчас модно. А у соседей есть?.. А у друзей?.. Нет, рептилиями не интересуюсь… Какая, на фиг, игуана?.. Я же говорю: пинг-вин! Повторяю по буквам: Подонок, Идиот, Нахал, Гад, Выродок, снова Идиот, и еще раз – Нахал!..

Ее раздраженность с каждым последующим звонком все больше принимала форму бешенства:

– Ненавижу сценаристов! Оближут заказчиков, а мне пыхти! Ой, не могу. Надо выпить. Женька, будь другом, сгоняй за пивом.

Надо было хоть как-то реабилитироваться. Я оделся и побежал в ближайший магазин на Пятницкой. Здесь было много народу. Винный отдел находился рядом с рыбным, и я случайно услышал разговор продавщицы с невысокого роста мужичком. Мужчина был одет в дорогое пальто, его голову покрывала каракулевая шапка брежневского фасона.

– Привет, Сергеевна, – сказал мужчина. – Мне как всегда: десять кило минтая.

– Ты же сегодня утром уже брал? – Удивилась Сергеевна.

– Да все слопал, прорва арктическая, – пожаловался он.

Я навострил уши: арктическая прорва – это никак не кот. Тем более, какой кот поглощает рыбу в таких бешеных количествах?..

Я подошел к мужчине и, извинившись, витиевато поинтересовался:

– Какого рода животное имеете счастье держать в своем доме?..

... – Простите, что перебиваю вас, Диана Муратовна! – вклинился в неторопливое повествование один из гостей.

– Но я не могу понять одну вещь. Разве для хорошего стихотворения достаточно только соблюдать ритм и упоминать партию? А как же рифма?

– Учтите, что он писал на родном языке, – снизошла до объяснений звезда. – А это удивительно музыкальный язык. В нем, как вы знаете, есть жесткое правило построения предложений. Все фразы обязательно оканчиваются глаголом. Дальше еще проще. Окончания у подавляющего большинства глаголов формируются по единому правилу. То есть если писать от одного лица, в одном времени, например, в прошлом или в настоящем, то все фразы автоматически будут рифмоваться.

Возьмем для примера вот такой простой текст. «Я пошел в кино. Там я увидел тебя. На тебе было красное платье. Я в тебя влюбился». Так вот, если все это аккуратно записать на родном языке нашего дехканина, причем так, чтобы размер фраз был одинаков и сохранялся ритм, то вместо примитивного набора фраз, получится красивое лирическое стихотворение. Вот послушайте, как оно звучит.

Диана Муратовна закрыла глаза, откинулась в кресле, и не торопясь продекламировала четверостишие на местном языке. Ее гортанное произношение показывало, что язык она знает с детства. Стихи действительно звучали красиво. Если судить чисто по звуковому восприятию, они были самим совершенством.

Писательница закончила декламировать и открыла глаза.

– Этот шедевр мы создали недавно у себя в редакции в качестве эксперимента. По-моему очень убедительный пример.

– Никогда не задумывался над этим, – признался ее собеседник. – Я в школе с уроков языка всегда убегал, а на базаре я и русским обхожусь. Но все равно непонятно. Если это так просто, то местные жители поголовно должны быть великими поэтами!

– Наивный вы человек, – усмехнулась в ответ именитая писательница. – Написать стихотворение можно на любом языке. Вообще, я уверена, что любой человек может написать целую книгу, если просто опишет все, что с ним происходило на протяжении его жизни. Дело не в том, чтобы написать. Писателем, как известно, становится не тот, кто что-нибудь написал, а тот, чей труд опубликовали. Так что вопрос о признании упирается в издательство, а не в талант автора...

...Послушай, друг! Сейчас я стою перед тобой и хочу сказать самое важное, что есть в нашей с тобой жизни. Пойми меня и прости, но мне кажется, что в наших отношениях чего-то не хватает. Может быть, я не права, но в последнее время наши встречи стали однообразными и то, что ты предлагаешь мне, уже не так интересно, как было вначале. Ты помнишь это? С каждой новой деталью между нами создавался новый элемент отношений – каждый день я просыпалась с мыслью о тебе, я думала о тебе всё утро, и затем наступал миг нашей чудесной встречи, и ты открывал для меня свои объятья. Ты помнишь, с какой любовью я рассматривала самые потаённые уголки тебя? Почему же сейчас всё изменилось? Почему я уже не стремлюсь к тебе всей душой, и почему ты стал таким скучным? Скажи, что случилось? Может, мы вместе решим эту проблему, и жизнь вновь станет интересной? Скажи, дорогой мой, любимый шкаф, должна ли я сегодня купить нам новую кофточку?..

...Сергей сел за руль, развернулся в три приёма, свернул налево и проехал метров пятьдесят. Всё. Сотни машин впереди. Дальше ехать некуда. Он вынул ключ из замка зажигания, вышел, захлопнул дверь и быстро пошёл назад. Пройдя два квартала, он обратил внимание на большое колесо, насаженное на погнутую ось. «Ничего себе, это же самолётное шасси!» Поднял голову резко вверх, чтобы посмотреть, с какой высоты эта штуковина упала. Несколько этажей горели, валил чёрный дым. Трещал бетон. Отваливающиеся куски падали с огромной высоты и разлетались на части при ударе об землю. На его глазах кусок бетонной стены или металла, кто знает, в лепёшку расплющил санитарный фургон. Вдруг послышался рёв самолётных двигателей. Сергей опять задрал голову и задрожал. Все истерически закричали: огромный Боинг на глазах врезался в Южный корпус. Оглушительный взрыв. Задрожал мир. Самолет прорезал здание насквозь, части его вылетели наружу, огромный огненный кусок металла попал в здание отеля напротив, и там взорвался. Начался пожар. Во многих зданиях вокруг вылетали стёкла. В одном из корпусов пониже, так этажей в пятьдесят отвалился кусок стены. Рядом с ним летели вниз ещё живые люди. Чёрный дым затянул всё небо. Солнце навсегда исчезло. От ВТЦ бежали обезумевшие люди. Сергей бросился к ним навстречу. Подбежав ближе к Северному зданию, он обратил внимание на медленно шедшую навстречу женщину. У неё было очень нарядное платье и причёска, как у Анжелы Дэвис. Откуда-то сверху падали жидкие сгустки огня. Волосы и платье мгновенно вспыхнули. Серёжа сорвал с себя лёгкий пиджак и набросил его женщине на голову, крепко прижав её к себе. Сквозь ткань просачивались струйки белого дыма. На уровне лица женщины виднелась белый лейбл: «Армани. Коллекционный». Похлопав по пиджаку, Сергей аккуратно стянул его с головы несчастной. Половина волос выгорела, серьёзный кровавый ожег на правой щеке. Женщина стояла молча. Она икала. Сергей аккуратно, но достаточно резко выдернул из её голого плеча кусок стекла. «Ты можешь идти?» – спросил он.… С неба продолжали падать шары огня, обгоревшие бумаги, денежные купюры. Женщина опустилась на покрытую щебнем землю. Она рвала и плакала от своей беспомощности. Бетон трещал всё громче и громче...

...Он побежал на кухню, схватил во все руки бутылки, тарелки с закусками и тут же вернулся. Она доставала из сумочки зеркальце и какую-то косметику. «Питья-то у нас – напьемся, Зоинька», – весело крикнул он ей. «Еще как, сладкий, напьемся. Напою вот тебя и соблазню», – серьезно сказала она, рассматривая себя в зеркальце. «Ты, Кешенька, выйди, пожалуйста, и не заходи в комнату, пока я не позову тебя. Я в порядок себя приведу, ладно? А то ревела...», – продолжая глядеться в зеркальце, попросила она. «Конечно, Зоинька», – согласился Иннокентий Николаич и вышел на кухню. Через минуту она позвала его: «Ну, где ты, сладкий мой? Иди сюда». Ее грудной голос звучал глухо и, ему показалось, немного дрожал. У него отчего-то бешено заколотилось сердце. Не чувствуя ног, в полуобмороке, он подошел к комнате и застыл в дверях, не поверив своим глазам – Зоя стояла у дивана вполоборота к нему, обнаженная, плотно сомкнув ноги и вытянув руки вдоль тела. Ее смуглая атласная кожа отливала темным золотом в последних лучах закатного солнца, скупо освещавшего комнату. Вся ее узкая стройная фигура с высоко поднятой девичьей грудью, плоским животом и плавным изгибом бедер казалась выточенной из драгоценного ароматного дерева. Языческой богиней была она, юной и невинной, загорелой под жгучим солнцем Эллады Артемидой, по божественной прихоти покинувшей тенистые леса неистовой охоты своей и отцовские чертоги Олимпа – красный зубчаниновский особняк – и вот, стоящей здесь пред ним во всей нетронутой прелести наготы своей со зверем своим – священным дымчатым котом, выгнувшим спину у ее стройной ноги и сверкающим из сумрака зеленым пламенем глаз. Пышные иссиня-черные волосы ее рассыпались по худым девичьим плечам, и горящие каре-зеленые очи впились в него с тревогой, мольбой и любовью, какой не знают жалкие земные люди...

...В мертвой тишине Казуар вновь обвел взглядом притихших гостей. Прошло лишь мгновение, но за этот неуловимый миг странный распорядитель в птичьем наряде сумел заглянуть в глаза каждому без исключения. Ничего удивительного – ведь здесь по-другому текло время.

– Я поясню, – сказал, наконец, Казуар. – Много веков назад Папа Бонифаций IV назвал этот день Днем Всех Святых, полагая, что добрые христиане будут славить души мучеников, святых и праведников. Увы! Ночь накануне выдалась полнолунной. Это была Луна Охотника – последнее полнолуние перед Самхэйном. В такое время психическое напряжение так велико, а грань между мирами становится настолько тонкой, что многие сущности проходят сквозь нее. Потусторонний мир влияет на Землю. Всадник Тьмы с жуткой сворой охотничьих псов и все воинство преисподней спускаются за своей добычей. Это ночь их охоты. Мир людей в это время делится надвое. Для одних – это День Всех Святых и праздник Света. Для других – Хэллоуин, праздник нечисти и Тьмы. Сегодня мы тоже празднуем. Какой праздник из двух? Зависит только от вас. Ровно в полночь вы сделаете свой выбор, и никто не сможет от него уклониться!

Вера смотрела на Казуара во все глаза, не понимая: шутит он или говорит серьезно? В самом деле, в последнюю ночь октября празднуется Хэллоуин – она об этом как-то забыла. Может быть, кафе организовало что-то вроде тематической вечеринки? Тогда отчего все собравшиеся так ошарашены? Будто, как и сама Вера, впервые об этом слышат?

Тут Казуар вновь ударил об пол серебряной палкой. Музыканты, до того момента стоявшие без движения, оживились, и... грянула музыка! В ту же минуту в зал вбежали официанты в своих розово-черных страусиных нарядах. Перед собой, на вытянутых руках, они держали серебряные подносы, уставленные бокалами с каким-то напитком. Напиток был двух видов и различался по цвету. В одних, играя пузырьками газа, переливалась ярко-желтая жидкость, в других – малиново-красная. Бокалы на подносах стояли между собой вперемежку.

Официанты по очереди обходили посетителей, предлагая напитки на выбор. Поскольку еда была обильной, а никакого другого питья на столах не было, ни один из посетителей ни в силах был отказаться от предложения.

К столику, за которым сидели Иван и Гаврик, подошла Эма и, все так же приветливо улыбаясь, прощебетала:

– Пожалуйста, сделайте свой выбор. Только, прошу вас, подумайте хорошенько! От того, какого цвета напиток вы предпочтете, зависит ваша судьба.

– Неужели? – насмешливо вскинул брови Иван. – Что ж, раз так – давай, Гаврюха, выбирай первым.

– Я хочу красную газировку! – ни секунды не раздумывая и не сомневаясь, заявил Гаврик.

– Давайте нам красную газировку. Или что там у вас… – согласился Иван.

В глазах Эмы промелькнуло еле заметное одобрение, тем не менее, она еще раз строго спросила, обращаясь прежде всего к Ивану:

– Вы хорошо подумали?

Вопреки собственному настроению тот ответил серьезно:

– Очень хорошо, – и добавил: – Устами младенца глаголет истина. Гаврик, тебе сколько лет?

– Мне? Скоро будет шесть!

– Ну, вот. Шесть. А до семи лет, как известно, все дети – ангелы. Разве ангелы могут ошибаться?

Иван весело подмигнул своему маленькому спутнику и вслед за ним взял с подноса Эмы высокий бокал с ярко-малиновой жидкостью.

– Поздравляю вас! – торжественно объявила Эма. – Надеюсь, вы не пожалеете об этом...

Зараза витала в воздухе. Она была в сиянии солнечного дня, запахе листвы, порыве ветра, земле под ногами. Люди про нее не подозревали. Для них было естественным, что к двадцати пяти годам их волосы вылазят, кости истончаются, мышцы становятся дряблыми. Для них было естественно рожать в пятнадцать; естественно думать урывками, иногда; естественно не заботиться о будущем. Их будущее – кладбище вокруг селенья, а иногда и посреди него. Их жизнь расписана по годам, месяцам, дням. Сегодня мне снова хочется есть; вчера я был сыном, сегодня я уже отец, завтра у моих детей будут дети, но я это уже не увижу. Сегодня мне надо накормить семью и поесть самому. А когда выпадет свободная минутка – пойти к соседу и перекинуться парой шуток, выпить глоток вина, чтобы сделать жизнь чуть разнообразнее...

...СМОЛА. Ходят, блин, дуры любопытные.

Скатывает большой ком снега, собирается его поднять и видит поставленную на него ногу Мишки Охотникова.

СМОЛА. Ногу убрал.

Охотников убирает ногу. Смола поднимает комок, поворачивается, Охотников толкает его, Смола падает, комок рассыпается. Смола кидается на Охотникова. Тот отступает назад, Смола видит, что перед ним не один Охотников, а толпа ребят, и останавливается.

ОХОТНИКОВ. Ты почему Галку обидел?

СМОЛА. Не твое собачье дело. Быстро мне комок обратно скатал.

ОХОТНИКОВ. Ты че, заводишься?

СМОЛА. Ну?

ОХОТНИКОВ. Не нукай, не запряг.

СМОЛА. Так и будем стоять?

ОХОТНИКОВ. Можешь побегать.

СМОЛА. Давай, ты драться хотел. Только остальные пусть отойдут. Один на один будем. По-честному. Если не ссышь.

ОХОТНИКОВ. Кто, я ссу?

СМОЛА. Конечно, ссышь! Вы же ссыкуны, драться умеете только когда всей толпой на одного.

ОХОТНИКОВ. Ну все.

СМОЛА. Че все?

ОХОТНИКОВ. Все.

СМОЛА. Да че все-то?

ОХОТНИКОВ. Пиздец тебе.

СМОЛА. Я уже обосрался от страха.

ОХОТНИКОВ. Ты у меня сейчас обосрешься.

Идет вперед. Смола наклоняется и резко выпрямляется. В руке у него нож.

ОХОТНИКОВ. С ножом на безоружного?

Смола отбрасывает нож.

СМОЛА. Неа, просто убрать хотел, чтобы под ногами не валялся.

Охотников обходит Смолу и вдруг натыкается на оброненный им ком снега. Он начинает с остервенением топтать его.

ОХОТНИКОВ. Что ты там лепил? Галка сказала – корову? Вот твоя корова, козел.

Смола молча кидается на него и сбивает с ног.

ОХОТНИКОВ (орет). А-а! Отцепите его! Он меня за щеку укусил!

Ребята подбегают, начинают пинать Смолу. Леха Бачин подбирает нож и неловко тычет им в дерущихся. Все замирают. Смола поднимается. В спине под левым плечом у него торчит нож. Он вытаскивает его и втыкает в снег.

СМОЛА. Зое скажите, что я в больницу пошел.

Уходит. Ребята смотрят на Леху.

ЛЕХА. Меня теперь посадят, да?..

...По-хорошему, еще в тот момент надо было повернуться и уйти, но уж очень не хотелось возвращаться в этот унылый коридор еще раз, и, закусив губу, я пошла вперед, хотя делала это далеко не так быстро, как вначале. Я заметила, что вольно или невольно замедляю шаг и перестаю держаться осевой линии, а постепенно прижимаюсь к правой стене коридора, которая одновременно является ближайшей к дороге. Странно, подумала я, неужели пустой коридор в обычном административном здании так действует на мои мысли, что я уже не в состоянии контролировать растущее ощущение опасности.

А ведь это было именно ощущение опасности – не острой, животной опасности, запах которой бьет в ноздри от дикого зверя или бешеного человека или бурной стихии. Нет, это было совсем другое чувство – едва слышный запах неопределенности исхода будущих событий, волнующий и в то же время очень неприятный, как если бы кто-то с ног до головы вывалялся в дерьме, а потом облился дорогими духами – вонь все равно бы пробивалась сквозь благозвучный аромат.

Я все шла по коридору, направо и налево были серые железные, наглухо запертые двери, без табличек и опознавательных знаков, без признаков жизни и индивидуальности. Мне было уже не просто страшно, а жутко. Я понятия не имела, прошла ли я весь 8 подъезд, или уже давно начался 9, или я вообще стояла на месте, и от этого меня сначала охватило жаром, а потом словно охладило струей из кондиционера. Я поняла, что больше не выдержу, и решила постучаться в первую попавшуюся дверь...

...Подытоживая, выскажем следующее мнение. Стиль Азарова – это «ипостас». Не читавшим Азарова нужно пояснить это слово с помощью следующей цитаты: «Я, в общем, говорю: «Отгадай-ка, как зовут моего лектора, если его имя начинается на букву «И». Его звали Иридий… Так после того, как она перебрала все нормальные имена, даже такие, как Илларион, Ипполит, Ибрагим, Иеремия, она предположила, что жестокосердные родители окрестили его Иудой или, пуще того, Иисусом. … она предположила и существование Ипостаса. Своеобразное ассоциативное мышление, согласись. Контаминация понятия ипостась и реального имени Стас». Вот-вот, своеобразное ассоциативное мышление, контаминации, ирония – в слове «ипостас» сидит весь Азаров со своим стилем. (Самое блистательное в вышеприведенном пассаже это «жестокосердные родители окрестили его Иудой или, пуще того Иисусом» (курсив мой – Л. С.). Я на месте автора даже взял бы псевдоним: Ипостас Азаров. Имя «Иван» очень хорошее, но в азаровском стиле Ивана как-то нет...

...Марина посмотрела на меня выжидательно, и когда я поднялся из кресла и предложил ей руку, она, не говоря ни слова, последовала за мной. Это был подходящий момент. Сестра как раз скрылась за дверью, которая вела в то отделение, где, окутанные проводами и датчиками, находились под наблюдением врача моя жена и Маринин муж. Впрочем, как я теперь понимаю, последнее, за что несла ответственность сестра – это поведение тех, кто находился в холле. Нам клиника предоставляла минимальные удобства, чтобы провести здесь ночь, но всё внимание было сосредоточено на пациентах. Весь медицинский персонал находился внутри и через приоткрытую дверь я заметил ещё несколько человек в голубых халатах, которых не видел раньше. В отличие от обычного госпиталя, это заведение было, если можно так выразиться, «подчёркнуто частным», и наверняка здесь существовали свои порядки. Никому и в голову не могло прийти следить за действиями немногочисленных посетителей или, тем более, их контролировать. Так что, моя первая мысль – не возбудить ни у кого случайных подозрений – была начисто лишена каких-либо оснований. Здесь исследовали природу бессонницы и задачи полиции нравов отнюдь не входили в функции персонала. Да и кому вдруг могло понадобиться что-нибудь ещё, кроме возможности сносно провести ночь в ожидании своего близкого, с постоянно присутствующей мыслью о том, как проходит запланированный тест...

...– Спасибо, ничего. Скажите, они что, стеклянные?

– Самые настоящие. Живые.

– Как живые? Они что, еще и видят?

– Сейчас, конечно, нет. Ведь очки тоже не видят. Но если вы их возьмете, то они помогут вам увидеть мир по-новому.

– Я понимаю, очки. Но глаза… Их как менять? Ни один хирург на это не способен.

– Хирург не нужен. Нужно захотеть – и вместе с новыми глазами вы получите новый взгляд на мир. Смотрите, у меня сейчас какие глаза?

Я всмотрелся

– Я бы сказал – честные. Им можно доверять. Человек с такими глазами не способен врать и нарушать данное слово.

– Браво! Это «Честные №5/7»...

...Десять лет назад всё неожиданно кончилось. Странным образом их строительная контора перешла в частные руки, на смену копировальным аппаратам пришли более совершенные и удобные в работе «Ксероксы». Надюшку уволили по сокращению штатов. С тех пор в жизни началась чёрная полоса, которая не прекращалась и становилась всё чернее и чернее.

Биржа труда, случайные заработки, постоянный обман и надувательства работодателей повергли Надюшку в постоянный и непроходящий шок. Последней каплей было то, что после неоднократных предупреждений, год назад, ЖЭК отключил электроэнергию. Задолжность по возросшей квартплате погасить было невозможно. Время от времени она ходила на овощные базы перебирать гнилые овощи. За каторжный двенадцатичасовой труд платили по сто рублей и еще разрешали набрать с собой столько картошки, сколько можно было унести. Картошка была Надюшке не нужна, так как без электроплиты сварить её было невозможно, но она всё равно таскала тяжёлые пакеты домой. Иногда, преодолевая отвращение, чистила и ела сырые картофельные клубни, тщетно пытаясь убедить себя в том, что это полезно для здоровья. Преступив через свою гордость, она ранним утром, пока ни кто не видит, обходила близлежащие мусорные баки, которые часто приносили приятные сюрпризы – там можно было найти вполне приличную одежду, обувь и, более или менее пригодные в пищу, объедки...

...Я вижу, как растет кладбище и рядом с ним растет дачный поселок. Когда смотришь на поселок со стороны кладбища, кажется, что ряды могильных памятников незаметно переходят в ряды домов. Жизнь и смерть переплетены, как пень и грибница. Мы дарим женщинам на праздники цветы – охапку трупов. Ставим их в вазу умирать. Называем именами покойных улицы, на которых живут живые.

Всю жизнь я прожил на кладбище.

Когда я умру – сожгите мое тело, а прах рассыпьте в поле...

...Я сломал копье и бросил шлем в траву; придя в ту келью, вошел и просил принять меня. «Возьми, – указал он на чашу с водой, кусок хлеба и посох. – Только дай мне свой меч». – «Бери, – протянул я ему. – И закопай его поглубже».

Он взял мой меч и повесил на пояс, взял щит, надел кольчугу и сел на моего коня. Я глядел, лишенный дара речи, он пояснил, улыбаясь: «Нет сил у меня более терпеть. Да и тебя должен ведь кто-то сменить». – «Ты не знаешь, – вскричал я в волнении, – тщетны усилия наши!» – «Тогда помолись за меня».

– Послушай, я уже был на коне. Придет время, и ты вернешься.

– Возможно. Но послушай, – я был уже в келье. Придет время, и ты снова возьмешься за меч. Я же вернусь. Должен ведь кто-то тебя сменить...

...Проигнорировав сонные, удивлённые и насмешливые взгляды, человек развернулся и пошёл прямо к киоску-кафе, около которого было два белых пластиковых столика-гриба, за которыми расположились с бутылкой портвейна и стаканчиками двое рабочих в оранжевых безрукавках и клетчатых кепках.

Он подошёл к их столику и с минуту смотрел на них, а они на него. 

– Мрази! С вами разговаривает неограниченный человек!

Старший рабочий молча выплеснул густое содержимое своего стаканчика ему в лицо...