Архив публикаций за апрель 2014

...Старенькая скрипучая полуторка ползла по узкой колее, соединяющей заблокированный город с Большой землёй. Ночью снова были массированные артиллерийские обстрелы и бомбёжки, потому сейчас утреннее небо затянуто чёрной пеленой дыма. Где-то горят склады с продовольствием или булочные.

«Машенька моя, – подумал Толик, сильно вцепившись в руль. – Пережила ли ты эту ночь?».

Он немного прибавил скорость. Месяц уж как стояли трескучие морозы, сковав Ладогу льдом, толщина которого теперь позволяет переправлять грузы значительного веса, поэтому Толик три раза в неделю делал рейсы с Большой земли и обратно, доставляя в Ленинград хлеб, крупу и сахар. Было тихо. Привычно тревожно и тихо.

«Сейчас начнут бомбить».

Он знал это почти наверняка и инстинктивно замер в ожидании. Далёкий тоненький свист разорвал зимний утренний покой, а за ним последовал гром взрыва. Машина сама покатилась дальше по льду, но, проехав немного, плавно остановилась. Вылезая, Толик взглянул на небо. Усеянное десятками летящих на землю снарядов, оно зловеще нависло над озером. Снова раздался взрыв, затем ещё один, следом ещё и ещё. Снимая шапку, Толик втянул голову в плечи и рухнул на колени.

«Я не могу сейчас умереть, – лихорадочно зашептал он. – Не так! Только не так! У меня ведь хлеб! И Маша там, в городе! Как же она без меня?!»

Толик почувствовал, как его охватывает нервный озноб, и судорожно перекрестился. Страх, этот удушающий липкий страх. Как с ним справиться? Он закрыл глаза и заставил себя вспоминать прошедшие времена, но в голове вертелась молитва. Вначале её слова давались с трудом: они путались, застревали в горле, разлетались, как ангелы, оказавшиеся на другой, чёрной стороне мироздания. Но он упрямо собирал их, чтобы в ужасе и хаосе происходящего по крупицам сложить в единый отчаянный призыв к Богу. Этот призыв – всё, что он мог противопоставить мощной, разрушающей всё на своём пути силе...

Передо мной комната. Такая светлая, что у входа в неё, по краям, лучи солнца создают мистическую картину. Словно это портал в другой мир. Я почти невесом. Пересекая белоснежный порог, плавно перемещаюсь внутрь. Движение даётся так легко, что я не чувствую работу ни одного мускула.

Она сидит спиной ко мне на небольшом диване. Вокруг нас простенькая мебель. Стол, два деревянных стула, невысокий шкаф. На девушке платье с короткими рукавами и большим вырезом. Почти вся спина обнажена. Русые волосы, длиной ниже плеч, равномерно покрывают её белую кожу. На её шее чуть заметно пульсируют кровеносные сосуды. Я просто смотрю. Наслаждаюсь, сам не знаю чем.

Окно, обнаруженное мной за секунды до этого, приоткрывается. В комнату дует ветер. Его силы едва хватает для того, чтобы длинные волосы слегка всколыхнулись. Это оживляет её, и она поворачивается ко мне.

Знакомое лицо, которое я где-то видел. Черты лица, которые взволнуют любого. Щёки с лёгким румянцем, руки, сложенные на коленях и улыбка, от которой стало теплее. Я вижу её – ту, которая всегда была рядом и никогда не покидала меня. Ту, которую никогда до этого не замечал из-за собственной слепоты.

Зелёные глаза пристально смотрят на меня. Я отражаюсь в них. Неподвижно стоящий молодой человек с умиротворённым выражением лица в полный рост помещается в её зрачке.

Я опомнился, но поздно. Хотел подойти ближе и прикоснуться к ней, но всего этого уже не было...

От американского и чисто мужского, брутального кино, каким является «Терминатор», давайте сегодня обратимся к кинематографу российскому и женскому. Причём, не только адресованному, прежде всего, женской аудитории, но, что важно, создаваемому режиссёрами-женщинами. Поговорить об этом тем более интересно, что сейчас во всём мире наметилась в кино важная и любопытная тенденция, которую можно выразить одной фразой: «Женщины наступают».

Пока не совсем понятно, насколько это явление положительно, понятно лишь, что женская экспансия набирает обороты. Хотя относительно недавно, лет так двадцать пять назад, режиссура считалась исключительно мужской профессией. Если туда, за редким исключением, и допускались представительницы слабого пола, то только при наличии у них мужского характера.

Сегодня феминизация в кино происходит во всём мире, и российский кинематограф здесь не исключение. Женщины-режиссёры стали уже обычным явлением и даже доказали, что могут снимать если не культовые, то знаковые фильмы. Одним из них стала картина «Питер FM» Оксаны Бычковой. Вот о ней мы как раз и поговорим...

...За шестнадцать лет творческой жизни его произведения слушали и читали около ста знакомых ему людей. Из них двое сочли его лучшим мастером мировой литературы, двое – воплощением Лермонтова, ещё десять прилагали к нему слова «гений» и «великий», примерно сорок – слово «талант», и ещё пятьдесят назвали его тупым графоманом или просто посредственностью, а человек двадцать из этих пятидесяти добавили, что у него «с головой не в порядке». Более двадцати человек из тех же пятидесяти ругали его за сухость, педантизм и вымученность, а вторая половина – за крикливость, истеричность и торопливую небрежность. Ровно половина порицала его за излишнее почтение к классикам, остальные – за непочтительное к ним отношение. Одна треть хулила его за отказ от национальных традиций, примерно столько же – за национальные реалии. Десять или двенадцать человек обвинили его в мании величия, на что он всегда отвечал, что он куда скромнее Моисея, Иисуса и Мухаммада, даже поскромнее Ницше, и не превосходит своей манией Данте, Микеланджело, Эль Греко и Скрябина. Один читатель пытался его зарезать, трое назвали сатанистом, четверо – плагиатором, и человек десять предсказали ему муки в аду. Двое прослезились, а один смеялся. Из четырнадцати наиболее высоко оценивших Л. (среди знакомых) половина ушла из жизни до его тридцатисемилетия, а с двумя он порвал отношения как с гитлеровцами.

Пять раз он участвовал в литконкурсах, из коих выиграл два, с наибольшим числом участников; в двух написал по второму рассказу на заданную тему, вне конкурса, и жюри сообщало ему, что он лишился победы, послав не вторую вещь; и однажды дал рассказ на самосуд участников, не зная, какой это кошмар. Он утешает себя тем, что Бах выигрывал ещё реже.

Политическую корректность он утерял к тридцати годам, национальную – к тридцати пяти. Религиозную не терял: что ему было терять? Таким образом, Нобелевская премия ему не светит. Он утешается тем, что почти никто из классиков также не имел подобных шансов, и по тем же причинам. Правда, им было легче это переносить благодаря отсутствию Нобелевки.

Писателю Л. повстречались примерно две тысячи человек, считающих Библию или Коран мудрейшими книгами в мире. 99% из них не читали ни страницы из этих книг, а также из книг об этих книгах, и вообще не планировали этого делать. Ещё около полутора тысяч считали лучшими писателями Пушкина, Гёте, Шекспира и Низами. 98% из них ничего не читали из этих авторов (кроме отрывков из Пушкина и Низами в школьных учебниках), а также об этих авторах, и не видели ни одной театральной или киноинсценировки по их сочинениям, кроме фильма «Ромео и Джульетта», и, судя по всему, ни разу не задумались это сделать. Обе эти группы людей советовали Л. внимательнее перечитать эти книги, дабы уразуметь их содержание...

Был когда-то фильм известного сценариста и режиссёра – не припомню его имени, – где в конце через весь экран, по бескрайнему полю, заросшему высокой колышущейся травой, под серо-облачным небом, несутся сотни коней. С таким, знаете, мягким стуком копыт, с картинно развевающимися гривами, с живописно изогнутыми шеями!..

А-а, вспомнил название фильма! – «Долгая счастливая жизнь»! Или, может быть, «Долгая несчастливая жизнь»? Не помню... Там известные артисты играли. В голове крутятся их имена, но у меня в последнее время с памятью неважно.

По ночам, когда моя болезнь достигает своего апогея (а это случается, в среднем, раз в месяц), я встаю с постели и подхожу к окну. За окном расстилается чудный, залитый лунным светом пейзаж Катскильских гор. Это, вообще-то, не горы, а высокие холмы с широкими прогалинами между ними. Одна вот такая прогалина – та, что в России называлась бы просторным лугом, – видна мне через высокое окно моей палаты.

И едва я отдёргиваю тяжёлые шторы и всматриваюсь в темноту, как небо над лугом начинает светлеть, становясь серо-облачным; аккуратно подстриженный газон превращается в колышущееся море высокой травы; и на луг выбегает – нет, не табун коней, как в фильме! – а одинокий белый конь...

Он возникает в дальнем левом углу поля и медленно движется направо. Мне слышен мягкий стук его копыт и видна картинно развевающаяся грива над живописно изогнутой шеей – точь-в-точь, как в «Долгой счастливой (несчастливой?) жизни»!

Когда он заканчивает свой бег и исчезает, я задёргиваю шторы и ложусь в постель, умиротворённый.

Я увидел своего белого коня – и больше мне ничего от жизни не надо...

Настало время, когда критики Новой Хронологии (НХ) предпринимают попытки восстановления исторической справедливости – возвращения знаменитой Помпеи в 79 год от Р. Х.

Дело в том, что в последние десятилетия обнаружены не только отдельные свидетельства более поздней гибели Помпеи и Геркуланума, но и созданы специальные труды, наглядно показывающие, что древнеримские города погребены под лавами Везувия отнюдь не 1-м, а в 17 веке от Р. Х.

Для того чтобы убить любую теорию, достаточно найти в ней хотя бы единственное противоречие, а в современной научной парадигме их столько, что они уже превратили её в банальную лженауку, основанную на подтасовках и подгонках.

В исторической науке, как и в любой другой, важным элементом аргументации должна являться логика поступательного развития событий. В истории Древности и Средневековья – это принцип обоснованного становления и продвижении присущих этим эпохам технологий и развития в них соответствующих инфраструктур.

Как всегда, гибель якобы очень древних Помпей историки определили в далёкую старину, в 79 год. Названа даже точная дата – 24 августа! На каком же основании это сделано?

У историков на это есть две версии.

Первая говорит о том, что Помпеи были основаны некими осками в 6 веке до н. э., а само название города с местного наречия обозначает число пять, что должно свидетельствовать о формировании Помпей в результате слияния пяти поселений.

Вторая версия повествует о существующей в Италии древней легенде, согласно которой города Помпеи и Геркуланум были основаны древнегреческим героем Гераклом, победившим великана Гериона.

Конечно, верить можно во что угодно, даже в древнегреческих героев и сказочных великанов. И мы ведь знаем, как из историографии, так и из религии, как люди даже весьма недюжинного ума, словно креветки на живца, действительно легко оказывались в лапах самых примитивных и лживых идеологем. Но не пришло ли время отбросить старые сказки о прошлом и посмотреть на вещи трезвыми глазами?

Мы покажем, что знаменитая гибель Помпеи не имеет отношения к античным временам. Нам уже известно из предыдущих публикаций, что территория Апеннинского полуострова, принадлежащая ныне современной Италии, ни в 1 веке от Р. Х., к которому относят гибель Помпеи, ни даже ещё в 12 веке не была заселена какой-либо продвинутой цивилизацией. Первые более-менее «цивилизованные» племена в землях Италии, названные итальянскими историками этрусками, датируются 13-14 веком от Р. Х. Сохранилось множество великолепных, неповторимых памятников этого древнего народа. Даже знаменитая римская Волчица, кормящая Ромула и Рема, да и многие другие памятники старины – это достижения отнюдь не древнеримских италийцев, как думает обманутый историками обыватель, а подлинные культурные достижения этрусков...

Культовое кино, как известно, это совсем не обязательно кино фестивальное. Знаковым и по-своему даже эпохальным, может стать фильм, который не то что не ориентирован на особо интеллектуальную аудиторию, а понятный даже и ребёнку, любой социальной группе. Кроме того, культовые фильмы, бывает, находятся как бы на границе киноиндустрии с её рыночными законами и стремлением ошарашить зрителя спецэффектами – и киноискусством.

Мне кажется, лучший пример такого фильма – легендарный «Терминатор». И вот сегодня есть хороший повод рассмотреть не только культовую вторую часть, но и все киноверсии. Ну, а начнём, как полагается, по порядку, с первой части, которую, оказывается, библиотека Конгресса США включила в фонд национального достояния страны. Если вы помните, то основные каноны фантастической истории определились уже в «Терминаторе 1»: внешний облик киборга, зловещее металлическое нутро и отчаянные попытки его уничтожения...

...Жить во имя кого-то или чего-то большего, чем ты, во имя идеи, некого светлого будущего потомков – это откровенная революционность, безумный обрыв эволюции. Ведь тебе, к примеру, некто, семья – тоже отдали жизнь, так почему же ты сам толком не жил?! Человек обязан жить в первую очередь для себя, подразумевая под собой целый мир.

Чтобы жить «по праву», нужно иметь веские аргументы, высокие цели, достаточные основания. Выбор, как правило, лежит между жизнью долгой, но тусклой, или жизнью короткой, но яркой… Долго и ярко живут исключения постоянного удивления, возрождения. Реши для себя: кто ты? – металл или тот, кто что-то там метал!

Ни о чём в этой жизни нельзя говорить серьёзно, без иронии или самоиронии – даже о родине, вселенной, боге, любви, матери, страдании, детях, государственном флаге, наследии, общем горе, помощи ближнему – ведь это всё суть обывательские фикции, общественные обманки. Ни о чём в этой жизни нельзя говорить серьёзно, без риска быть смешным, кроме возможности счастья для всех и для себя неделимо.

Если ты понимаешь жизнь как наказание, то жить в этой ситуации – преступление, за которое следует приговор вялого небытия. И наоборот, счастливый человек, с улыбкой преодолевающий невзгоды, награждается полноценной продолжительной жизнью, глупец – хотя бы её имитацией, не являющейся откровенным злом. Ложь самому себе страшнее.

Смерть – явление естественное, вызванное необходимостью. Строго говоря, это созидательный акт появления на Земле некого Нового мира, или даже многих миров для всех, стоящих первыми в очереди на жизнь, на приобщение к свету. Не жадничай собой, нутром будь выше инстинктов, уложись в несколько десятков солнечных лет!

Успокоить тебя должна неоспоримая относительность всего в этом мире, ведь согласно грандиозной максиме Эпикура смерти нет, и мысли о страхе смерти ничего именно для тебя не значат. Как можно бояться того, что существует лишь в сознании других людей?!

Разговоры об увеличении продолжительности жизни – это досужие отговорки обывателей, ленивцев, бездари, слуг жадности. Шестьдесят-семьдесят лет активного образа жизни, персональных подвигов, горячих мыслей, дел, рук, идей, десятилетий беспокойного сердца, лунных ночей – вполне достаточно творцу, неустанно работающему над собой.

Высшим судьёй для истинного художника, в творчестве и судьбе, является не общество, не время, а он сам, как разведчик недостижимого абсолюта совершенства. Поэтому главную жизненную задачу, помимо беспрерывной учёбы и создания артефактов, всякий одарённый человек видит в том, чтобы стать достойным звания «истинный художник».

В этом случае он может сам определять границу того или иного произведения, форму самовыражения, независимость от мнений, а также избрать – как дату рождения в себе творческого гения, так и дату его смерти. То есть, художник вправе приговорить себя сам...

Словесные войны между верующими и атеистами опасны; они часто ведут к настоящим кровопролитиям. Как это предотвратить? Один из возможных вариантов – это поддержка философского подхода НОМА, сформулированного Американским учёным С. Гулдом. Ссылаясь на его труд, я писал: «Бог – это нематериальная сущность, поэтому попытки доказать, что Бога нет, путем научных экспериментов – неправомерны. То же самое можно сказать о попытках опровергнуть научные утверждения (как, например, возраст Земли) на основе несогласия со Святым Писанием».

В книге «Перекидывая мост между наукой и религией: почему это должно быть сделано» теолог Роберт Джон Рассел пишет, что для избавления мира от агрессивных конфронтаций необходимо сотрудничество между теологами и учёными. Подход НОМА, возможно, будет основой такого сотрудничества.

Первым шагом к взаимному уважению между верующими и учёными должно стать признание того, что большинство людей на земле окружены материальными структурами и духовными суперструктурами. Научные теории принимаются или отвергаются только на основе наблюдений и экспериментальных данных в сфере материального мира; теологические теории, с другой стороны, принимаются или опровергаются только на основе интуиции и на основе логического соответствия со святыми книгами. Формальное признание этих неопровержимых фактов, например, Папской академией наук в Ватикане, стало бы чрезвычайно важным шагом к ликвидации опасных споров...

В отличие от меня, у моего прадеда деньги водились. Причем не только на хлеб. И даже не только на хлеб с маслом. У моего прадеда был свой собственный маслозавод.

Звали моего прадеда Никифором. Он носил приличный суконный сюртук, светлые брюки из казинета, хромовые сапоги и всегда имел при себе серебряные карманные часы формы «Густав Жако» на тонкой цепочке. Портила Никифора только его окладистая чёрная и густая борода, которая на фотографиях той поры навевает мне что-то дремучее. Я бы даже сказал – разбойничье.

В небольшом городке, где проживал мой прадед до революции, его немного побаивались. Сторонились. Должно быть, из-за этой самой чёрной бороды, а может быть, из-за той огромной силы, которой Никифор обладал в молодые годы. Бывало, встретит на улице какого-нибудь пьяного забулдыгу, тот ему бранное слово скажет или заденет плечом. Никифор на секунду приостановится, махнет бородой, рукой тряхнёт слегка. Глядь, а пьяный мужик уже лежит на земле как подкошенный.

Из-за этой бороды, скорее всего, его и раскулачили. Это ведь была непозволительная роскошь в пору тотального дефицита двадцатых годов.

Дед, конечно, расстроился, но бороду не сбрил. И если бы его после раскулачивания не объявили врагом народа и не сослали на Соловки, он бы и дальше жил у своей дальней родственницы, которая приютила его в старой баньке за огородом...

Совсем недавно, шестнадцатого апреля, мировой кинематограф отметил значительный юбилей – сто двадцать лет назад родился Чарльз Спенсер Чаплин (ну а попросту – Чарли Чаплин), подаривший нам маленького забавного киногероя со знаменитыми усиками. Героя этого он, как известно, назвал собственным именем – Чарли. И вот уже сколько лет прошло, а ведь персонаж нельзя назвать нафталинным. До сих пор киноведы всего мира спорят, в чём же секрет гениальности этих чёрно-белых немых чаплиновских лент.

Для кинематографа Чаплин, по сути, изобрёл азбуку, алфавит. Федерико Феллини, например, вообще называл его ни больше ни меньше Адамом в кино, от которого все ведут свою родословную. Сказано, конечно, смело, но неслучайно. Ведь именно он первым превратил кино из чисто развлекательного явления в настоящее искусство.

Когда около 1900 года кинематограф появился на свет, он был массовой ярмарочной забавой для публики с самым непритязательным вкусом. И Чаплин прошёл эту стадию на себе. Начинал он как актёр, снимаясь в очень грубых комедиях. Помните, как в фильме «Человек с бульвара Капуцинов» мистер Сэконд показывает ковбоям дикие драки, комментируя это возгласами: «Какая вкусная жирная рука!». Вот примерно с такого кинематографа и начинал Чаплин.

И даже в тех первых фильмах, в которых Чаплин выступал уже и как режиссёр, ему не сразу удалось преодолеть инерцию бессмысленного мордобития в кадре. Но впоследствии именно он первым и нашёл принципиальную разницу между бездумной агрессивной клоунадой и подлинным искусством эксцентрики...

...– Ваучеры, ваучеры, приватизационные ваучеры, покупаем ваучеры! – орал в мегафон смуглый курчавый парень, очень напоминающий студента-«ботаника».

Голубов привёз меня на своём небесно-синем мерседесе к станции метро, остановился в трёх метрах от бойкого скупщика и заговорщицки подмигнул.

– Костик, вы хотите продать ваучеры? Верная мысль. Мои прихватите, залежались. Толку от них всё одно нет. А так на бутылку коньяка заработаем и выпьем за здоровье.

– Марк Аркадьевич, издеваетесь, как всегда? Я скупаю ваучеры. Кстати, никому не нужные и для граждан бесполезные. Стоит мой человек. Таких постов-скупок у меня семьдесят пять, недалеко от станций метро и переходов. Хотел, чтобы вы увидели своими глазами.

– А зачем вам, господин Голубов, ненужные ваучеры? Вы что, меценат?

– Здесь всё проще простого. Граждан кинули. Это не все поняли, но это факт. Никто никому ничего не заплатит. Мы их покупаем, дёшево, конечно, но платим наличными. За эти бумажки на аукционах продают нежилые помещения и права аренды. Нужны земельные участки под павильоны. Уже теплее? Так вот. Мне нужно шестьдесят участков сейчас, завтра – ещё сто. Потом павильоны. На деньги всё это я не куплю… дорого… Открываю фирму «Глобал-Сеть» по продаже мобильных телефонов...

...Именно на этом оптимистическом фоне и разворачивается история покупки главным персонажем повествования Семёнычем лошади, «тощей», «убогой» «шкетины» с «выпирающими рёбрами», обречённой пойти «на колбасу». Такую участь ей уготовили и бывший хозяин, и Пётр Васильевич, директор скотобойни.

Случайная встреча Семёныча с этой несчастной скотиной, её взглядом, перевернула в нём всё естество, то, чем он жил на этой земле от рождения.

«Лошадь повернула голову в сторону Семёныча и продолжительно посмотрела на него. Она будто пыталась узнать в нём кого-то своего, привычного, который возьмёт вот её и отведёт в родную конюшню. В Семёныче вдруг стало проявляться какое-то ещё неосознанное тепло, что-то в нём зашелестело, как луговая трава на ветру, вроде бы кто-то стал на него глядеть со всех сторон одновременно, невидимый за воздухом, а глядит. Выжидательно глядит. Будто подталкивает к действию. Молча. Нехорошо даже сделалось на душе у Семёныча…»

Это не только глубочайшая жалость к загнанной изработавшейся скотине, но и стержень отношения к жизни, её многовековому укладу, когда в большом лошадином глазу труженику видится он сам, его род, его жизненные параметры: связь с землёй и небом, и всем тем, что питает тело и душу.

И когда перед Семёнычем встаёт нравственный выбор, он отдаёт предпочтение тому важному, без чего ему не жить. Ибо, если не спасти лошадь от забоя, он ощущает себя предателем, не просто представителем, а участником нового, злодейски практичного, жестокого времени. А коль так, то тогда и смысл его жизни теряется.

«– Ну не выкуплю я лошадь, то мне и жить-то незачем станет. Понимаешь? Вот что-то случилось со мной, что всё, что до нынешнего дня было – это куда-то в глубину ушло, а лошадь так и стоит передо мной, так и смотрит на меня выжидательно. Не понимаю сам, будто заболел я. Одно знаю, не выкуплю лошадь – жить мне незачем станет. Всё, от всех своих предков я оторванный человек. А этого делать никак нельзя, оторванности никак нельзя допускать, она в нас должна из поколения в поколение вестись, связь эта потомственная, родовая. Держать её надо»...

Татьяна, моя супруга, однажды в молодости высказала мнение, что таких отцов, как я, надо кастрировать.

– Причём ещё до зачатия первого ребёнка, – добавила она.

– И как бы ты жила с кастрированным мужем? – осведомился я.

– Перебилась бы как-нибудь. Может, завела бы любовника... В любом случае, лучше жить с бездетным кастратом, чем иметь от него такого сына, как Вовка.

Я лежал на диване, читая пьесы Теннесси Уильямса и вполуха прислушиваясь к стенаниям жены.

– А что нового случилось с Вовкой?

Супруга приблизилась к моему дивану и направила угрожающий палец прямо мне в лицо.

– Твой сын, – сказала она, делая зловещее ударение на слове «твой», – вчера, с двумя такими же балбесами, поймали Маринку из второго подъезда и стали стягивать с неё трусы!

– И стянули? – поинтересовался я.

– Только до колен... Если девятилетний болван пробует стянуть трусы с одиннадцатилетней девочки, то что же будет, когда ему исполнится девятнадцать?!

– Надо полагать, – сказал я, – что в девятнадцать он стянет их полностью...

Поводом к нашей сегодняшней передаче послужило очень печальное событие – уход из жизни поистине великого русского актёра Олега Ивановича Янковского. Актёра, ставшего выразителем целой эпохи, настоящего символа советского кинематографа – да, в общем, и российского тоже. Актёра с лицом умного аристократа.

Лично я даже не знаю примера, чтобы в артисте так совпали внешняя красота с внутренней. Его интеллигентное и суперобаятельное лицо – это какой-то исключительно редкий феномен. Уникальность его облика ещё и в том, что он умел великолепно вписаться в разные эпохи, в резко отличавшиеся друг от друга художественные миры самых различных авторов. Не случайно его высоко ценили два таких диаметрально противоположных режиссёра, как Марк Захаров и Андрей Тарковский.

Олег Иванович оказался своеобразным хамелеоном исполнительства, он был на своём месте и в роли самодержца, и в роли советского инженера эпохи застоя. Ну, а объединяла всех его героев врождённая интеллигентность, внешний и внутренний аристократизм. Джентльменом его персонаж оставался, даже если был на пороге алкоголизма. А сколько он создал образов людей именно благородной крови! И у Олега Ивановича ведь действительно были дворянские корни. В общем, несомненно, что он стал самым органичным аристократом нашего кино. Изысканность и элегантность чувствуются в каждом его жесте, в каждой, как бы даже небрежной, детали...

Умар уже несколько лет жил в Москве. Первое время было тяжело, но постепенно жизнь вошла в своё обычное и вполне благополучное русло. Только, ступив на столичную землю, он почувствовал себя чужим, отверженным. В метро на него недобро посматривали москвичи, которые, впрочем, тоже не так давно приехали, только из других регионов страны. Иногда от обиды ему хотелось громко выкрикнуть: «Аллах акбар!», – чтобы эти лица, закостеневшие во врождённом шовинизме, исказившись, приблизились к подлинно человеческому облику.

Отец предупреждал Умара, что Москва, да и любой другой город вне Кавказа – не то место, где ему будут рады, а то место, где, при самом благоприятном стечении обстоятельств, его будут терпеть как нахлебника и человека второго сорта.

– Отец, ты ведь сам учился в Москве и не вернулся бы в Дагестан, если бы не нужно было ухаживать за бабушкой! – спорил Умар.

В ответ на это отец улыбался и, точно перед ним стоит не двадцатидвухлетний выпускник педагогического, а озорной и упрямый мальчуган, отвечал: «Пойми, Умар, когда я там учился, люди были совсем другие. Если человек приехал издалека, говорит на непонятном языке и не похож на других, то это вызывало интерес. А сейчас – все эти скинхеды, моджахеды! Твой дядя Хаджи-Мурат там живёт. Забыл, что он рассказывал? Если с Кавказа – значит террорист, дикарь, преступник!». Так убеждал его отец, но, как выяснилось, безрезультатно...

...Зу (за кадром): Руки всё ещё дрожат, но скоро это пройдёт. К тому, что теперь происходит почти каждый день, всё ещё нелегко привыкнуть… Всё переменилось уже довольно давно и как-то очень быстро. Сейчас кажется, что всё произошло в течение одного дня: переворот, смена режима, революция. Сознание людей вдруг помутилось, и мир, каким мы привыкли его видеть, рассыпался. В головах остались только неутолимая жажда наживы, непроходимая тупость и яростный, слепой патриотизм. На улицы вышли чудовища в облике людей, чудовища в облике чудовищ… А где-то далеко, наверное, всё как прежде, но мы здесь не видим этого. Интернет, связь, телевидение не пробиваются за пределы государства… Здесь мы видим только… Это.

Зу останавливается у витрины магазина электроники. За стеклом несколько включённых телевизоров, по которым передают обращение Президента. Президент – грузный, стареющий мужчина с тяжёлым взглядом тёмно-карих глаз, губы его искривлены двумя старыми шрамами, на чисто выбритом подбородке заметна ямочка, голос низкий, грубый.

Президент (не мигая, смотрит в камеру): …мы не потерпим вмешательства со стороны, и любые попытки иностранных государств разрушить то, что нами было построено в течение последних пяти лет, будут пресекаться самым категоричным образом. Наш народ сам вправе решать, каким он видит своё будущее! И никакая мразь не может указывать нам, как устраивать наше общество… Что же касается тех либеральных выродков, которые полагают, что их извращённое понятие свободы и равенства даёт им право на организации террористических акций… Тех предателей, которые своими диверсиями плюют в лицо не только своим отцам и матерям, но и всей нации – таких я лично буду травить, как крыс, в их поганых норах! Вот, видите этот кулак? (показывает в камеру свой увесистый кулачище)…

Звук отключается. Зу следует дальше. За магазином – узкий тёмный переулок. Оттуда доносится слабый детский голос.

Ребёнок: Помогите… Пожалуйста, помогите…

Зу опускает глаза и, ускорив шаг, проходит мимо...