Архив публикаций за октябрь 2017

...– Простите, мой господин, но сколько лет вашему сыну? – вкрадчиво спросил несколько приободрившийся торговец, с робкой надеждой прислушиваясь к их диалогу.

– В этом году исполнилось одиннадцать.

– Ещё раз извините мою назойливость, добрый господин, а в каком месяце был рождён столь храбрый отрок?

– А тебе-то что за дело? Впрочем, какая разница… Родился этот шустрый отрок в месяц лой, что соответствует афинскому гекатомбеону.

– Как странно, мой господин. Это, без сомнения, добрый знак, так как конь, которого я привёл к вам, не только одного с ним года, но и был рождён в том же месяце. Думаю, что в этом определённо сокрыто предзнаменование судьбы…

– Надеюсь, это предзнаменование состоит не в том, чтобы малец переломал себе хребет, упав с этой проклятой лошади. Иначе, боюсь, вместе с ней я тогда прикажу прикончить и тебя, «мой добрый господин». Медленно. Очень медленно. Бездна побери твою жадность!

Всё это отец произнёс чуть слышно, наклонившись к моментально побледневшему торговцу. Тем не менее мальчик всё же успел их расслышать и еле заметно улыбнулся, направляясь к белоснежному коню, внимательно следившему за каждым его движением.

Сам он тоже неотрывно наблюдал за конём и видел, что тот сильно напуган и раздражён. А ещё он успел заметить, что благородное животное всё время беспокойно косится на собственную тень, падающую впереди него и чётко очерченную лучами яркого полуденного солнца. Эта тень явно тревожила коня, просто-таки выводила из себя. Подойдя вплотную к белому красавцу, нервно роющему землю передними копытами, и улучив благоприятный момент, он схватил огромную морду скакуна обеими руками и повернул в сторону солнца – так, чтобы яркий свет залил ему глаза. Конь от неожиданности замер на месте, словно бы войдя в мимолётный транс. И пока продолжался этот краткий ступор, мальчик положил ладонь на его лоб и прошептал на ухо: «Никогда не бойся собственной тени».

Между тем коня уже отвязали, и парнишка, удобно перехватив уздечку, легко побежал рядом с ним, успокаивающие поглаживая по шее. Сделав небольшой круг и дав строптивому животному привыкнуть к своему присутствию, ловким стремительным движением он вскочил в седло и сходу пустил скакуна в галоп. Сделав пару кругов по небольшой площади, дерзкий наездник перевёл коня на рысь, подъезжая к отцу и десятку других восхищённых зрителей, встретивших его радостными возгласами. Пару минут погарцевав на месте, мальчик соскочил на землю, ласково погладил разгорячённого коня по шее и заговорщицки шепнул ему на ухо: «Спасибо тебе, мы будем друзьями»...

...Я вообще считаю, что у Высоцкого было больше претензий не к власти в СССР, а к народу, отказавшемуся от гражданской ответственности. Более того, считаю, что подсознательным идеалом Высоцкого была анархия, понимаемая как самодеятельность, а не как хаос. Он был в отчаянии, что на недавней войне все массово вели себя героически-инициативно, а после неё – скисли. Он хотел прямо разбудить нас всех от пассивности, от впадания в мещанство, вещизм, потребительство и в отдачу себя и страны во власть власти, ставшей негодной. А начиналась-то власть Советов с того, что в 1918 году было 30 независимых советских областей. Была настоящая федерация. Чего он знать не знал, конечно, но инерция чего всё ещё чувствовалась даже и в послевоенном обществе – хотя бы в среде левых шестидесятников, попытавшихся спасти социализм от смертельного заболевания, от тоталитаризма, наследия Сталина, нарушившего, по Хрущёву, ленинские нормы партийной жизни (так при Хрущёве и не восстановленные).

И как после всего этого с Высоцким и Тумановым мне верить Туманову, что Высоцкий Ленина ненавидел? Как и Сталина. Как и Гитлера.

С Тумановым произошло то самое: «Подсознание может сыграть интересную шутку: дорисовать»...

...– Пойдёмте, – сказал он мне.

И мы пошли – я впереди, он чуть сзади, держась за мое плечо.

О, я прекрасно знал, как получить от него недостающие мне сведения. Игра была стара.

Миновав несколько колонн, я остановился и повернулся к нему.

– У вас очень красивая жена.

– О, да, – на губах его повисла глупая улыбка. – Она невозможная красавица, не правда ли?

Я придал своему голосу удивлённый оттенок:

– Но разве вы…

– О, я отлично вижу её, поверьте! – лицо его сделалось вдохновенным. – Я вижу! Знаете, слепые очень хорошо видят – то, что действительно стоит видеть... Кроме того, мне все вокруг постоянно говорят о её красоте. Вот и вы сейчас сказали.

– Мне кажется, вы очень любите её.

– Очень.

Я выругался про себя и снова пошёл вперёд, но и опять резко остановился – так что он, не успев среагировать, уткнулся мне носом в плечо. Тогда я снова обернулся к нему и с горьким упрёком в голосе спросил его:

– Зачем же вы обманываете её?

Внезапность, натиск, контраст – вот всё, что в таких случаях требуется. Если что-то есть, оно непременно вывалится.

– Обманываю? – он озадаченно поднял взор, как будто смысл произнесённого мною должен был свалиться на него с потолка связкой мухоморов.

– Обманываете, – горько подтвердил я ему, – да ещё жестоко. Извините, что я вам это говорю; как вы понимаете, я оказался в ресторане за соседним с вами столиком не случайно. Ваша последняя повесть очень обидела кое-кого...

Он болезненно вздрогнул лицом.

– Как вы узнали, что я пишу?..

О силе США говорится много. Говорится и о том, что это миф, построенный на лжи, дезинформации. И то и другое верно. США исключительно сильны, и эта сила построена на лжи, внушающей нам представление об этой силе.

Тут нет противоречия. Люди действуют, исходя не из фактов, а из своего представления о фактах. Из того, во что верят. Да, нацистов разбил СССР, но большинство думает, что США. (В США и Канаде многие даже не знают, что СССР участвовал в этой войне, а некоторые думают, что СССР был союзником третьего рейха, и США в одиночку их победили). Да, вряд ли североамериканцы побывали на Луне, но люди в это поверили, и многие верят до сих пор. Да, в США не все долларовые миллионеры, а считанные проценты населения, иные голодают, но мало кто это знает. Да, по продолжительности жизни кубинцы отстают от жителей США всего на несколько месяцев (и это несмотря на блокаду), но мало кому это ведомо. Да, в США не осталось вузов, если требовать от вузов высокий, советский уровень образования, но люди уважают не за знания, а за дипломы о знаниях. Да, по-китайски думают и говорят чаще, чем по-английски, и по-испански тоже чаще (речь не о знании языков, а о говорящих и думающих на них), но для многих это тайна. Всеми достижениями США обязаны «утечке мозгов», точнее, их «притечке» в США, но… Большая часть имущества североамериканцев взята в кредит, но… И т. д.

В холодной войне нет пользы от слабости противника, если эта слабость неизвестна большинству.

СССР победил гитлеровцев на фронте, США – на экране кинотеатров и телевизора. Их победа виртуальна, но в холодной войне мир меняют виртуальные победы. США используют фашистскую тактику, но, в отличие от гитлеровцев, с успехом. Почему? Фашизм хорошо выглядит на экране, он умеет быть фотогеничным, он эффектен, хотя не столь эффективен, как кажется. В реальном бою это не помогает, и нацисты продули Великую Отечественную (подробнее см. «Фелипе Ривера…»). Но поскольку США ещё не встречались с серьёзным противником, они продолжают побеждать.

Потому для правильного восприятия США необходимо держать в голове две, казалось бы, взаимоисключающие мысли – сила США главным образом дутая, сильно преувеличенная, но они чрезвычайно опасны, сильны. Человек глупый обязательно съедет в крайность, запомнив лишь одно из этих положений. Что и выгодно США. А поскольку глупцов много, то, опять-таки, США очень сильны.

Ситуация примерно та же, что и с Гитлером, политическим «предком» США...

Уважаемый читатель мой!

Тут главное слово – «мой». Потому что, кто меня уже читал, знает, что прочесть стоит. А новичка я отпугнуть могу. Потому что хочу начать с теоретизирования. Более того – с введения в теоретизирование.

На днях мне пришлось возразить на довольно безответственное заявление, что попытка построить социализм, пусть и не удавшаяся, повлияла собою на рывок в области науки, в частности. Я возразил, что в той части, которая знакома мне как искусствоведу, по науке был так называемым социализмом нанесён болезненный удар. Я имею в виду замалчивание Поршнева, этого Коперника ХХ века, открывшего, как произошёл человек, и полный отказ науки об искусстве применять открытие Выготского, что такое художественность. Причём первое открытие имеет отношение к искусству потому, что объясняет, почему искусство и человек произошли одновременно. Я же исповедую принцип Поршнева: «Если ты хочешь понять что-либо, узнай, как оно возникло».

И вдруг, буквально только что, я ловлю себя на противоречии. Я-то стал считать в последнее время категорически, что искусство – это средство общения подсознаний по сокровенному поводу. Так если сознание, человек и искусство произошли одновременно… Ну почти одновременно. Первое произведение искусства (бусы из ракушек датируются происхождением 130 000 лет назад) отстаёт на сколько-то десятков тысяч лет от даты, полученной генетическим анализом (200.000 лет). …То как я теперь смею говорить о подсознании касательно искусства, если происходило-то именно сознание?!.

Может, меня спасёт то соображение, что происходило-то всё вместе, в очень тесной связи…

Управление, скажем, пищеварением уж точно никогда из подсознания в сознание не выходило. Может, надо счесть подсознанием руководимым и тот экстраординарный рефлекс, который происходил в среде бесшёрстных внушаемых, когда одной из самок шерстистый внушатель внушал отдать на съедение стаду своего ребёнка...

...– Реск, Рески! О чём ты задумался?! Смотри, я опять прыгаю! Неужели тебе всё равно?

Пёс хотел отдохнуть, его лапы дрожали от усталости, утром старый хозяин забыл его покормить, но странная неведомая сила заставляла снова и снова бежать на пирс, больно ударяться в прыжке о воду и тянуть бессердечного мальчишку на берег. Глупая привычка! Она появилась тогда, когда молодой хозяин поднялся на борт корабля и помахал ему рукой: «Не грусти, Мишка, мне здесь тесно, должна же быть лучшая жизнь, отыщу её и вернусь! Улыбнись, Мишка!». Пёс тогда попытался сделать счастливый вид, но у него ничего не получилось, и вместо ожидаемой хозяином улыбки он завыл на весь морской вокзал. А потом, едва корабль в сопровождении маленького неуклюжего баркасика начал уходить в море, издавая жалобные гудки, пёс побежал за ним по пирсу, и когда пирс закончился, он упал в воду. Хозяин не видел, как его Мишка преследовал бездушное судно до тех пор, пока сил совсем не осталось, и он еле живой поплыл к берегу. С тех самых пор Реск возненавидел уходящих в море, и если выпадала возможность, он непременно возвращал их на сушу.

Со временем на смену боли утраты пришла эта непонятная необходимость вытаскивать из воды детвору, считавшую, что взрослого пса безумно веселят прыжки с пирса и шумная возня в толще воды. Псу это всё ужасно наскучило, но он ничего не мог с собой поделать, будто кто-то невидимый приказывал ему сторожить море, хоть и понимал, что ожидание и все его вахты – полная никому ненужная бессмыслица. Разве что – развлечение детям, но и от них он давно смертельно устал.

– Реск! Рески! А меня, меня ты тоже спасёшь? – кричал новенький самодовольный мальчуган...

Рассказ Павла Самойлова «Последние дни Терентия Мадина» можно похвалить, а можно разругать основательно. Смотря каковы были намерения автора – делал он стилизацию под Фёдора Михайловича или просто писал, как писалось.

Если стилизовал, то получилось почти точно. Надо бы только несколько раз вставить слово «чрезвычайно», ещё несколько раз «чрезвычайнейший» и несколько десятков слов в уменьшительной форме, да убрать две-три откровенные детали. Ну и многословнее написать, этак раза в полтора, величиной с «Путешествие в Арзрум» Пушкина, а не «Бэлу» Лермонтова. И всё – я мог бы поверить, что это новонайденный опус Достоевского, притом что хорошо его знаю, перечитывал многажды.

Насчёт недостаточной многословности автора: его можно понять – может, он не выносит растянутости. Я и сам, пиша стилизации, всегда пишу кратче образца. Так что за это пусть его ругает кто-нибудь другой.

Но если мысли о стилизации не было, то подобную схожесть нужно уже в недостаток поставить. Тема, сюжет, характеры, чувства, место и время действия (Россия девятнадцатого века, притом именно второй его половины) – всё то же. Грязный обшарпанный трактир, кошмарные сны про свои злодеяния, изнасилование с педофилией, «и девочки кровавые в глазах». Главный герой, Мадин – помесь Свидригайлова со Ставрогиным, с налётом Раскольникова, тоже красивый, как и двое последних. Как каждому порядочному Раскольникову, ему полагается друг Разумихин и проститутка Сонечка Мармеладова. Наконец-то я увидел её за сексом, никак раньше не мог себе представить. Всё твердил за Станиславским: «не верю!»...

...Советская действительность (тенденция её эволюции к тоталитаризму) угнетает Мандельштама-акмеиста. Это ж вид ницшеанства, которое конкурирует с марксизмом в радикализме. Марксизм что? – «До сих пор философы лишь различным образом объясняли этот мир, но дело заключается в другом – в том, чтобы Изменить мир!» А ницшеанство считает, что Зло неизбывно, и радикализм в другом: в стремлении к недостижимому иномирию («над Добром и Злом»), радикально отрицая весь Этот мир. А иначе – ценен лишь исчезающий миг, ценен как отдалённый образ того, недостижимого. И страдания калоши в сухую погоду – это вечные страдания в Этом мире. Который плох. Что и говорят эти шипящие, зудящие, брюзжащие согласные.

Для того, например, и слово «резиновой» поставлено рядом с «калоши». Оно по значению не нужно (калоши иными и не бывают, как резиновыми). Это не эпитет – зримый образ он не вызывает. Лисовицкая неправа. Но это – определение, свойство, чтоб – тут Лисовицкая права – не подумали, что калоша – метафора: растяпа, дурак. Потому что можно ведь дураком счесть того, кто не умеет приспособиться (например, к смене политического режима). Слово «резиновой» поставлено рядом с «калоши» не только в силу синтаксиса, но «соседство слов существенней бывает для него [стихотворного синтаксиса]… по… звукосмыслу»...

...Точно так, по сути, рассуждает мой вечный оппонент, он американец.

Он длительным наблюдением вывел, какие СМИ в США не жёлтые, уважаемые. И из их сообщений вывел, что Трамп – российский, если и не шпион, то что-то вроде. Как факт, очередное о нём сообщение подтвердило, что он врун. – Например? – Пожалуйста. «Нью-Йорк Таймс» (а это уважаемая им газета) написала, что Трамп сказал, что во время его инаугурационной речи пошёл было дождь, но очень скоро выглянуло солнце. «А вся Америка, – говорит мой оппонент, – смотрела телевизор и видела только дождь. То есть Трамп врун. И когда он говорит, что он не переметнулся на сторону русских, то это тоже ложь».

Ну а я из-за этой повсеместной информационной войны привык всё проверять. Я открыл правительственное американское видео со всей церемонией присяги. И увидел, что в начале речи Трампа люди начали раскрывать зонтики и набрасывать на себя целлофановые пончо. А на стекле, что перед Трампом, стали появляться еле видные и редкие следы от медленно спускающихся капелек. Но через пару минут некоторые зонтики стали закрывать и целлофановые пончо снимать. А ажурная причёска Трампа не успела намокнуть и осесть.

Потом я, помня, что «Нью-Йорк Таймс» – враждебная Трампу газета, нашёл и почитал отчёт о выступлении Трампа перед ЦРУ. И он там сказал (что и я видел), что дождь, только начавшись, сразу перестал. Никакого упоминания о солнце.

Я написал это своему оппоненту. Он ответил, что не стал читать, так как ему знакомо устройство моего ума. И сослался на одну мою логическую ошибку. Поэтому я, как и некоторые жёлтые СМИ, не вхожу в число тех, чьи расследования ему стоит читать...

Огонь. Всепожирающий. Единственная стихия, которая уничтожает, которая – испепеляет. Наши предки знали это и боялись больше всего – огня. Огонь разводили язычники перед своими идолами и постоянно поддерживали его, в трепете и страхе. Многие древние народы Европы предавали своих умерших этому богу, но с приходом христианства обряды трупосожжения были запрещены. Ведь в христианстве огонь – символ ада, цвет же его – дьявольский. По Библии – человек принадлежит земле, и в землю должен вернуться; в аду же надлежит гореть осквернившим своими деяниями землю, грешникам – они должны очиститься в огне. Именно поэтому церковь противилась кремации, но с приходом практичной цивилизации изменила свои взгляды на извечные вопросы бытия и ухода в небытие. И вот к концу XIX в. по всей Европе начинают строить здания для сжигания трупов – позаимствовав для названий некоторые древнеримские слова. В современных крематориях лютеранские, протестантские, католические, православные священники провожают «объекты кремации» в последний путь, и перед тем как отправить «божьих детей» в жерло ада, читают над ними прощальные молитвы, и невольно вспоминаются другие священники, уже сами давно ставшие прахом, отпускающие грехи покаявшимся ведьмам и колдунам, привязанным к столбам, перед тем как дать знак к началу сожжения, во имя Бога...

...Замысел лучшей картины художника «Хан-Алтай» зрел долго. Художник стремился уловить различные состояния природы.

«Не удаётся мне, – писал Гуркин, – воспроизвести Алтай в ненастную погоду... Тут он какой-то более сильный и величественный в красках и формах».

Помеченный 1905 годом карандашный набросок горных вершин с клубящимися меж ними облаками, с парой орлов на скале – одна из первых проб решить эту задачу. В рисунке можно узнать руку ученика А. А. Киселева. Проходит год-другой, и, работая над этой темой, Гуркин создаёт полотно, окончательно определившее его собственное лицо.

Хан-Алтаю посвящена сюита алтайского композитора А. В. Анохина, упоминание о величественной стране гор найдём мы в ряде литературных произведений сибирских писателей. И вполне закономерным представляется обращение Г. И. Гуркина к этой теме.

Первый вариант «Хан-Алтая» (1907), хранящийся в Томском музее, показывает суровые и величественные вершины горной страны. Полотно звучит как могучая эпическая поэма. Уравновешенная композиция усиливает впечатление мощи и является художественным воплощением средствами изобразительного искусства словесной характеристики:

«всё вокруг первобытно, грандиозно и величаво... какой простор и какая мощь».

Образ Хан-Алтая вмещал в себя и символ любимой родины, и то преклонение перед величественной природой, которое было характерно для восточных народов, и раздумья самого автора о могучей и возвышающей душу природе Алтая.

В 1936 году Гуркин создаёт второй вариант картины «Хан-Алтай», находящийся ныне в Барнауле. Вариант значительно отличается от живописной композиции 1907 года. В нём больше ясности и строгости. В первом варианте художник ещё допускал элементы случайности в построении (цепь треугольных вершин гор беспорядочно разбивалась светлыми пятнами снега), прибегал он и к изображению некоторых повествовательных подробностей (орёл на одном из валунов, одинокое облачко в ущелье – как указание высоты этих гор). Композиция производила впечатление несколько громоздкое и тяжеловесное.

В варианте 1936 года автор сумел избавиться от этих недостатков. Композиция воспринимается очень цельно, величественно и даже торжественно. Этим задачам служат и вся архитектоника пейзажа, и его строгий колорит.

Эпиграфом к каталогу своей выставки 1907 года Гуркин поставил строки из народной алтайской поэзии:

Треуголен ты, Хан-Алтай,

Когда взглянешь на тебя с высоты,

Со стороны поглядишь на тебя,

Ты блестишь, как девятигранный алмаз!

Когда же со ската горы окинешь взором тебя,

То, как плеть расплетённая, тянутся хребты твои!

Полностью выразил он это впечатление именно в полотне 1936 года. Автору удалось здесь избавиться от пестроты цвета. В результате горы стали восприниматься более цельно. Умело передана воздушная перспектива за счёт общего высветления палитры, что создаёт впечатление, будто весь пейзаж напоён прозрачным и холодным высокогорным воздухом...

*   *   *

Для кого пишет писатель? Для читателя? Абсурд…

*   *   *

Стихи писать не трудно. Трудно не писать стихи.

*   *   *

Провинциальный писатель – это судьба, диагноз или несмываемое пятно?

*   *   *

Никогда не думал, что писательская работа может быть тягостной обязаловкой…

*   *   *

В России пока кому надо взятку не дашь – борьба с коррупцией не начнётся.

*   *   *

В руках нужно держать свой половой член, а не совать его налево и направо. Поэту на роду написано воспевать и вино, и любовь. А вот пить и валандаться по бабам – это не его дело…

*   *   *

Худший вид невежества – всеобщая образованность.

*   *   *

Словом можно обидеть. Словарем – убить.

*   *   *

Какие два самых популярных места в любом театре? Буфет и туалет.

*   *   *

Что такое война? Это когда жадные, облеченные властью идиоты меряются членами…

*   *   *

Иногда поэты, когда не пьют и не развратничают, говорят весьма здравые вещи.

*   *   *

Ещё Гагарин, улетая в космос, сказал: «Понаехали!».

*   *   *

Пахло от Началовой, как от яблока в больнице.

*   *   *

Голос, которым можно было бы вскрывать консервные банки с повидлом.

*   *   *

Их было шестеро. Вооруженных футбольными битами …

*   *   *

Почему же мне не быть писателем? Я уже им есть.

*   *   *

Пока ты безоружен, врагов у тебя нет…

...Так теперь я понимаю, наконец, что Твардовский был настоящим художником. Он выбрал для воспевания этого Великого Отступления от гражданственности к мещанству самое… разрушительное время – войну. И воспел в ней обыденность. Ценность воды, например, в первой строфе:

На войне, в пыли походной,

В летний зной и в холода,

Лучше нет простой, природной

Из колодца, из пруда,

Из трубы водопроводной,

Из копытного следа,

Из реки, какой угодно,

Из ручья, из-подо льда, –

Лучше нет воды холодной,

Лишь вода была б – вода.

Во второй строфе – ценность еды. В четвёртой и пятой – прибаутки. В шестой – правды. Далее воспевается носитель этих ценностей, Вася Тёркин.

Парадокс! Уж, казалось бы, какой он мещанин – человек на войне, да ещё и героический человек? А тем не менее. Второе применение слова «герой» (первое применено в литературном смысле) – в связи с умением заснуть в любых условиях:

И приник к земле сырой,

Одолён истомой,

И лежит он, мой герой,

Спит себе, как дома.

И тут аура литературного значения слова бледнеет, выступает его военное значение...

...Я задумала взяться за мемуары. Пусть они будут выглядеть максимально правдиво и реалистично – не хочу вкрапления художественных эффектов там, где правда – самый сильный инструмент воздействия. И название всплыло в голове как-то вдруг сразу, когда шла с работы, втаптывая жёлтые листья в ледяные октябрьские лужи. «Миниатюра» – назову их именно так. Почему? Я и сама не знаю, но название не отпускает меня, значит, оно останется и со временем само себя объяснит.

Наверное, именно с этой главы и следовало начинать дописанную уже до половины книгу, чтобы, по крайней мере, объяснить её появление на свет, но разве мемуары не могут обойтись без предисловий?

Может показаться странным, что из всей своей жизни я выбрала для запечатления на бумаге всего эти несколько горьких лет, навсегда оставивших тяжёлый осадок в моей душе. Куда оптимистичнее было бы превратить их в одну из глав грандиозной эпопеи под названием «Моя жизнь», но только кому будет интересно читать кажущиеся только, пожалуй, мне самой да моим родителям забавными эпизоды из моего детства и юности – такие же обычные, как и у всех прочих людей?

Однако, вынося на суд читателей столь странные записи о некогда существовавшем необыкновенном человеке, я рискую куда большим: могут не поверить либо мне, либо ему – ведь всё, что я знаю о его прошлом, я знаю только лишь с его слов. Я уже неоднократно сталкивалась с насмешками и недоверием в свой адрес, когда рассказывала знакомым те или иные эпизоды из его жизни и наших с ним отношений. И самым вежливым комментарием, полученным мной тогда, был совет начать принимать галоперидол. Всё-таки прав Ильин, когда говорит, что развитие инстинкта не должно опережать развитие духа.

Сойдёмся на том, что записи эти я делаю исключительно для себя. О нет, я никогда не стану их перечитывать: на то у меня не хватит ни стойкости, ни силы духа, да и здоровье уже не то, что прежде. Но я должна излить всё это на бумаге. Потому что только тогда я смогу освободиться и пойти дальше. Я хочу сбросить этот жернов, который волоку за собой уже не первый год...

С творчеством известного американского писателя О. У. Холмса (1809 – 1894), поэта, прозаика, эссеиста, а также не менее известного врача и учёного-физиолога, читатели журнала «Новая литература» уже отчасти знакомы. В своей предыдущей подборке я попытался представить Холмса как неистощимого юмориста, мастера острот и парадокса, каковым он, собственно, всегда и являлся для тогдашней читающей публики. Может быть, именно поэтому к стихам этого популярного в своё время «новоанглийского брамина» (так он сам себя частенько называл) хочется обращаться вновь и вновь. Сегодня я решил продолжить ваше знакомство с творчеством этого замечательного поэта, который, кстати, никогда себя всерьёз поэтом не считал, намеренно противопоставляя свой так называемый дилетантизм господствовавшему тогда в литературе романтическому стилю.

Стихи, отобранные для этого сборника, объединяет тема литературного (и в частности поэтического) творчества и отношения автора к поэтам и поэзии, где в шутливой, а иногда ироничной форме Холмс пытается наставлять тех, кто считает писательство своим основным призванием и твердо убеждён в том, что путь сочинительства прямой дорогой ведёт его к славе и успеху.

...Через три дня, возвращаясь с работы, я свернул к нашему дому – и увидел Женечку, стоящую на пороге. Она побежала к машине, размахивая рукой, в которой был зажат какой-то конверт, и крича:

– Дед, дед! Я получила письмо!

– Письмо? – спросил я, искусно изображая недоумение. – Что за письмо?

– Ты видишь обратный адрес? Письмо из Мекки! Это в Саудовской Аравии! И ты знаешь, кто написал его?

– Кто?

– Аладдин!! – воскликнула она. – Но я не понимаю, дед, – он что, ещё живой?

– Получается, что он ещё не умер, – сказал я и взглянул на неё. Она не могла стоять на месте; она подпрыгивала, дёргала меня за рукав и совала мне в руки конверт.

– Читай, – почти приказала она.

– А почему ты не можешь прочесть?

– Потому что тут всё написано по-русски. Аладдин что – знает русский?

– Может, у него есть дед, как у тебя, с которым он учит русский язык, – сказал я.

Тут Женя вдруг перешла с английского на русский и произнесла с сильным американским акцентом:

– Дед, не тяни резину – читай!

– Молодец! – похвалил я. – Запомнила полезную фразу.

И я развернул письмо...

...А днём за блестящий доклад Неверова девушка уже готова была его расцеловать. Какой-то цветок распускался в ней: как важны ей, оказывается, в мужчине ясный ум, ироничность, умение видеть суть вещей!

Вообще говоря, до совещания она думала, что Андрей – «ватник» и ярый «путинец». В обеденных спорах ей подчас хотелось плюнуть ему в тарелку. Пару раз, было дело, она жестоко троллила Неверова, только что не высмеяла прилюдно, а так почти до этого дошло. Короче, она успела записать его в «ура-патриоты» – категорию, откуда не так-то просто выписаться.

И тут вдруг такой доклад! Андрей держался так уверенно и – о боже, какой секс! – чуть-чуть иронично к невидимому оппоненту – российскому государству: доклад был посвящён экономической ситуации в стране. Он как бы подводил слушателей к обрыву, куда каждый заглядывал сам – представлялось, что там окажется наша экономика.

Слова и мысли в этом докладе были упруги и нежны, как при правильном съёме мужчиной женщины – странно это сравнивать, но, видно, такая она ненормальная, оказалось, это близкие для неё вещи. К концу выступления она почти захотела этого прозревшего мужика, способного, как выяснилось, на тонкие наблюдения и глубокие выводы. 

Вечером они гуляли по территории отеля, прихватив с собой бутылку бордо, и он катал её на качелях, точно ребёночка, и читал ей «Шагане ты моя, Шагане». Вино казалось Марии очень вкусным и после каждого глотка сразу падало в низ живота, и там что-то натягивалось от сладкой тревоги. Мария хохотала, лёжа на гамачной паутинке, и, закинув голову, смотрела, как туда-сюда прыгает, перемещается звёздное небо, а когда её сапожки взлетали до пика – видела снег и деревья, растущие вверх тормашками.

«…Жаль, он не знает Бродского, всё-таки он «ватник», Неверов, Емеля, а ни фига не европеец! Всё равно он крестьянин, и нет в нём ни капли дворянского, но, с другой стороны, что ж тут такого, он талантливый, целеустремлённый, всё равно он – цвет народа! Каков народ, таков и цвет...»

На крыльце спального корпуса он держал в руках озябшую, пьяненькую революционерку и думал, что сегодня она какая-то чересчур кроткая, и что кротость эта – странная. Новая, покорная Донская будет, пожалуй, ещё поопасней прежней. Она целовалась отрывисто, как бы постепенно входя во вкус, и совсем не закрывала глаз.

...

Она не пылала от страсти, но её тело было переполнено тёмным весельем, и вот пришла пора его выпустить. Был довольно забавный зуд под кожей, появляющийся то здесь, то там, везде, особенно на сгибах, невыясненный и отчего-то мешающий жить. Почему-то сегодня ей было не жалко отдать себя этому мужчине, пусть бесконечно чужому и немножко презираемому ею за что-то – так сразу не объяснишь, за что...

...– Слушай, студентик, – кокетливо захрипела соседка, – а может, ты мне на водку дашь, а я любить тебя буду.

Мадин чуть не расхохотался. Широко улыбаясь, он подошёл к ней и машинально заглянул ей через плечо. В комнате, на полу, он увидел маленькую, лет десяти, девочку. Выгнувшись, словно кошечка, она что-то искала под кроватью. Неправильное, опасное, но при этом непреодолимо влекущее чувство вспыхнуло в нём, и он ощутил, как в его жилах заструилась горячая, упругая мужская сила, способная заставить броситься в любую, даже самую грязную и вонючую бездну, лишь бы это падение обещало утолить так внезапно охватившую его жажду наслаждения.

– Не нужна мне твоя любовь, – всё так же с улыбкой на лице ответил Мадин, продолжая смотреть в комнату, – но если хочешь, можешь три рубля заработать, – озвучил он своё неожиданное предложение, и глаза уже было поникшей соседки вспыхнули алчным блеском.

– А что нужно-то? – спросила она.

– Дочка твоя? – Мадин кивнул в сторону девочки.

– Ну да… моя, – медленно выговорила соседка, начиная смутно догадываться, к чему идёт разговор.

– Оставь меня с ней, – без лишних церемоний произнёс Мадин.

Окончательно сообразив, за что Мадин предлагает ей деньги, соседка удивлённо вытянула лицо и уже хотела что-то возмущённо сказать, но поймав на себе пристальный и даже суровый взгляд, опустила лицо и задумалась.

– Давай деньги, – шепнула она и, быстро обернувшись, посмотрела на дочь с каким-то непонятным, адресованным то ли ей, то ли себе сочувствием.

Мадин сунул ей в руку три рубля и сказал:

– Часа мне хватит. Погуляй где-нибудь.

Накинув на себя старый, вытертый плащ и ещё раз стыдливо взглянув на ничего не подозревающую девочку, соседка потихонечку вышла. Мадин бросил пальто на стул, а сам уселся на застеленную белой несвежей простынёй кровать. Девочка равнодушно посмотрела на него и, ничего не сказав, продолжила ползать по полу и мурлыкать себе под нос какие-то, понятные ей одной, мотивы.

– Ну иди сюда, – ласково позвал Мадин и протянул руку.

Девочка застенчиво улыбнулась и, поднявшись, подошла ближе. Мадин усадил её на колени и, поглаживая по волосам, спросил:

– Ну и как зовут такую красавицу?..

М-да. Все многие сотни и сотни мною разобранных произведений искусства не особо подвигли мой вкус.

Мне это стало ясно после прочтения такого перла Владимира Вейдле:

«Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.
Не пылит дорога,
Не дрожат листы
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.

 …главный недостаток <…> чересчур поспешный и однотонный ритм, ещё ускоряемый (даже до чего-то шарманочного, хочется непочтительно сказать) параллелизмами: горные вершины – тихие долины; не пылит дорога – не дрожат листы… у Лермонтова в этом случае гораздо меньше лермонтовского… По сравнению с Гёте, Лермонтов слишком гладок… Но Лермонтова можно и не сравнивать с Гёте, он не переводит, а «подражает», результатом чего явились хорошие стихи «в антологическом роде» (хоть, конечно, и не равные лучшим его стихам)… вполне подобного и равного стихотворению Гёте у него <…> не получилось… тем лучше. Если бы он понял Гёте до конца, он бы своего стихотворения не написал».

В 1840 году написано. Год до смерти. Не лучшее стихотворение…

Чтоб меня застрелили, если б я мог такое помыслить. Только похвалы всегда читал. (Радость – не я один шлёпа.)...